Киприан говорил и видел, что Фёдор впитывает всё, запоминая и делая для себя выводы. Ему пришлось объяснять, как устроены патриаршии секреты, что желают хартофилакт, секелларий, протонотарий и прочие, кто и как обсуждают грамоты, посылаемые на Русь, и ещё многое другое, чего он не очень и хотел бы докладывать русичам, но, однако, рассказывал, уступая напору Фёдора.
Алексий сидел, отдыхая, слушая и любуясь горячностью племянника Сергия. А Сергий всё это время не спал, а смотрел в спину Киприану и, уже не вдумываясь в слова, начинал всё больше чувствовать и, чувствуя, понимать этого синклитика.
Когда он понял, что Киприан прибыл на Русь, чтобы сменить Алексия, улыбаться ему расхотелось. Он стал разглядывать лицо Алексия. Не уже ли владыка не видит, кто - перед ним? Или... Нет, Алексий не хотел это видеть! А Киприан? На чём он строит возводимое им здание? На благосклонности к нему литовских князей? Но они все перессорятся со смертью Ольгерда! Страна, в которой не уряжено престолонаследие, не может уцелеть за пределами одного, двух поколений! Не уже ли ему, византийцу, это - непонятно?! На чём ещё держится его уверенность? На благосклонности Филофея Коккина? Но патриархи в Константинополе меняются с каждой сменой василевса, а власть нынешних василевсов определяют мусульманин султан и католическая Генуя! О чём они мечтают? О каком соборном единстве православных государств?! Когда Алексий вот уже скоро двадцать лет пытается объединить под твердой властью никогда не распадавшееся великое Владимирское княжество и ещё не смог этого достичь! На какой непрочной ниточке висят устроения и замыслы этого болгарина! Господи! Просвети его, грешного! Да устроение одного общежительного монастыря важнее всего, что они замыслили там у себя с патриархом Филофеем! Да ведь ещё надо выучить, воспитать способных к устроению этих обителей учеников! Он вспомнил снова своё недавнее видение слетевшихся райских птиц. Тогда он, одержимый беспокойством и тоской по Фёдору, особенно долго молился в одиночестве своей кельи... Да, чудо! Одно из тех, в которые патриарший посланец разучился верить! Да, нужен труд всей жизни, чтобы вырастить малую горсть верных, способных не угасить, но пронести Светочи далее, разгоняя тем Светом мрак бытия... Ведь оттуда, из греков, пришло к ним слово Учителя! Ведь и нынче не угас огонь православия в греческой земле! И вот он сидит перед ним в келье, муж, украшенный учёностью, искушённый в Писании и не понимающий ничего! Ни того, что замыслил, ни того, на что надеется...
"И не поймёт? - спросил себя Сергий. - И не поймёт! И всё-таки он - надобен? - спросил Сергий опять. - В днешнем обстоянии от латинян?" - уточнил он вопрос. Алексий понимает, конечно, что Ольгерду нельзя позволить создать особую литовскую митрополию. Тогда погибнет православие, поглощённое Римом, а с ним погибнут Заветы Христа. Возможно, потому Алексий и приемлет Киприана?
Когда расходились, Киприан чувствовал себя так, будто выдержал экзамен или победил в диспуте, и даже несколько свысока посматривал на престарелого русского митрополита, не догадываясь, что русичи уже раскусили его. Фёдор же, выходя следом за болгарином, повернул вопрошающий взор к Сергию, и наставник ответил ему, приподняв и опустив ресницы.
- Мыслишь, - спросил Фёдор вечером, когда они остались одни, - сей Киприан восхощет низложити владыку Алексия?
- Мыслю тако! - вздыхая, сказал Сергий. - Однако он - стоек в православии! И что содеяти в днешнем обстоянии, когда Церковь наша ещё не укрепилась пустынностроителями и не окрепла духовно, - не приложу ума!
Оба встали перед божницей и замерли, моля Господа подать им силы в борьбе за победу Добра.
Глава 18
В ограде монастыря Святой Троицы ржали кони. Парубки в богатом платье и оружии вязали лошадей к коновязям. Молодой, в облаке первой мягкой бороды, белозубый и румяный, кровь с молоком, сияющий улыбками, князь в светлом травчатом летнике, в зелёных, шитых шелками и жемчугом сапогах шёл по двору монастыря, обходил или перепрыгивал пни, летник расстёгнут, откидные рукава и полы полощут по воздуху. На суконной с отворотами и круглым бархатным верхом шапке - соколиное перо, укреплённое большим изумрудом, вышитая узорами и цветами грудь рубахи сверкает, пояс украшен серебряными капторгами с гранатами и бирюзой, ножны дорогого, аланской работы, ножа - в золоте.
Сергий ждал, стоя у крыльца и улыбаясь. Он - в холщовом подряснике, перепоясанном старым скрученным ремешком, и в суконной, заношенной шапке, похожей на перевёрнутое ведро.
Князь Владимир Андреич, с ног до головы струящийся радостью, роскошью и красотой, опустился на колени, поклонился старцу в землю, ждал, не поднимая головы, благословения и встал после того, как Сергий осенил его крестным знамением. Целуя руку, пахнущую смолой, дымом и ладаном, Владимир сказал:
- К тебе, отче! С великой просьбой!
Сергий кивнул, он уже знал, о чём будет запрос князя.
Стеснённый к ограде народ вздыхал, любовался красотой.
Сергий восходил по ступеням своей кельи, прикидывая на ходу, кого оставить игуменствовать вместо себя, если брат Стефан того же захочет.
В келье Владимир Андреич, осенив себя крестным знамением, руки в колени, сел на столец, но Сергий движением дал ему понять, что князь нарушил устав.
- Помолимся, сыне! - сказал он, и Владимир вскочил, становясь рядом с Сергием под божницей. После молитвы, мановением бровей, троицкий игумен спросил, постился ли князь и не вкушал ли пищи с прошлого вечера. Владимир покрутил головой. И Сергий повёл его в храм. Обедня окончилась, и он причастил князя святых тайн в алтаре.
Когда они вернулись в келью, Михей уже поставил на стол ягоды в деревянной чашке и квас. Князь с удовольствием попил, озирая хоромину, полную в этот час солнечного сияния.
- Город - у меня! - сказал он, обтирая усы. - Серпухов строю! - И чувствуется по тому удовольствию, которое звучало в голосе князя, что созидание города для него и любовь, и утеха, и гордость. - Из единого дуба стены кладу! - сказал он. - И дани все отменил! И гостям даю леготу! Вот! И со сторон призываю: селись, кто восхощет! Наместником - мой окольничий, Яков Юрьич Новосилец! - И опять в ликующем голосе двадцатилетнего князя звучало и пело упоение радостью.
- Монастырь! - сказал, утверждая, Сергий, и князь кивнул.
- Монастырь! Хочу, отче, дабы сам, своими руками... И избрал, и место означил...
Владимир покраснел, сделал движение пасть на колени. Сергий удержал его и стал думать.
- Афанасия с тобой пошлю игуменом! - сказал он и, воспрещая дальнейшие просьбы князя, досказал. - Заутра поеди, княже, к себе, а я, не умедлив, гряду за тобой!
Владимир кивнул. Он - счастлив. Грешным делом захватил даже с собой на всякий случай спокойного верхового коня, ведая, конечно, что старец всюду ходит пешком, но всё-таки...
Назавтра вереница всадников, сверкая оружием и одеждой, втянулась на тропинку, постепенно исчезая в лесу. Дружина Владимира, кроме одного думного боярина, - не старше своего князя. Все они только что отстояли службу, причастились и теперь уже весело хохотали, шутковали, горяча коней. Сергий, проводивший князя до ворот, следил взглядом ликующую толпу молодёжи, и на лице у него - улыбка наставника, которому весело смотреть, как резвятся на отдыхе ученики, покинувшие на малое время покой училища.
Он выйдет завтра в ночь, в дорожной суконной сряде, с топором за поясом и посохом, провожаемый Афанасием, которому надлежит принять игуменство в ещё не созданном общежительном монастыре "на Высоком", церковь которого, во имя зачатия Богородицы, Сергий заложит своими руками уже через несколько дней.
