-Ну, внял... - ответил Иван, постигая правоту слов родителя.

- Ну! А Сергий сердцем всё то понимает, цьто мы с тобой тута наговорили! И токмо руками едак-то проведёт по воздуху, а уже мысленно являет суть вещи той!

- Святой - он! Вота цьто! - отозвался Иван, подумав и покачав головой. - Пото и может... И свет у его личя белый!

- Ну, уж и святой! - вымолвил Василий Данилыч. - Святые они... в древности... В земле египетской!

- Скажешь, отечь! А наш Варлаамий Хутынский? Святой! - сказал Иван. - Пото и вадит московитам Господь, цьто у их свой святой есть! Не то бы давно на цём ни то да оборвались!

Плен новогородского боярина был этим посещением скрашен, и, когда он отъезжал в Великий Новгород, хотелось ему снова повидать Сергия, но не сложилось, не сумел. Только послал серебро обители на помин души своих родителей. И слова Сергия о Святой Троице надолго, почитай навсегда, приложил к сердцу. Почему и возникла позднее в построенном Машковым храме Спаса на Ильиной композиция "Святой Троицы", написанная Феофаном Греком, с которым Василий Данилыч, заказывая росписи, говорил о московском подвижнике.

Глава 5

В Твери творилась новая замятня. Дядя Михайлы, Василий Кашинский, надумал выгнать племянника из города. Михайла ускакал в Литву, долго упрашивал Ольгерда помочь и сестру - повлиять на своего супруга. Наконец, с литовской помощью, вернулся к себе. Тверь встречала своего князя с восторгом. Василий ускакал в одном сапоге, отступаясь ото всего. Вскоре он умер, и Михайла стал законным володетелем тверского стола. Вот тут Алексий, торопящийся всё сделать при своей жизни, допустил ошибку. Вызвав Михайлу Тверского в Москву, повелел схватить его, нарушив своё же обещание безопасности. Михайлу всё равно пришлось скоро выпустить под давлением татар, а протори и убытки платить Московскому княжеству, пережившему литовскую рать и осаду Москвы, сопровождавшуюся разорением всей волости, вторую и третью литовщины, походы Михайлы Тверского, борьбу за ярлык на великое владимирское княжение и прочее, вплоть до новых боярских котор на Москве и взаимных пакостей, вплоть до посланий Ольгерда патриарху, направленных против Алексия, вплоть... Но Филофей Коккин ещё не скоро поставит на стол русских митрополитов Киприана при живом Алексии, хотя начало тому, мысль о возможной замене Алексия зародилась у него в эти годы...

Но вернёмся ко времени первого нахождения Ольгерда, дороже всего обошедшегося Московской земле.

Алексий, заметно постаревший в последние месяцы, выслушал последние горькие вести, сообщаемые Станятой. Спросил, посмотрев на своего секретаря:

- Ты тоже мнишь, что я был не прав, задержав через клятву князя Михайлу?

Станята повёл плечом. Князя схватили несправедливо! Но владыка не об этом спрашивал его. А если бы удалось? Вот в чём - вопрос! Побитые - всегда не правы! Теперь и все случившиеся смерти, и гибель передового полка, и разорение земли, и смерть Никиты Фёдорова - на совести побеждённого.

А если бы удалось? И князь Михаил сидел бы до сих пор в затворе, а Тверь стала бы волостью великого княжения? Если бы удалось? Прав ли и всегда ли прав - победитель?! И не есть ли закон предвечной правды, которому служил он до сего часа, единый Закон на Земле?!

- Не ведаю, - сказал Станята. - Прости, владыка, но я не дерзаю мыслить о сём!

- Хорошо, ступай! - сказал Алексий и, когда Станята выходил, потянулся за ним, так страшно стало ему остаться наедине со своей совестью.

Он превозмог себя, допоздна работал, вечером стал на молитву. Стоял и молился, запретив кому-либо тревожить его, но Покой не сходил к душе, и что-то реяло вокруг и в воздухе, мешая внимать Господу и мыслить.

И вот, уже в исходе третьего часа молений, явился к нему Иван Калита и стал рядом с ним на колени перед божницей.

- Здравствуй, крестник!

- Здравствуй, крёстный! - отозвался Алексий.

- Стало быть, не может быть безгрешной мирской власти, крестник? - спросил Иван. - И стало быть, прав - Христос, возгласивший: "Царство Моё - не от мира сего?" А мир сей - игралище сатаны, и люди токмо выдумывают себе оправдания мысленные, но живут по похоти своей, и побеждает тот, кто - сильнее и кто хочет больше, аки и прочий зверь!

- Ежели так, - возразил Алексий, - зачем тогда существуют честь, совесть, правда, понятия познания и греха? Зачем даны нам Заветы Господней Любви?

- Но ты всё это и разрушил, крестник! - перебил Иван. - Ты преступил клятву свою! Скажешь, ради счастья грядущих поколений? А ведаешь ты, в чём оно состоит и чего захотят и возжаждут грядущие за тобой?

- Единой власти, охраняющей смердов, их добро и зажиток и мирный труд... - начал Алексий.

- Признайся, - перебил Иван, - что не ради смердов грядущих ты деешь всё это, а потому, что ты - таков и не возмог бы иначе, как и я иначе не мог! Я хотел власти, да, и не лукавил пред Господом! И живём мы отпущенный нам срок, постоянно творя усладу этому смертному телу своему, этой плоти. А смердам тем - несносны усилия твои, лишающие их крова, зажитка и жизни, и легше им было бы жить, не думая ни о чём наперёд, яко птицам небесным по слову Христа! Ибо там, куда мы все уходим в свой черёд, там всё - иное, там нет плоти и нету страстей, и даже памяти нет!

- Но тогда кто - ты?!

- Я, может, - твоя совесть! Или память твоя смертная. Когда же ты сбросишь эту ветшалую плоть, то и память плоти с ней вместе останет на Земле.

- Ничто, Господом созданное превечной волей и из Вечности, не может исчезнуть без следа! Как и душа человеческая! - сказал Алексий.

- Ошибаешься! Ох, как ты ошибаешься, Алексий! - зудел голосок над ухом. - Созданное - конечно, ибо оно - созданное. Превечно - токмо несозданное, нетварное. Всё же тварное подвержено гибели! И ты, говоря о бессмертии души, хочешь токмо собственного бессмертия, хочешь избежать гибели этого твоего бренного и греховного естества, этой ежели не плоти, то памяти плоти! А готов ты признать Господа и поклониться величию Его, ежели Он не сохранит твоё смертное "я", но раздробит и разрушит? Не скажешь ты тогда: "Ежели нет бессмертия душе моей, то зачем мне - Господь? Тогда и нет Его!"

- Без Господа человек - зверообразен!

- Но ты доказал, что человек зверообразен - всегда! По твоей воле спасителя твоего сожрали волки, а ты - жив и злоумышляешь далее! И мнишь себя князем земным! И не потому создаёшь единую власть и прямое наследование власти, что это - надобно Дмитрию или детям его, а потому, что это - надобно тебе! Ибо ты - митрополит всея Руси и хочешь создать власть княжую по образу и подобию власти, сущей в церкви Христовой! И в том и чрез то сохранить нетленным себя на Земле! Постой! Ты хочешь возразить мне, что ежели ты - грешен, то жертвуешь душой за други своя, а есть рядом с тобой и праведник, твой Сергий, игумен радонежский. Ты будешь грешить, а он - отмаливать, обеляя и себя, и тебя. Как и я хотел, дабы ты отмаливал грехи мои! А теперь что получилось на деле? Ты принял грех мой и стал грешнее во сто раз, ибо нарушил слово, данное духовным главой Руси! Ты нарушил не только лишь слово, но и нарушил идею духовной власти! Ты ниспроверг своими устами Святую Русь и мнишь Сергия молитвенником себе?

Ладно, пусть мыслил о грядущих веках, о людях иных, но что ты, смертный, дал тем, кто погинул в снегах, кто умер от ран и заеден зверьём? Ты погубил малых сих ради тех, грядущих, но уведают ли и они хоть о том? Поклонят тебе или изрекут хулы и скажут, что вотще трудился есть, гордыней обуян, и прочая многая. Изглаголаху неподобь памяти твоей и хулению предадут духовное твоё!