Довольно быстро выяснилось, что имя Рекс для нашей собачки подходит не совсем. Носитель такого имени обязан вид иметь солидный и грозный, а наш щенок подобных задатков не обнаруживал. Он был ласковый, игривый, всегда в дружелюбном настроении и как будто сам являлся той светлой улыбкой, с которой отец внес его в нашу комнату. Поэтому мы стали звать его Рексик.

Рексик быстро научился проситься на улицу по надобности, гулял сам, где хотел и приходил домой, когда считал нужным. Входная дверь у нас с обеих сторон очень скоро оказалась вся оцарапана его маленькими коготками. Каждое утро он провожал нас в школу, а потом возвращался во двор и там бегал до обеда, пока мы не вернемся.

Как-то раз брат нашел на улице котенка и принес его домой. Мама вздохнула и согласилась оставить. Котенок был обычной серой окраски, мальчик, и почему-то ему досталось немножко не кошачье имя – Гриша. Мы все, конечно, беспокоились – как уживутся в одной квартире кот и собака, и старались не оставлять животных одних без присмотра. Рексик рычал на Гришу, Гриша в ответ шипел на Рексика.

Незаметно Рексик и Гриша подрастали и понемногу привыкали друг к другу. Однажды мы зашли на кухню и остолбенели: Гриша с Рексом ели из одной миски. Так началась их крепкая дружба.

Скоро Рексик и Гриша не только вместе питались, но и спали в обнимку. Они облюбовали для себя одно из кресел и всегда укладывались только на него. Со временем на этом кресле образовалась изрядная вмятина, и оно утратило свою мебельную привлекательность, но с этой потерей в нашей семье все как-то быстро смирились. Все компенсировалось умилительной картиной нежных взаимоотношений кота и собаки. Гриша постоянно умывал Рекса – придавит лапой и вылизывает ему глаза и уши, а тот нисколько не сопротивлялся. Гостей у нас дома бывало много и все они, взрослые и дети, поражались этому необыкновенному зрелищу. «Нет, ну надо же, а еще говорят про людей, которые все время ругаются: живут как кошка с собакой», – эта фраза удивленно произносилась буквально каждым нашим гостем.

Время шло, Рексик возмужал. Природа брала свое, и он отчаянно ухлестывал за каждой пробегавшей мимо собачьей барышней. Частенько ему не на шутку доставалось от более мужественных конкурентов, но он всегда отлеживался, зализывал раны и снова бросался на любовный фронт. Удерживать его дома в такие периоды было совершенно невозможно, начинался невообразимый скулеж, приводивший к закономерному возмущению со стороны всех наших соседей.

Из одной такой авантюры Рексик, к сожалению, не вернулся. Может, его загрызли соперники, может, попал под машину, а может, отловили борцы с бродячими собаками, – этого мы так и не узнали. Мама несколько дней подряд ходила его искать, громко звала по имени, но все было тщетно.

Гриша тоже заметно грустил от потери друга. Несколько дней он даже не хотел есть. Со временем эта общая боль стихла, жизнь вошла в привычное русло. Правда, такого солнечного, абсолютно счастливого чувства, которое дарило нам всем присутствие Рексика, уже больше никогда не возникало.

Что касается Гриши, то вскоре после исчезновения Рекса он тоже куда-то пропал. Мы уехали в отпуск и попросили присмотреть за ним соседку. Присматривала она не слишком внимательно, и к нашему возвращению Гриши дома уже не было. Сбежал он, – сказала соседка. Я дверь только открыла, а он шмыг – и поминай, как звали.

Наверное, решили мы, Гриша отправился искать Рекса. И пока не найдет – не вернется. Видимо, он так его до сих пор и не нашел.

Было мне лет девять. Наша семья жила в далеком поселке на Крайнем Севере. Время советское – конец семидесятых, район рыбацкий, жизнь бурлила. Заводы не простаивали, приезжали люди на заработки, строились новые дома.

В один из таких домов мы и заселились. Деревянный, в два этажа, на 12 хозяев. Каждой квартире вдобавок полагался сарай для дров. Почти все новоселы оказались с детьми. Да еще и по соседству разместилось несколько таких же домов, построенных чуть раньше, где тоже хватало ребятни. Так что скоро у нас собралась большая компания самых разных возрастов.

Всё свободное от уроков время мы болтались на улице. Редкие тогда ещё телевизоры ничего особенно интересного не показывали, разве что мультики, которые шли минут 15 и то не каждый день.

Зато улица, не скупясь, дарила нам свои уличные радости. Чего мы только не вытворяли и где только не лазили. Стройки, чердаки, заброшенные цеха, берег реки, тундра, лес и поле – везде мы чувствовали себя как дома, все годилось для наших игр.

И всюду нашу разношерстную компанию сопровождали такие же вольные и беспризорные дворовые псы. Любили мы их всех. Кормили, как могли, устраивали на ночлег в своих сараях, пока чей-нибудь орущий пьяный папаша не вышвыривал собак обратно на улицу.

Особенной нашей любовью пользовались Барс и Лада. То ли они были брат с сестрой, то ли Лада была матерью Барса, этого я сейчас уже не могу вспомнить. Но какое-то родство между ними имелось точно. Одинакового роста и телосложения, крупные собаки, что-то среднее между лабрадором и сеттером на вид. Только цвета разного.

Окрас Барса описать легче – огненно-медный, совсем как у ирландского сеттера, да и на ощупь его шерсть была такой же шелковистой. Правда, у Барса шерсть была гуще, чем у сеттеров, плотнее, во всех смыслах ярче. Впрочем, и по комплекции любой сеттер Барсу в подметки не годился, такой наш пес был крепкий и мощный.

От кого взяла свой цвет Лада, понять было несколько сложнее. Ну не водилось в те времена в наших дальних краях лабрадоров песочного оттенка. Однако Лада имела очень похожую окраску. Правда, немного более светлую, слегка напоминающую сгущенное молоко. И ушки у нее так же свисали, да и форма головы очень напоминала лабрадора. Все это доказывало благородное происхождение Лады. А главным доказательством был её ум.

Собаки же вообще умные животные, это всем известно. Но мудрость некоторых из них способна вызывать благоговение. В девять лет я этого, конечно, еще не сознавала, скорее – просто чувствовала, видела, что Лада – она всё понимает. Куда бы мы ни шли – рыбу ли ловить, ягоду ли собирать, на стройку ли в войну играть – Лада верно следовала за нами, как будто охраняла. Она никогда не брехала попусту, никогда не носилась как ненормальная, ни разу никого не цапнула и не имела плебейской привычки клянчить еду. Она спокойно и грустно, с врожденным достоинством взирала на этот мир и в её взгляде отчетливо читалась неизбывная тоска сикстинской мадонны.

У неё глаза, как у артиста Самойлова, – удивлялась моя мама.

Еще мне хорошо запомнилась шерсть Лады. Короткая и гладкая по всей длине, на спине она неожиданно закручивалась овечьими завитками. Кудрявая собака – смеялись взрослые.

Взрослые… Они в тот период разделились для меня на два противоположных лагеря. Позже, взрослея сама, я не раз с недоумением обнаруживала размытость границ между этими условными лагерями, наблюдая, как человек, показавший себя подлецом или хамом, на другой день неожиданно совершал что-то очень хорошее. И наоборот – человек, казавшийся другом, подставлял подножку в самый неожиданный момент. Но тогда эта грань обозначилась очень четко. Вот здесь – люди добрые. А там – злые. Добрые вместе с нами кормили собак, гладили их, строили им домики. Злые шипели – «развели тут антисанитарию», «людям пройти невозможно уже», «перестрелять этот зоопарк некому» и много ещё чего подобного. Добрые водили нас в походы, ездили с нами на велосипедах, читали нам книжки. Злые носили пушистые шапки и унты из собачьего меха.

Борьба между этими локальными лагерями добра и зла не прекращалась ни на минуту. Наши некстати расплодившиеся по весне друзья вызывали все больше праведного гнева у злых взрослых, количество которых явно преобладало. И однажды зло всё-таки одержало свою очередную отвратительную победу.

Сосед из второго подъезда, большой любитель охоты, напившись до беспамятства, схватил ружье, выскочил во двор и посреди бела дня принялся палить по нашим собакам. Сама я этого всего, к счастью, не видела, о происшедшем рассказали потом ребята, которые в тот момент уже вернулись из школы. Обезумевший мужик носился с ружьем по двору и стрелял без разбору во всё подряд. Раненые животные с истошным воем, оставляя за собой кровавые следы, метались в поисках укрытия, но пуля охотника, бьющего без промаха даже в пьяном угаре, настигала очередную жертву и валила её с ног.