– Мне кажется, святейший, брачный союз с великокняжеским домом Руси для Германии во благо. Вот только кому быть супругом княжны россов, о том надо подумать. – Генрих так и поступил, задумался над возможностью заполучить в Германию богатую невесту. И, будучи человеком особого нрава, дерзнул поставить на место жениха себя. Хотя он и был женат и два сына у него поднимались, но он счел, что при благоприятных обстоятельствах может посвататься и просить у великого князя руки его дочери. Стоило ему только вновь заявить о своих претензиях и добиться от папы римского благословения на то, чего жаждал уже несколько лет. А жаждал он развода с императрицей Бертой, которую никогда не любил. Однако своему духовному отцу об этих размышлениях он не обмолвился ни одним словом. Тому были особые причины.

Бывший граф, а позже архиепископ Риберто из Пармы только благодаря Генриху IV был однажды избран папой римским. И хотя его избрание сочли незаконным и на престол в Риме вознесли папу Григория VII, Климент не снял тиары и опять-таки благодаря поддержке императора открыл церковный двор в Равене. Озадачив императора вопросом, Климент остался доволен его ответом. Да, Германии нужны светский и церковный союзы с великой восточной державой. Сказал:

– Я надеялся на твою мудрость, государь. Потому нам остается подумать: дозволим ли мы маркграфу Удону добиваться расположения великого князя Руси или ты доверишь мне встретиться с ним и с иерархами русской церк-ви. Думаю, мне придется назвать князю Всеволоду имя более достойного супруга.

– Ты, святейший, размышляешь достойно. Мы должны заставить маркграфа отказаться от поездки на Русь и от желания заполучить в невесты княжну россов. Потому в Штаден отправится человек, равный Удону. – Генрих по важной причине не назвал имени маркграфа Деди Саксонского. Но именно ему он хотел поручить нелегкое дело в Штадене. – Тебя же, святейший, прошу пока все держать в тайне.

В этот же день у Генриха была короткая беседа с маркграфом Деди. О чем они говорили, никто не знал, но поздним вечером маркграф в сопровождении небольшого отряда воинов покинул Кельн.

Когда-то в юности Деди и Удон были друзьями. Оба служили при дворе императора и даже вместе ухаживали за графиней Сузской Гедвигой. Дело дошло до сватовства, но никто из них по доброй воле не хотел отказаться от юной красавицы. Между влюбленными был поединок, победу одержал граф Удон. Он проявил благородство, сохранил жизнь Деди, но приобрел себе заклятого врага. Деди не мог простить Удону ни потери любимой, ни своего поражения в схватке, ни милости Удона к себе. Император знал о бывших друзьях все. И теперь, посылая Деди в Штаден, надеялся, что они завершат свое многолетнее противостояние в его пользу. В своей прозорливости Генрих IV не ошибся.

Искусному в различных переговорах маркграфу Деди на сей раз не удалось добиться желательного успеха. Он все-таки, отправляясь в Штаден, надеялся мирно упросить Удона отказаться от княжны россов. Но само появление Деди в замке Удона привело последнего в ярость.

– Как он смел появиться здесь? – кричал на камергера барона Саксона маркграф. – Вели ему убираться!

– Но, ваше высочество, он со словом императора, – возразил камергер.

– К черту! Не хочу лживых слов ни от кого! – бушевал Удон.

Однако, пока хозяин Штадена распалял себя на бароне Саксоне, маркграф Деди явился в залу, предстал перед Удоном.

– Ваша светлость, ты, как и прежде, любезен выше похвал. И все-таки тебе придется меня выслушать, – заявил Деди.

– И не подумаю! Все сказанное тобою будет лживо.

– Вот уж нет. – И, продвигаясь к своей цели, Деди, явно издеваясь над Удоном, сказал: – Наш император требует от тебя всего лишь отказаться совать свой нос к россам. Стало известно государю, что ты намерен свататься к великому князю, так Генрих сие запрещает тебе.

– Что?! – в яростном гневе крикнул Удон. – Мне, маркграфу Нордмарки, он грозится запретом! Ну так пусть Рыжебородый Сатир догадается, каков мой ответ! – Удон повернулся к стене и схватил висящий на ней меч. – Защищайся! Или я сей же миг снесу тебе голову!

– Не надо пугать, старый козел! Я и сам умею бодаться! – И Деди извлек меч. – У меня больше желания проткнуть тебя!

– Меня – проткнуть! Ах ты винная бочка!

И маркграфы схватились. Зазвенела сталь. Они долго гоняли друг друга по залу. Удон был по-прежнему искуснее Деди, он теснил его в угол и, загнав туда, нанес колющий удар в правое плечо. Однако богатыря Деди трудно было свалить легким уколом. Он ударил по мечу Удона, ринулся в «пролом» и нанес ему сильный удар в грудь. Удон перегнулся и медленно осел на пол. Он был жив, и Деди сказал ему:

– Надеюсь, теперь ты не помчишься на Русь, – с тем и покинул замок.

Рана оказалась смертельной. Как ни пытались лекари, коих привезли из Гамбурга, спасти Удона, им это не удалось, и через неделю, в первых числах марта, маркграф Нордмарки Удон Штаденский скончался. Северные князья пытались обвинить фаворита Генриха в убийстве Удона, но свидетель их поединка барон Саксон опроверг это обвинение.

– Ему бы сдержаться и исполнить волю императора, но он поднял меч, – сказал в день похорон барон Саксон в кругу близких маркграфа.

Вскоре же после похорон Удона вдова графиня Гедвига и княгиня Ода отважились исполнить волю покойного и тайно отправили на Русь посланников, а с ними и Генриха, дабы они привезли невесту. Все заботы по сборам в путешествие княгиня Ода взяла на себя, а чтобы дальняя дорога оказалась удачной, Ода отправила в Киев вместе с посланниками своего сына Вартеслава. И в первых числах апреля двадцать всадников и два дорожных дормеза ночью покинули Штаден и умчали в далекий Киев.

Странным было при этом поведение юного маркграфа Генриха. Или смерть отца на него сильно повлияла, или что-то другое, но он оставался ко всему безучастным. Все протекало помимо его воли и словно бы не касалось его. Он не обижался на то, что даже теперь, когда он вступил в наследство всего достояния отца, с ним обращались как с малым ребенком. И может быть, по этой причине он думал о будущей невесте как о каком-то призрачном существе. И он давно забыл, что о ней говорила тетушка Ода. Большую часть пути он проводил в дормезе и даже редко встречался с Вартеславом.

Сын княгини Оды, князь Вартеслав, был лишь на год старше Генриха – разница пустяковая, но он уже казался настоящим воином, способным сразиться с любым врагом. Он лихо скакал на коне, крепко держал в руках меч и копье, метко стрелял из лука. Когда Вартеслав и Генрих стояли рядом, то сходство у них было в одном: оба белокурые и голубоглазые. Наверное, в том и другом сказывалось влияние славянской крови. Ведь один из Штаденов в роду Генриха был выходцем из Великого Новгорода, а Вартеслав был сыном киевлянина. Во всем остальном они были прямой противоположностью. Вартеслав широк в плечах, прям как свеча, подвижен и ловок. Сильная кровь Святослава и Оды дала крепкий плод. Генрих проигрывал брату во всем и, может быть, по этой причине сторонился его. Вартеслав не докучал Генриху. Если они были в пути, то князь днями не покидал седла. Он уже один раз прошел этим путем и гордился тем, что мог вести отряд не сбиваясь с дороги. Он вел спутников по мирным землям. В Венгрии и Польше у него были родственники. И как-то он сказал Генриху:

– Нам везде окажут честь и теплый прием. В этих державах знают моего батюшку и помнят деда Ярослава Мудрого. Нам и в Норвегии, и в Швеции будут рады, ежели судьба занесет.

Генрих отмалчивался. После смерти отца он не выходил из угнетенного состояния. Не зная отношений отца с маркграфом Деди, он лишь догадывался, что они сошлись в поединке не случайно и что виною тому прежде всего император. Маркграф часто сетовал: «Батюшка, зачем ты покинул нас?» И у Генриха было основание сетовать и печалиться. Не осталось у него в роду личности, которая бы восполнила утрату. Маркграфа Нордмарки Удона уважали все северные князья Германии. Будут ли они уважать его, Генриха, он того не ведал. Юный маркграф понимал свое назначение: продолжать и укреплять династию Штаденов. Но с горечью приходил к мысли о том, что ни то ни другое ему не дано. Знал он, что юноши в его годы уже умели утолять жажду плоти. Он же ощущал себя пустым сосудом, в коем не было никакого брожения человеческих страстей. Он даже представить не мог своего поведения, когда вдруг окажется супругом юной, горячей особы, какою – это он вспомнил, наконец, – ее рисовала огневая тетушка Ода. Иной раз к нему приходила дерзкая мысль: сбиться с пути и исчезнуть где-нибудь в глухом монастыре, надеть монашескую сутану. Однако на пути к исполнению этого желания стояла мать, единственная его любовь. Знал он, что и она любит его всем сердцем. Потому он никогда не отважится чем-либо огорчить ее, принести горе. Что ж, решил Генрих, он женится ради матушки и будет достойно нести супружеский крест.