— Помню…

— Радикальная революция, молниеносная, мгновенная, которая одним броском переменит буржуазный режим на свободное общество. Революция, подготовленная долгой напряженной работой, прямо и косвенно направленной на то, чтобы подготовить умы людей к новому свободному обществу и ослабить сопротивление буржуазии. Умозаключения, которые привели меня к такому видению предмета в контексте анархизма, я повторять не стану. Мы уже говорили об этом, и тебе здесь все понятно.

— Да.

— Желательно, чтобы эта революция была всемирной и одновременной повсюду, или хотя бы в наиболее значительных пунктах. Или же, если это не случится, ее распространение должно происходить очень быстро, и, кроме прочего, что самое главное, во всех странах революция должна быть мгновенной и абсолютной.

Итак, хорошо. Дальше из всего этого следует вопрос — что я мог сделать, чтобы достичь этой цели? Я — один — не мог устроить всемирную революцию, я не мог даже организовать успешную революцию на сколько-нибудь значительной территории в той стране, где живу. Единственное, что я мог, — это работать, не жалея сил, чтобы подготовить эту революцию. Я уже говорил, как — для этого надо было всеми доступными средствами бороться с социальными условностями; и никогда не отступаться от этой борьбы, от пропаганды свободного общества, будущей свободы или же свободы угнетенных в настоящем; никогда не отступаться от стремления создать уже сейчас хотя бы что-нибудь подобное будущему свободному обществу.

Он выпустил дым, немного помолчал, и потом снова продолжил.

* * *

— Итак, мой друг, я пришел к тому, что решил применить мой светлый ум к определенному действию. Работать для будущего — да, так, верно, думал я. Работать для того, чтобы другие были свободны, именно так. Но что же в таком случае будет со мной? Разве я — никто? Если бы я был христианином, мой труд во благо других был бы радостным и светлым, потому что в таком случае меня бы ожидала награда на небесах. Но если бы я был христианином, я не был бы анархистом, потому что для христианина социальное неравенство в этой недолгой жизни не имеет особенного значения. Это всего лишь испытание для нас, за которое мы будем вознаграждены в вечной жизни. Но я не христианин, и не был христианином, и поэтому я не раз спрашивал себя — для кого я принесу себя в жертву? И более того — почему, в конце концов, я должен жертвовать собой?

Время от времени я начинал сомневаться в том, что выбрал верный путь; и сомнения эти, как ты понимаешь, не были безосновательными… Для чего мне, материалисту, думал я, у которого есть только одна — эта — жизнь, для чего мне мучиться из-за какой-то пропаганды, из-за какого-то социального неравенства, и всяких прочих историй в этом духе, если я могу заняться собой и чувствовать себя много лучше без всего этого. С какой, собственно говоря, стати тот, у кого только одна жизнь, тот, кто не верит в жизнь загробную, тот, для кого есть только один закон — Природа, тот, кто противопоставляет себя государству, потому что оно не естественно, деньгам, потому что они не естественны, браку, потому что он тоже против естества, всем социальным условностям — потому что они не естественны, почему этот человек должен быть альтруистом, и приносить себя в жертву ради других или, скажем, ради человечества, если и этот альтруизм, и эта жертва в такой же точно мере — не естественны. Тот же самый ход мыслей, который делает очевидным, что человек не рождается для того, чтобы стать чьим-то мужем или женой, для того, чтобы быть португальцем, для того, чтобы быть богатым или бедным, ведет к тому, что человек не рождается и для того, чтобы быть солидарным с кем бы то ни было, что человек рождается лишь затем, чтобы жить для себя, а не во имя альтруизма солидарности, к тому, что человек рождается — эгоистом.

Я не раз обсуждал этот предмет с самим собой. Да, я говорил себе, что все мы от рождения принадлежим к человеческому роду, и наш долг поэтому быть солидарными с другими людьми. Но идея «долга» — естественна ли она? Из чего вырастает эта идея, откуда? Если этот долг обязывает меня принести в жертву мое благополучие, мое удобство, мой инстинкт самосохранения, и все остальные мои инстинкты, чем же он тогда отличается от социальных условностей, которые принуждают меня к тому же?

Идея долга, идея солидарности могла бы считаться естественной только в одном случае — если бы она подразумевала какую-нибудь эгоистическую компенсацию, потому что тогда она хотя и имела бы в своем исходе противоречие с естественным эгоизмом, в итоге удовлетворяла бы его, и снимала, тем самым, противоречие. Отказываться от своего блага, просто так жертвовать им — это не естественно; отказываться от одного блага, чтобы получить другое — это уже другое дело, это не противоречит Природе: если есть две вещи, которыми мы не можем обладать одновременно, вполне естественно выбрать одну из них. Какую эгоистическую, или, скажем, естественную компенсацию могло дать мне самоотверженное служение построению свободного общества, в котором обретут счастье грядущие поколения? Только сознание исполненного долга, сознание верности благой цели. Но ни то, ни другое нельзя назвать эгоистической компенсацией. Ничто из этого не является естественным удовольствием, и если вообще каким-то удовольствием является, то искусственным, рожденным той или иной условностью, так же как, например, удовольствие быть сказочно богатым, или занимать высокое положение в обществе.

Признаюсь тебе, мой друг, что иногда меня мучили сомнения… Я чувствовал себя не верным своей доктрине, чувствовал себя предателем… Но вскоре я все это преодолел. Идея справедливости, думал я, здесь, внутри меня. И я ощущал ее как естественную. Я чувствовал, что мой наивысший долг заботиться о своей собственной судьбе. И решил следовать этому долгу.

— Да, но в этом я не вижу ни малейшего свидетельства твоего пытливого ума… Ты не решил задачу… Ты просто поддался эмоциональному порыву…

— Именно так. Но ведь я и рассказываю тебе о том, как я стал анархистом, о том, как не перестал им быть, и о том, что остаюсь им и теперь. Я откровенно признаюсь в своих сомнениях, рассказываю о трудностях, которые преодолел. И я согласен — в тот момент я преодолел логическое затруднение чувством, а не разумом. Но, должен заметить, что в дальнейшем, когда доктрина анархизма открылась мне во всей полноте, эти затруднения, которые прежде не имели логического ответа, получили свое разрешение, исчерпывающее и вполне определенное.

— Да, это интересно…

— Интересно… А теперь, с твоего позволения, я продолжу. У меня возникло затруднение, и, так или иначе, я его разрешил. Но затем, вследствие моих размышлений, возникла новая проблема, которая вызвала во мне не меньшее смущение, чем предыдущая.

Предположим, что я был готов пожертвовать собой без какого-либо личного вознаграждения, то есть без какого-либо вознаграждения, действительно естественного. Но вслед за этим возникает вопрос — а что если будущее общество не будет иметь ничего общего с моими ожиданиями, что если свободного общества вообще никогда не будет — какого же черта мне жертвовать собой? Жертвовать собой ради идеи, без личного вознаграждения, без какой-либо собственной выгоды — допустим; но жертвовать собой даже без малейшей уверенности в том, что цель этой жертвы когда-нибудь будет достигнута, и даже без уверенности в том, что твои усилия как-то послужат искомой цели, это уже дело посерьезнее… Сразу скажу, что это затруднение я также преодолел эмоциональным порывом; но заметь — это важно, — что когда я достиг вполне осознанного понимания моего анархизма, обе проблемы автоматически разрешились логическим путем… Скоро ты поймешь… В то время, о котором я рассказываю тебе, единственной поддержкой мне были пустые слова — вроде: «Я исполняю свой долг перед будущим, чтобы будущее исполнило свой долг передо мной…»

Я поделился этим соображением, или, точнее, — соображениями, с моими товарищами, и все они согласились со мной, все согласились, что нужно действовать и сделать все возможное для того, чтобы общество стало свободным. Правда, надо сказать, некоторые — самые умные — были несколько обескуражены. Но не потому, что мои размышления вызывали в них несогласие, а потому, что они никогда не смотрели на вещи таким образом, потому что все это им ни разу не пришло на ум… Но, в конце концов, все согласились… Мы решили посвятить себя великой социальной революции, свободному обществу, независимо от того, оправдает ли будущее наше решение. Мы собрали группу из надежных людей и начали масштабную пропаганду — масштабную, конечно, в рамках наших возможностей. И так, преодолевая препятствия, трудности, подчас и опасности, мы довольно долго работали во имя идеалов анархизма.