— Вот мы лохи, — печально протянула Мила, разглядывая выставленные прямо на улице у входа в магазин чистые посохи из светлого, почти золотистого дерева.

— Ничего, будет повод вернуться, — весело сказал Пхичит. — Как-нибудь надо будет собраться и съездить только ради Фудзи. И нормально подготовиться, а не как сейчас. Мы в такой обуви хорошо, если до седьмой станции дойдем.

— До седьмой — точно можно, — сказал Отабек и взял в руки выточенную палку. — Я читал, что дотуда даже дети спокойно доходят.

Юра посмотрел на него: на посох в его руке, на сосредоточенное лицо, с которым он разглядывал деревянную поверхность. Солнечные лучи вскользь падали Отабеку на щеку, и он жмурил один глаз, поглаживая пальцем маленький скол. Он был одет в черную толстовку, капюшон которой был небрежно накинут на голову, почти не скрывая лица. Ему шло это все. Чуть ли не больше, чем коньки и ледяная арена, хотя Юра когда-то мог поклясться, что круче, чем Отабек во время отката, он ничего не видел. Ну разве что Отабек на байке. Теперь к этому списку добавился Отабек с вот такой вот атрибутикой: в черной одежде, с посохом в руке, задумчивым взглядом и яркими солнечными лучами на коже. Хоть прямо сейчас бросай все и садись рисуй, хотя в плане рисования Юре руки явно не в то место вставили.

— Ничего себе, — присвистнул Крис, и Юра оторвался от созерцания Отабека и посмотрел на него. — Глядите, вот это я понимаю старость.

Проследив за его взглядом, Юра увидел пожилую пару то ли китайцев, то ли корейцев (явно не японцы, причем он не знал, как это определил), которая медленно ползла по тропе, с которой начиналось восхождение на Фудзияму, в сторону площадки с деревянными столиками и лавочками, где отдыхали те, кто уже вернулся с вершины, и набирались сил те, кому еще только предстоял подъем. У обоих в руке было по посоху, заставленному черными печатями.

— Сколько же они туда шли с такой скоростью? — недоуменно спросил Гоша.

— А какая разница? — сказал Юри. — Даже если два дня, они же это сделали. Молодцы.

— В этом что-то есть, — заулыбался Виктор. Он положил руку Юри на плечо. — Вот будет нам с тобой под шестьдесят, тоже возьмем посохи и пойдем в гору, как два самурая.

— Можешь уже начинать, — ехидно заметил Юра. — Когда Юри будет “под шестьдесят”, тебе уже будет за шестьдесят.

— Я вырастил чудовище, — мрачно отозвался Витя.

Около часа они бродили по магазинам, где продавали всевозможные товары с изображениями великой горы. Юра даже откопал в одной из корзинок детские носочки с улыбающейся Фудзиямой на каждом. Прямо в центре плато пятой станции находилась почта. Там была такая толпа, что Юра сначала искренне хотел отказаться от попыток хоть что-то там рассмотреть, но потом сдался — было слишком интересно. С Фудзиямы и правда можно было отправить весточку в любую страну. Отстояв с горем пополам очередь за открытками и кое-как умудрившись написать адрес деда буквально на коленке, так как к столу было не пройти, Юра сунул карточку в массивный почтовый ящик, не особо веря в то, что она дойдет. Здесь, конечно, не почта России, но все же. С японской горы. В Москву. Может, стоило еще Лилии в балетную студию отправить? Вот бы она удивилась, когда с обычными бумажками, которых приходит целая стопка каждый раз, вытащила бы фотку горы с юриными каракулями. И так почерк, как у курицы, так еще и без твердой поверхности. Пожилая японка, продававшая марки, не понимала ни слова ни на одном языке. Юра даже попробовал французский, который знал чисто по школьной программе, но безуспешно. Казалось, это прикол такой — ничего не вижу, ничего не слышу, ничего никому не скажу, держите марочки, они красивые, кстати, что такое Москва? Это Юра худо-бедно понял на японском.

Сбежав на свежий воздух, Юра уселся на деревянную лавку за один из длинных столиков на площадке. Кто-то из путешественников сидел прямо у высокого парапета на каменных плитах, не особо заботясь о чистоте одежды. И правда, какой смысл, если ты и так весь перемазался в вулканическом пепле, которого на вершине хоть отбавляй?

Вскоре к нему присоединилась Мила с огромным крафтовым пакетом.

— Ты ограбила святую гору? — лениво поинтересовался Юра, спрятавшись под капюшоном толстовки.

— Почти, — хмыкнула Мила.

— Учти, если тебя на таможне не пустят из-за того, что у тебя в сумке кусок горы, я с тобой тут не останусь.

— Да кто бы сомневался, Плисецкий? — девушка с шуршанием водрузила пакет на стол. — Все равно депортируют.

— А ты спой им японский гимн, тогда не депортируют, — усмехнулся Юра.

— Нет тут куска горы, — Мила запустила в пакет обе руки и вытащила оттуда увесистый альбом. — Смотри, какая красота. Я маме купила.

В большой книге были собраны самые красивые фотографии Фудзиямы во время рассветов и закатов, дождя и снега, лета и зимы. Занятые рассматриванием картинок, Мила с Юрой даже не заметили, как к ним подошли все остальные.

— Ну что, может, начнем? — предложил Юри. — На станции особо делать нечего, так что можно пойти вверх. Куда получится, дойдем.

— Идемте. Если кто устанет или передумает, возвращайтесь сюда, сбор тут. Часа через четыре, — глянув в телефон, сказал Пхичит.

Юра поднялся и еще раз посмотрел на возвышавшуюся над ними гору. Точнее, ее часть, ведь они и так были на немаленькой высоте. И как народ доходит до самого верха? Это ж сколько ползти туда по почти отвесному склону…

Там, где заканчивался асфальт, начиналась мостовая. Потом пропала и она. На границе с темно-серой из-за пепла земли стоял большой указатель, оповещавший о начале пути. На самом деле “начинать” можно было и с основания горы, но большинство все же выдвигалось с пятой станции.

Тропа сначала была очень широкой и почти прямой. По прошествии минут пятнадцати Юра крайне удивился — как можно идти по совершенно ровной дорожке и таким образом взобраться на гору?

Когда кончился небольшой пролесок, по левую руку открылся чудесный вид на озера и крошечный городок, расположенный у подножия Фудзиямы. Юри сказал, что им сказочно повезло с погодой — во время облачности такого с горы не увидеть, потому что все заволакивает белым туманом. Юра то и дело останавливался, глядя то под ноги — на темно-графитовую землю, то вперед — на небо, такое одновременно близкое и высокое, как весной в России. И постепенно приходило понимание, что, чем выше, тем менее страшно. Можно содрогаться от ужаса, стоя на крыше пятиэтажки, но здесь внутри все затихало, как море после шторма. И даже мысли невозможно было поймать — они просто дрейфовали в голове, не принося почти никаких эмоций. Только странное, не свойственное Юре спокойствие. Он и не помнил, когда в последний раз так себя чувствовал. Даже после самых успешных откатов ничего подобного не происходило.

Когда снова начался лесок, дорога резко взлетела вверх. Идти стало намного сложнее — приходилось смотреть, куда ставишь ногу, чтобы не зацепиться за огромные корни деревьев, которые пронизали тропу, как извилистые иглы. Кое-где взбираться нужно было по очень крутым подъемам. Вулканическая порода под ногами была очень сухой и осыпалась при каждом шаге. Юра с сожалением посмотрел на свои кеды — когда-то белая подошва, которая совершенно не страдала от грязи в вылизанных японских городах, медленно, но верно покрывалась темно-серым налетом пыли.

Все вместе они дошли до шестой станции, которая совсем не была такой многолюдной, как пятая. Здесь все были серьезными и сосредоточенными. Начиная подъем, люди будто менялись и превращались из тех улыбчивых и довольных жизнью туристов в суровых скалолазов, как их показывают в фильмах. И дело, наверное, даже не в сложности восхождения, думал Юра. Ему и самому не хотелось ни улыбаться, ни веселиться — просто идти вперед и вперед, ощущая в мышцах ног приятную усталость. Эмоции уходили куда-то внутрь и гнездились там, наводя свои порядки. Дышалось легко, было ощущение, что воздух становился все прохладнее с каждым пройденным десятком метров.