– Спрошу иначе. Как ты их убивал?

– Один шкет… Он задохнулся… Я не специально! Еще была девочка… Она тоже сама умерла! Истекла…

Глохну от звука выстрела под ухом. Пуля в плечо опрокидывает чиновника на спину. Словно сквозь вату в ушах слышу, как Вика, отбросив пистолет, бормочет проклятия:

– Гад, гад, гад! Ненавижу!

– Е-мое, Вик, что ты наделала…

Гречкин, высокопоставленный чиновник из отдела культуры городской мэрии, корчится на полу, но издыхать не торопится. Ранение не смертельное, и его запас жизненных сил все еще велик. Дебаф кровотечения тикает, снижая здоровье педофила.

– Он гад, понимаешь! Он недостоин жить!

– Ы… – стонет чиновник. – Вы ответите! Я вас в порошок… У-у-у…

– Так, все, собираемся! – трясу Вику за плечи, приводя ее в чувство. – Идем!

– Куда? Его надо добить!

Меня пугает ее настрой, но я вижу, что на ней висят бафы «Ярости» и «Праведного гнева». Хватаю ее за руку и тащу на выход. Пистолет, от греха, беру с собой.

В багажнике внедорожника нахожу канистру и шланг. Сливаю бензин, пока она осматривает другие машины.

– Вот, нашла, – Вика протягивает мне еще одну канистру…

Некоторое время уходит на то, чтобы их наполнить, а потом я возвращаюсь с двумя канистрами бензина в руках в дом. Гречкин вздрагивает в углу за диваном и что-то бормочет. От него тянется кровавый след.

Чертыхаясь, вспоминаю и протираю пистолет смоченным в водке платком, который нашел в боковом кармане друга Гречкина Дим Димыча Димедрола – погрязшего в коррупции и безнаказанности полковника полиции. Вика уходит проделать то же самое с отпечатками в машине Шипы и Лучка. Именно эти два наркомана, подручных Димедрола, оглушив в темном переулке, привезли сюда в багажнике сначала меня, а потом и Вику.

– Что вы здесь делаете? – отчетливо, тщательно проговаривая слоги, спрашивает приговоренная системой особь. – Я не чувствую ног, что со мной?

Всматриваюсь в его профиль. Минус первый уровень социальной значимости повлек за собой многократное снижение характеристик. Дебафы тоже не способствуют активности – крайне заниженный метаболизм, практически полная утрата двигательной функции. После всех его признаний система объявила его особью с отрицательной социальной значимостью и выдала мне системный квест ликвидировать педофила. Этим я сейчас и займусь.

Слышу, как рядом кто-то мычит, и это не Гречкин. Приподняв окровавленную голову, дергает ногой Шипа – он еще жив. Добивать его не хочется, пусть доживает… пока.

Смотрю на настенные часы над дверью – четвертый час ночи. Заливаю бензином трупы, мебель, бильярдный стол, стараясь держаться подальше от горящего камина. Вторая канистра уходит на веранду, деревянную лестницу, ведущую на второй этаж и прихожую. Остатки – на то, чтобы сделать горючую дорожку от дома.

Возвращаюсь в гостиную, держа пистолет через платок, вкладываю его в руки Лучка.

– Не бросайте меня… – бормочет Гречкин. – Миллион долларов… Наличными…

Хватаю с подлокотника дивана зажигалку, оставляю канистры в доме. Окидываю взглядом место нашего кошмара…

Выхожу за порог. Вика встает рядом и опускает голову мне на плечо.

Даже если ада не существует, мы устроим ему персональный. Здесь, на Земле, в локальном сегменте Галактики.

Гори синим пламенем!

Боковым зрением замечаю, как из-за угла дома появляется чей-то силуэт.

Последнее, что я слышу, это звук нескольких выстрелов. Угасающее сознание фиксирует затихающий крик Вики…

…Я все еще вижу отпечатавшееся на сетчатке глаз дымно-багровое зарево пламени, ощущаю вяжущий запах крови, слышу чьи-то истошные крики, чувствую вкус рыхлой влажной земли во рту и запах бензина, когда просыпаюсь.

– Фил! Я дома! – от кошмарного сна пробуждает звонкий Викин голос, доносящийся из прихожей.

Она проходит в спальню и, наклонившись, целует.

– Вика… Родная… – руками тру глаза и потягиваюсь, чувствуя, как ломит кости, а потом не могу удержаться, хватаю девушку и тяну на себя.

Она со смехом падает в мои объятья. Обнимая, перекатываюсь на нее и упираюсь в кровать локтями.

– Что, не ждал? – Вика дерзко и с вызовом улыбается. – Серьезно, я думала, ты вовсю свободой пользуешься – ладно, не девочки, но с друзьями-то уж мог бы в выходной погулять?

– Ждать – не ждал, но пользоваться свободой не собирался. Ты же знаешь – у меня сейчас выходных нет. С утра бегал, потом изучал рынок, прикидывал, что да как, потом бокс и тренажерка… К вечеру уже так вымотался, что отрубился, читая Адизеса[1]. Он пишет до того полезные книги, что они меня в сон клонят.

Она затыкает мне рот поцелуем и лезет рукой под футболку.

– А ты чего…

Я хочу спросить, почему она вернулась от родителей, к которым уехала на все выходные, на день раньше, но кровь отливает от мозга. На ближайшую четверть часа желание что-либо спрашивать пропадает…

Когда мы, отдыхая, молча лежим, пытаюсь ухватить клочья ускользающего сновидения, но в голове мелькают только образы – лес, погреб, дождь, какие-то злые люди и моя полная беспомощность.

– Так ты чего раньше, чем планировала, вернулась? – вспоминаю я незаданный вопрос.

– Ты знаешь… Мы сидели за столом, обедали, разговаривали. Родители, брат, дочка… – Вика умолкает, погружаясь в воспоминания. – И меня вдруг так сильно к тебе потянуло! Почувствовала, будто я тебя теряю! Сначала хотела просто позвонить, потом смотрю – отец на рыбалку собрался с ночевкой, у мамы тоже свои заботы… Расцеловала Ксюшку и в машину. Так гнала, чтобы успеть засветло вернуться, чуть в аварию не попала – вынесло на встречку, развернуло, мимо белый «крузак» пронесся… – Вика рассказывает отрешенно, словно это все произошло не с ней. – Зашла домой, услышала твое сопение и сразу отлегло!

Прижимаю ее к себе, проникшись рассказом – работает эмпатия. Я, будто наяву, ощущаю горечь потери и чего-то жуткого, что могло произойти, но обошло нас стороной. Некоторое время мы лежим молча, а потом Вика отрывает голову от моей груди и легко поднимается. Встаю и иду вслед за ней в ванную не в силах оторвать взгляд от ее округлых упругих полушарий.

– Поужинаем? – спрашивает она, когда мы вместе принимаем душ. – Мама передала всяких пирожков.

– Жареных?

– Пареных! – Вика хлещет меня мочалкой. – С яйцами, луком, капустой и картошкой!

– Да я просто спросил, ты чего, – отвечаю я, уворачиваясь. – Маме спасибо большое! Все-все, сдаюсь!..

Ее реакция объясняется просто: устала от моих лекций о вредной еде. А куда деваться, когда стоит вкусить обычной жареной картошки, как система начинает засыпать предупреждениями и угрожает дебафами. Вообще, судя по сообщениям интерфейса, все жареное повышает риск онкологических заболеваний и повышает уровень холестерина. И все бы ничего, но каждый раз, когда я вижу снижающееся пусть даже на тысячную долю процента здоровье, удовольствие от вкусной еды смазывается.

Пока Вика переодевается, я успеваю настрогать свежих овощей к ужину. Это единственный способ хоть как-то нейтрализовать жирную пищу – доказано системой.

– Слушай, Фил, – Вика появляется на кухне. – Мама уже мне плешь проела расспросами о тебе. А я и рада бы ответить, но что? Не буду же я объяснять им, какой ты хороший, надежный, умный, а потом ставить перед фактом, что ты – безработный! Может, на следующие выходные вместе съездим? Познакомлю тебя, наконец…