Поразмыслив ещё, я немного успокаиваюсь. Ну посижу ночь на берегу, подумаю о жизни. Подумаешь, побегаю-поприседаю, если замёрзну. Не минус двадцать же. А утром решу, куда идти. Все равно сейчас уже не соображаю ничего.

Нахожу место, где на снегу проступают очертания толстого бревна (видно летом шашлычники к берегу прикатили), устраиваюсь поудобнее. Натянув посильнее рукава и обхватив руками колени, уже закрываю глаза, чтобы снова погрузиться в свои невеселые мысли. Вдруг слышу, что опять подъезжает машина. На этот раз она останавливается совсем рядом, и мотор сразу глохнет. Вот не зря я блондинка. Сижу тут совсем одна в темноте, ещё б на дороге села. Стало немного не по себе. Вдруг пьяные... Слезы-слезами, а надо было хоть об этом подумать. Хотя, грабить меня, например, смысле вообще нет, так как с собой у меня абсолютно ничего. Кроме остатков растоптанного достоинства.

Сажусь прямее, пытаясь вытереть щеки заледеневшим рукавом, и с некоторым облегчением вижу, как из большой чёрной машины выходит уже знакомый мужчина.

-- Вставайте, подвезу домой. Совесть не позволяет вас тут бросить, -- говорит он, протягивая мне руку. -- Замерзнете совсем, а я потом виноватым чувствовать себя буду.

Я тяжело вздыхаю:

-- Я очень благодарна вам за беспокойство, только... Понимаете, мне сейчас некуда поехать.

-- Как это некуда? -- он удивленно окидывает меня взглядом. На бомжа, видимо, пока не похожа.

-- А вот так -- совсем некуда.

-- Так не бывает. Где-то же вы живете.

-- Живу... жила, конечно. Но вернуться туда... не могу. Это... В общем, как-то так.

-- А чуть подробнее? -- он вдруг опускается на бревно рядом, выжидающе глядя на меня, и мне не становится немного не по себе.

Дура, как есть дура. Вечно выкладываю все как на духу. Вот если в чем Рома и прав был, так это что от моей патологической честности в жизни одни проблемы. Надо было говорить, что муж за мной сейчас приедет. А теперь, как поймёт, что одна совсем, мало ли что в голову придёт. Потом всматриваюсь в его лицо, насколько позволяет скупой вечерний свет, и не вижу ничего тревожного. Пожимаю плечами:

-- У вас наверняка есть дела поинтереснее.

Он криво улыбается:

-- А я не тороплюсь. Тоже гуляю. -- коротко свистит, и из темноты снова выскакивает собака. Ложится брюхом вверх рядом с хозяином, и млеет от ласки, смешно подёргивая лапами, пока он ее почесывает.

-- Ну... если в двух словах: домой сейчас нельзя, а больше пойти некуда - родители и все остальные в другом городе.

-- А знакомые?

Качаю головой.

- Ну так и едьте к родителям. Или в гостинице комнату снимите.

Непрошеные слезы снова тяжело капают с ресниц, растапливая снег под ногами.

-- У меня совсем денег нет. - виновато опускаю голову.

-- Ну-ну. Не плачьте. Я одолжу вам.

Я недоверчиво вскидываю взгляд.

-- Хотя, знаете, лучше не так. Уже поздно. Поедем ко мне, тут недалеко, переночуете. А завтра утром съездите домой за вещами, купите билет или что там ещё захотите делать. Меня, кстати, Егор зовут.

-- Эля. -- острожно киваю я, -- а ваши... родные не будут против?

Что ты несёшь, дура? Отказывайся. Ты же его первый раз видишь. Мало ли, что за маньяк тут сам по ночам разъезжает? Ну и что, что выглядит добрым. Куда тебе в людях разбираться, если даже мужа за восемь лет не рассмотрела.

-- Я сам живу, -- усмехается он. -- А Линда совсем не против, правда? -- и собака, будто соглашаясь, радостно виляет хвостиком. -- Вы ей сразу понравились.

Он встает, и я тоже пытаюсь подняться. Ох и высокий мужик, думаю, задирая голову вверх. То ли от холода, то ли от стресса, у меня начинает кружиться голова, и я, не удержавшись, оступаюсь, и падаю назад. Мужчина машинально подхватывает меня за локоть. Перед глазами темнеет, и я слышу, как кровь шумит в ушах.

Вцепляюсь в крепкую мужскую руку, и, в последней попытке оправдать свою беспечность, поднимаю умоляющий взгляд к его лицу. И тихо, почти жалобно шепчу:

-- Не обидишь?

-- Не бойся. Не обижу. -- уверенно отвечает он, и ведёт меня к машине.

Усаживает на переднее сиденье, острожно пристегивает, и даже зачем-то укрывает своей курткой. А-а, похоже меня сильно трясёт от холода, да и руки как ледышки. Почувствовал, наверное, когда вцепилась.

Урчит двигатель, и мы трогаемся. Гудит печка, и руки начинают больно оттаивать. И от этого приятного обволакивающего тепла меня вдруг начинает резко клонить в сон. Как хорошо было бы забыться хоть ненадолго...

-- Далеко еще? -- шепчу с закрывающимися глазами.

-- Минут пятнадцать, -- поправляет на мне куртку. -- Просто я не в поселке живу.

-- Спасибо... -- бормочу я и уплываю в тревожный сон под мерное покачивание салона.

Просыпаюсь, когда уже, по-видимому, совсем поздно. Лежу на широкой кровати в огромной комнате с несколькими окнами, за которыми чернеет ночь. Слабый свет бра надо мной освещает незнакомую обстановку -- повсюду дерево, мебели почти нет, только шкаф и кровать с тумбой. На стенах висят головы и чучела разных лесных животных. Долго не могу сообразить, где же я, потом вспоминаю.

Пронзительная боль снова когтями впивается в сердце. Откидывая одеяло, чтобы встать, я задеваю какую-то фигурку на прикроватной тумбочке. Она с громким стуком катится по лакированному деревянному полу, и тормозит на пушистом коричневом коврике. С удивлением обнаруживаю у себя на ногах чудовищно огромные вязаные шерстяные носки.

Через несколько секунд тихо скрипит дверь, и в проеме появляется голова Егора.

-- Простите, если разбудила. -- я прочищаю горло (ох и першит, все-таки промёрзла), и смущенно тереблю кончик одеяла, не зная, что говорить дальше.

-- Ничего. -- он зевает, и трёт широкой ладонью ёжик коротких темных волос на затылке. -- И давай на ты.

-- Ладно, -- пытаюсь улыбнуться помягче. Подозреваю, получается грустное зрелище.

-- Я и не спал особо. -- и добавил чуть тише. -- Ты кричала и плакала во сне.

-- О-о, извините... извини, пожалуйста. -- я опускаю голову, и, чтобы не смотреть ему в лицо, рассматриваю полосатую тельняшку и широкие чёрные штаны. -- Спасибо большое, что возишься со мной. Даже не знаю, как и чем отблагодарить тебя. -- бояться я его почему-то перестала, и поэтому без задней мысли произнесла такую двусмысленную фразу. -- Не помню, как здесь оказалась. Заснула?

-- Да! -- усмехается Егор. -- Крепко. Замёрзла сильно. Разбудить не смог. Не заболела?

Я краснею:

-- Прости, пожалуйста. Думаю, здорова, только горло немного...

-- Да перестань ты уже извиняться! Разное в жизни бывает. -- уголок его рта поднимается в полуулыбке.

Неслышно ступая, он поднимает с пола фигурку, и садится на противоположный угол кровати.

-- Песчаная змейка, - протягивает мне. -- Вырезал, когда служил еще.

-- Красиво получилось, -- верчу в руках искусно вырезанную до мельчайших деталей безделушку.

-- Так расскажешь, что у тебя стряслось? -- Егор вопросительно поднимает брови.

Ну зачем, зачем он напомнил? Грудь сдавливает, и у меня вырывается судорожного вдох. Первая слеза капает на одеяло. А вот...  почему бы и нет?! Возьму и расскажу. Говорят, полегчает, когда с кем-то поделишься.

-- Расскажу -- улыбаюсь сквозь слезы, -- если чаю горячего заваришь. Горло всё-таки болит.

-- Пошли на кухню. Уже почти утро. - он ожесточенно чешет бороду и выходит.

Я встаю, и, шлепая спадающими носками, топаю за ним.

Пока идем, отстраненно рассматриваю широкую мужскую спину впереди. Шагает спокойно, уверенно -- видно, что хозяин в своем доме. На жилистом предплечье левой руки из-под футболки выглядывает какая-то татуировка. Рост его я вчера даже немного недооценила -- сейчас кажется, что, наверное, метр девяносто, не меньше.

Похоже, что мы в одноэтажном доме. Кухня кажется мне большой и просторной, даже в неярком свете настольной лампы. Стены ее тоже обшиты деревом. Кроме самой кухни и бытовой техники, в углу у окна стоит большой рабочий стол с ноутбуком, заваленный бумагами, а рядом потертое мягкое кресло. Видно, что любимое. У противоположной стены маленький диванчик, на нем подушка и одеяло. Здесь, похоже, и спал сегодня хозяин.