Мальчики ушли играть. Мы с Э. открыли бутылку вина и начали разговор, который продолжается по сей день.

Э. переехала сюда год назад. Ее муж британец, работает на Уолл-стрит. Они с мужем и сыном всегда жили в Верхнем Ист-Сайде. Э. не выносила других мамаш, дни совместных игр, постоянную гонку – у кого больше денег, у кого дороже одежда, кто провел отпуск на эксклюзивном лыжном курорте, а кто – на Карибских островах. Они с мужем надеялись, что жизнь в сельской местности будет не такой напряженной для них и более здоровой для их сына. И они были правы. Я думаю.

Когда Э. спросила, чем занимается мой муж, и увидела выражение моего лица, она сказала – до того, как я успела произнести хоть слово – о, прости! Она по моему лицу прочитала, что произошла какая-то трагедия, но она переехала сюда совсем недавно и не слышала об аварии. И я подумала, что вольна сама решать, когда, где и что я хочу сказать о катастрофе.

Я рассказала ей все только перед Днем благодарения. Мы с Э. смотрели, как ребята вырезают картонных индеек и наклеивают на них бумажные перья, и я рассказывала ей свою трагическую историю. Э. расплакалась над моей потерей – это были слезы сострадания и глубокой печали. Она сказала, что хотела бы пригласить меня на День благодарения, но они решили воспользоваться каникулами сына, чтобы навестить мать мужа в Англии.

– Ничего, – сказала я, – мы с Майлзом еще будем здесь, когда вы вернетесь.

С тех пор так и пошло. Я восхищалась Э. – тем, как много она работает, тем, что она сказочная мать и старается быть хорошей женой и хорошим другом – и тем, что она делает это изящно, чарующе неотразимо. И я знала, что она восхищается моим блогом. У меня не было друзей с начальной школы. Лишь у немногих – и какие же это счастливцы – есть дар дружбы, и оказалось, что у нас обеих он есть. Мы подхватываем друг за другом фразы и смеемся одним и тем же шуткам. Нам нравятся одни и те же фильмы с Фредом Астером и Джинджер Роджерс. Я читаю, или пытаюсь читать, ее любимые детективы – если они не слишком страшные. Вся моя жизнь, кажется, стала ярче. Я с большей терпимостью отношусь к себе и сыну, когда знаю, что смогу разделить ежедневные радости и горести с другим взрослым.

На первый взгляд мы очень разные. Э. стильная, с дорогой стрижкой. Я стригусь у чудесной молодой женщины в городке (раньше она работала в Нью-Йорке), но иногда между визитами в парикмахерскую проходит слишком много времени, и мои волосы выглядят так, будто я стригла их сама. Э. одевается в дизайнерские вещи, даже по выходным. Я, в свою очередь, заказываю вещи, в которых уютно – длинные юбки и туники – через интернет. Хотя под внешними различиями, на гораздо более глубоком уровне, мы с Э. очень похожи.

Естественно, она читает мой блог и не устает восхвалять меня за то, что и как я пишу. За смелость и щедрость делиться тем, какое захватывающее приключение – материнство. А я говорю ей вещи, каких не говорила даже своему мужу. Какое великолепное чувство: дать выход чему-то, что ты так долго держала в себе. Знать, что есть кто-то, кто поймет и не осудит.

Дружба с таким человеком, как Э., вернула мне веру в наши сверхвозможности: в способность мам быть по-настоящему вместе. Мы можем быть друзьями. Настоящими друзьями.

И я хочу посвятить этот блог своей лучшей подруге, Э.

Э., это тебе.

С любовью, Стефани

Ставя ссылку на пост о том, как подружилась с Эмили, я старалась не перечитывать его. Но не смогла удержаться. И, как я и боялась, это чтение довело меня до слез.

Я вспомнила одну незначительную деталь, на которую я – тогда – не обратила внимания. Эмили говорила о зонтике, который она мне подарила – зонтике с уточками, который я сейчас убрала в сарай, потому что воспоминания о первых днях дружбы причиняют мне боль, – что он существует в единственном экземпляре. Но когда я в тот день приехала к ней, то заметила в передней стойку для зонтиков, в которой было с дюжину таких, с уточками. Стойка выглядела почти как произведение искусства. Конечно, тогда – когда мы только что познакомились, я не спросила у Эмили, что это значит. А потом я забыла об этих зонтиках. Но сейчас ломаю над ними голову. Может, я не поняла ее тогда, неверно услышала? Лгала ли Эмили насчет того зонтика? Но зачем лгать, если правда выяснится, как только я переступлю порог ее дома?

В любом случае зонтики – это последнее, что заботило меня. Читая пост, я чувствовала себя чудовищно виноватой. Потому что начинала испытывать чувства – уже начала – к мужу Эмили.

Бывает, ты почти уверена, что у тебя будет секс с таким-то мужчиной. Все вокруг отягощено желанием. Воздух вокруг становится густым, раскаленным, как жаркое марево летнего дня. Особенно если речь о мужчине, с которым, по множеству веских причин, секса не предполагается.

Может быть, проблема моего брака заключалась в том, что у нас с Дэвисом не было этого предвкушения, постепенного разжигания желания. Когда-нибудь я расскажу Майлзу, почему не надо заниматься сексом на первом свидании. Как это сделали его мама и папа. Хотя в подробности углубляться не стану.

Мое первое свидание с Дэвисом даже не было свиданием. Предполагалось, что это интервью. Мы встретились в кофейне в Трайбеке, возле студии Дэвиса. Его фирма называлась “Дэвис Кук Уорд”, по его имени, все три были его. Архитектурно-дизайнерская карьера Дэвиса складывалась исключительно удачно. Он проектировал дома для богатых и, шутки ради, доступную садовую мебель из вторичных материалов. О его деревянной мебели и собирался написать журнал, в котором я работала. Мы выпили кофе, потом пообедали, потом поехали к нему в лофт, где и остались до следующего утра, когда мне надо было возвращаться к себе в квартиру в Ист-Виллидж, чтобы переодеться и отправляться в офис.

Моя связь с Дэвисом была удобной. Забавной. Простой. У меня никогда не было ощущения, что я умру без него. Может быть, потому, что он был у меня сразу. Долгое, медленное, восхитительное ожидание закончилось, не начавшись.

А может быть, моя проблема была в безопасности этих отношений. Может быть, мне нужны были дрожь запретного, табу, напряжение от того, что я делаю что-то, чего делать нельзя.

Однажды вечером Шон приехал забрать Ники и остался на ужин. Пока мы ужинали, разразилась яростная гроза. Я предложила Шону провести ночь в гостевой комнате, чтобы не ехать домой в такую непогоду. И он согласился.

Мы с Шоном проговорили допоздна, пока глаза не начали слипаться. Мы обменялись тяжеловесными, хотя и целомудренными поцелуями в щеку. Он ушел в свою комнату, я в свою. Как только я легла, на меня напала бессонница. Думать о том, что Шон там, в темноте, в моем доме, было почти как секс. Я мастурбировала, думая о нем. И задавалась вопросом: а вдруг он тоже мастурбирует, думая обо мне?

Одна только мысль о том, что нас разделяет пара комнат, была как секс по телефону без телефона. Мне потребовалась вся отпущенная мне сила воли, чтобы не пойти в комнату к Шону. Я продолжала твердить себе, что ничего не будет, что я не из тех, кто спит с мужем пропавшей без вести лучшей подруги.

Я понимала: даже если все останется в тайне, мы будем чувствовать такую вину, что, как только увидим полицейских, они сразу все поймут и заподозрят, что мы виновны в чем-нибудь еще. Они могут даже заново открыть дело против Шона. Я сознавала, что это смешно, но тем не менее…

Но тем не менее желание разлито в воздухе. Все пропитано им, даже при том, что я знаю, что мы с Шоном оба думаем: лучшая подруга твоей жены, муж твоей лучшей подруги. Она любит нас, доверяет нам. Что мы за люди? Но то, что мы оба чувствуем так и понимаем, как относятся к нам другие, еще больше подогревает – и смущает.

Теперь Шон с Ники часто приезжают на ужин и остаются допоздна. Ники засыпает в детской, Шон несет его в машину и отвозит домой. Мы с Шоном подолгу пьем бренди и разговариваем; и несмотря на сексуальное напряжение или, может быть, благодаря ему, Шон начал открываться. Он рассказал мне о своем паршивом детстве, о матери-алкоголичке из высшего британского общества, которая вышла замуж за его отца, профессора колледжа (когда Шону было двенадцать, отец оставил их ради коллеги), и которая опустилась по всем пунктам, за исключением своих социальных амбиций и иллюзий насчет себя самой.