— Зачем тебе крест, брат Вол, если мы живем под покровительством Бога? — спросил Ной. — Ты видишь, что у нас никто не носит креста, потому что Моисей ничего не говорил про то, что нужно его носить. Мы не носим талисманов, потому что нам нечего бояться. Над нами Бог. Талисманы носят люди там, на земле.

— А мне говорили по-другому…

— Кто? — спросил Ной.

— Не помню…

Виктор шел вслед за Ноем и слушал, как первоклассник выпускника. Действительно, ничего подобного он не знал, не чувствовал. Душа жаждала каких-то новых знаний, ощущений, ведь она — жительница вечности. Наверно, только здесь, под небесами, на горе, становится явным присутствие Божие — на земле это как-то слабо ощущается, если ощущается вообще…

Они уже несколько раз прошли вокруг забора — от ворот до ворот. Но спроси сейчас Виктора — из чего этот забор, вряд ли бы он ответил. Единственное, что ощущалось подсознательно, невидимо — людей в лагере нет, кроме них двоих. И даже порой казалось, что они и на Земле одни. Ну и конечно, Бог. И хотя Ной и утверждал, что Он — над ними, но Виктору стало казаться, что Он — везде, Он слышит, что они говорят, что делают, что думают…

И эта мысль не давала покоя — вместе с непонятно откуда взявшимся чувством вины. Он все время хотел спросить об этом у Ноя — чувствует ли он такое? — но стеснялся, потому что Ной вел слишком серьезный разговор, а его, Виктора, вопрос казался ему глупым, незначительным и слишком личным. Ной рассказывал о ветхозаветных праведниках, начиная именно с Ноя: про Авраама, Исаака и Иакова, часто цитировал наизусть Библию.

Слушая о том, когда и как жили эти праведники, Виктор начал думать о спасении — в широком смысле: здесь ли, на земле, там ли, на небе, но непременно нужно спастись. Нужно спастись. Хотя он и не понимал, что это означает, но… Нужно спастись — без этого жизнь бессмысленна. Иначе как же? Родился, жил, умер — и лопух на могиле? Желание спастись стало неимоверно жгучим, захотелось немедленно начать спасаться — здесь и сейчас.

Наконец Виктор не выдержал и невпопад спросил у Ноя:

— Скажи мне, а они, эти праведники, спаслись?

— Праведники всегда спасаются.

— Как же мне-то спастись? — с отчаянием в голосе схватил за руку Ноя Виктор.

Тот, словно испугавшись, отдернул руку.

— Трудно, брат Вол, трудно! — воскликнул Ной, выйдя из своего бесстрастия. — Но если ты получишь у нас имя какого-нибудь праведника — считай, что спасся!

— Но мы же теперь совсем близко от Бога! — напомнил Виктор.

— Кто близко, а кто — еще очень-очень далеко, — отрезал Ной. — Запомни такую вещь, брат Вол… Чтобы спастись, нужно соблюдать иерархию, подчиняться мудрейшим. И так, восходя по ступенькам послушания, можно надеяться на спасение. Анархия — удел земли. Нам, небесным, нужно только обмениваться опытом. Старшие передают опыт младшим — по духовному возрасту. Ты только пришел к нам — ты младенец. Как пойдет у тебя дело спасения, зависит только от тебя, от твоего послушания. Самый большой грех — самомнение и непослушание.

— Я понял, понял! — воскликнул Виктор. — Я готов, я должен слушаться, потому что в моей жизни действительно наступила полная и окончательная анархия.

— Благодарю Бога, что ты понял это! — вдруг в порыве молитвенного экстаза вознес Ной руки к небу. — Теперь идем.

Лагерь был расположен на естественной поляне, окруженной забором из жердей с такими же воротами. В одном месте скучились фанерные домики — штук десять, не больше. Сочная зелень неведомых доселе Виктору деревьев манила к себе, хотелось уйти в ее прохладу и тень…

Ной подвел Виктора к шатру посреди лагеря и значительно сказал:

— Это наша скиния, наш храм. Здесь мы молимся…

— Там, наверное, прохладно. Ной, я хочу пить — в горле пересохло. Где бы напиться? — спросил Виктор, и снова невпопад.

— Мы пьем только рано утром и после захода солнца — запомни, — строго ответил Ной. — Ты находишься около скинии, это святая святых. Здесь можно думать только о вечном.

— Хорошо, — покорно сказал Виктор. — Я потерплю.

— Ты должен сейчас встать на колени вот тут… В скинию заходить запрещается. Кто зайдет самовольно, того поразит тяжкая болезнь. Вставай на колени, — повелел Ной, и Виктор повиновался. — Твоя постоянная молитва должна быть такая: «Голгофа распятого — смерть упырям». На первый раз ты должен произнести ее три тысячи раз — на это потребуется два часа. После этого, по великому снисхождению к твоей первоначальной немощи, ты получишь стакан воды. Повторяй за мной: Голгофа…

— …распятого — смерть упырям, — подхватил Виктор, медля.

— Ну, ну… Заметь время. Семнадцать ноль пять. В девятнадцать ноль пять я подойду к тебе. Повторяй, — сказал Ной и отошел, чтобы понаблюдать.

Виктор несколько раз произнес фразу и обернулся:

— Брат Ной, скажи мне — только не сердись…

— Говори, — повелел Ной.

— Кто такие упыри?

— За этот вопрос я могу добавить тебе еще тысячу повторений, — сказал Ной так, как будто тысяча означала удары.

— Нет-нет, я буду молиться, — испугался Виктор.

Ной остался доволен и, уходя, бросил как бы невзначай:

— В свое время тебе откроется все. Можешь стать в тень.

Это было великое снисхождение. Виктор был так благодарен своему учителю. Он быстро поднялся с коленей и перешел в тень скинии.

Первые десять-пятнадцать минут Виктор старательно повторял фразу. Но потом язык как будто онемел и стал отказывать. Виктор заставлял его, но безрезультатно. На него вдруг навалилась такая тоска и скука, что хоть беги. Виктор с большим усилием уговорил себя не делать этого, потому что по собственному опыту знал, что любое новое дело вызывает вначале скуку. Необходимы великие труды, чтобы оно пошло. Он стал произносить фразу про себя. Но потом началась новая борьба с самим собой. Фраза, по существу, была дикой и непонятной…

— Господи, за что же мне наказание такое! — вдруг взмолился он. И это прозвучало — слух уловил произнесенное.

Виктор в испуге обернулся, но никого кругом не было. Тогда он осмелел, полушепотом разговаривая с Богом, который начинался с большой буквы.

— Господи, может, я опять что-то не так делаю? Ты подскажи мне. Может, Ты объяснишь, что это за фраза? Не оставляй меня, Господи, — погибаю. Господи, уже совсем ничего не понимаю. Любил Ольгу, теперь Веронику. А может, вообще никогда никого не любил.

Долго так Виктор изливал свою душу неведомому своему Богу скорее всего, все оставшееся время. На душе стало спокойнее, и Виктор пролил слезы умиления.

За умилением пришел ответ на молитву. Душа неведомыми путями уяснила, что Бог никогда не оставляет молящегося — искренне молящегося, как получилось вдруг у Виктора. Он только испугался: а вдруг у него больше никогда так не получится? Но и на это последовал ответ: получится, если захочешь.

Тень, в которую он первоначально нырнул, переместилась. Солнце уже не палило, как днем… Виктор увидел, как к нему кто-то приближается — в рваном спортивном костюме. Да это же Ной! Сейчас он начнет ругать его. За что? Ах, да — Виктор не произнес три тысячи раз ту фразу. Он инстинктивно, как бы защищаясь, вложил ее в свой язык:

— Голгофа распятого…

Виктор стал произносить фразу механически, не вдумываясь в смысл и значение, — и обманул-таки бдительность Ноя. Тот постоял некоторое время рядом, а потом довольно сказал:

— На сегодня достаточно. Я вижу, ты прилежный ученик. Ты заслужил свой обед. Вставай, пошли!

Виктор встал и покачнулся: колени онемели. Он стал растирать их. Потребовалось довольно много времени, чтобы привести себя в порядок. Ной не стал дожидаться, ушел, сказав, чтобы Виктор подошел к крайнему домику.

Около дома стояла лавка — простая, сбитая из неотесанных досок. Виктор сел на нее с наслаждением и стал дожидаться обеда. Через некоторое время из домика вышел Ной и сунул в руки Виктора большой ломоть полузасохшего хлеба и стакан воды.