На самом деле, время учит мириться. Мириться с болью, с осознанием неизбежности и невозврвата. Апатия к жизни возвращается, и я уже чувствую, как она обнимает меня за плечи. Я уже чувствую, как теряю интерес к веселью, деньгам и спиртному. Сигареты начинают выводить из себя, воспоминания теряют былой блеск… У нас много чего было, Елена: ссорились, разбегались, мирились… Но сейчас, когда я делаю вид, что счастлив, выслушиваю пожелания неизвестных мне людей и смотрю на девушку в белом, я ощущаю, как жизнь снова замирает. Яркие картинки сменяются черно-белым изображением, боль притупляется безразличием, вкус спиртного больше не торкает, а еда не вызывает аппетит, лишь тошноту. Тебя винить или благодарить? Да и не важно. Когда ничего не чувствуешь – все намного проще. И я буду ждать.

Мне сорок четыре года. Я наконец-то женился. Куда уже было тянуть? Мы играем свадьбу на пристани, в ресторане, находящемся на каком-то теплоходе, который вместо того, чтобы отвезти нас подальше от гребанного города, стоит на месте. Шикарный зал, а вечером будет зарево фейерверков. Я должен буду станцевать с Кэролайн свадебный вальс, должен буду держать ее за талию и целовать. Что ж, это даже забавно. Все начинают танцевать. Расписанные платья с кучей украшений, пиджаки, пьяные люди, которых я и не знаю. Я улыбаюсь Кэролайн, как и она мне. Держу ее за руку, пью на брудершафт и целую… От нее пахнет духами Шанель и шампанским. Она напоминает мне Розали…

Моя Розали!

Я окончательно свихнулся…

Очередная вспышка фотокамеры. Всю жизнь я боялся свадьбы, можно сказать, с того периода, как полюбил Изабель. А сейчас я не чувствую себя неловко, не ощущаю стеснения. Просто ощущение, что смотрю фильм, частью которого я не являюсь. Ее родители обещают нам квартиру, а ее дядя – поездку в Италию. Что ж, это будет неплохо, в принципе. Однако меня вряд ли удивят пейзажи Флоренции или Рима, убранство шикарных апартаментов и щедрость родителей Форбс, которые ведут себя несколько странно.

Но никто не знает, что на обратной стороне медали. Я люблю женщину, которой не имею права обладать, чью жизнь я разрушил. Кэролайн тоже меня не любит, это видно по ее глазам, но она согласилась на брак, чтобы причинить ему боль… если он почувствует боль, может, он счастлив с кем-то еще.

Итак, мы не любимы друг друга, и вряд ли будем испытывать такие бешеные чувства, как я испытывал, находясь рядом с той цыганской бестией, что нежится сейчас в объятиях своего мужа. А что оставалось еще делать? Брак будет сдерживать ее и меня. Ошейник и так затянулся слишком крепко. Я стал заложником моей любви к моей же дочери. Она ни разу меня не назвала отцом, а я ее – дочерью, поэтому и не имеет смысла говорить, что я испытываю к ней родительские чувства. Это совсем не так. И сейчас мир тускнеет, теряется тяга к жизни, а любовь к миссис Майклсон все равно возрастает. Я погряз в своих пороках и грехах, как и Елена, как и Клаус. А Кэролайн? Перевожу взгляд на супругу, которая мило с кем-то беседует. Я не знаю, свята она или нет, меня по-прежнему не покидает чувство, что я где-то уже видел ее. Но миссис Сальваторе не станет отвечать на мои вопросы. Она лишь улыбнется той улыбкой, говорящей: «Вы ничего обо мне не знаете и никогда не сможете это сделать», опустит взгляд и промолчит.

Истерики и ссоры с Еленой причиняли огромную боль нам обоим, а страсть лишала разума и здравого смысла. Постепенно все зашло слишком далеко, и тайное стало явным. Так больше продолжаться не могло. Когда мы вместе – все рушится. А ее номер у меня до сих пор в памяти. Я потерян. Я застрял где-то между всепоглощающими чувствами к цыганке и апатией ко всему сущему. Вот что скрывает вторая сторона медали.

Но за эти две недели я все же смог кое-что узнать о Кэролайн. Она любит музыку Дэвида Гетта, которого я терпеть не могу, хочет провести наш медовый месяц на Ибицце. Она курит, увлекается виски и позволяет себе курить кальян. Словом, Форбс руководствуется принципом: «Лучше прожечь молодость, чем проспать». Шрамы на моих плечах от ее ногтей до сих пор напоминают о себе легкой болью. Порой жесткий секс заставлял забыть о любви к Елене и дышать именно этой блондинкой, которая сейчас ласково спрашивает какой салат мне положить. Я что-то отвечаю, продолжая вспоминать ту неделю, когда мы не вылезали из постели. Я говорил, что люблю ее, но мы оба знали правду.

Может, потом наш брак превратиться в невыносимое сосуществование, а мы станем ненавидеть друг друга. Я верил, что людям надо жениться, если у них есть отдельный заработок, и им хорошо в постели. За что боролся, на то и напоролся. Значит, наши мысли все-таки материальны?

А пока пора сказать холостой жизни «прощай», как и Елене, как и той всепоглощающей, чокнутой любви».

Он бы наверняка и далее пребывал в потоке своих мыслей, если бы не увидел охранника, который с кем-то разговаривал на повышенных тонах. Сальваторе что-то шепнул Кэролайн, поцеловал ее и, поднявшись, направился к выходу. Гости были слишком увлечены своим весельем, чтобы заметить перемену в женихе. Деймон настиг дверей и, отодвинув охранника, увидел ту, кого и стоило ожидать. Елена что-то оттараторила на своем языке, – причем явно не очень ласковое, – а потом взглянула на Деймона. Выражение ее лица поменялось. Сальваторе взял девушку за руку и вывел на улицу.

Крики чаек и шум прибоя, а еще – звуки громкой музыке и пьяная речь гостей. Солнечные лучи переливались на морской глади, загорелые туристы фотографировались, а здешние просто отдыхали на берегу. На деревянном подмостке стояли двое: он внимательно смотрел на нее, как и она на него. Девушка была в длинной юбке и топе, на ее руках – многочисленные браслеты, а завитые волосы растрепались из-за ветра. Шатенка смотрела на Деймона, позабыв, что хотела сказать и зачем пришла. Сальваторе же просто молчал, оценивая ее внешний вид и понимая, что он любит так сильно, что эта любовь становится в тягость, что от нее хочется избавиться. Об этой встречи знают только двое, и сейчас оба молчат; однако их взгляд говорит сам за себя: прощение, извинение и сожаление, а еще – остатки тех чувств, что медленно сводят с ума. Теплый ветер и солнце согревают плечи. Девушка чувствует, что снова замерзает… Но этот холод стал родным и привычным.

Елена чувствует, как ток бьет по сердцу… Лед окончательно тает и оголяет заснувшую, живую и страстную любовь именно к этому мужчине. Эта любовь – самая глупая и провальная из всех, что существовали на свете. В отдалении слышится мелодичный голос Стинга…

- Мне его дал мой отец, – выпалила девушка, хватая руку мужчину и что-то в нее вкладывая, – ненастоящий. Тот, кому я сказала, что стану проституткой и заставлю весь мир мафии устроить ему райскую жизнь, – шатенка хотела убрать руки, но Деймон крепко их схватил и сжал в своих. Девушка подняла взгляд на мужчину. Они оба были готовы сдаться прям сейчас и на весь мир закричать о своей порочной, неправильной связи. Но вместо этого слушали биение сердец в унисон и крики чаек. – Он сказал, что это ключ от всех дверей, и он откроет передо мной даже те возможности, что кажутся закрытыми.

Шатенка выдернула руки, и Деймон увидел дорогую мужскую цепочку с подвеской в виде ключа. Немного сентиментально, но он отчего-то сильно жал этот подарок в своей руке.

- Они открылись? – тембр его голоса был родным и привычным. Елена не сводила взора своих глаз с мужчины.

- Да. Я научилась видеть мир…

- А я жить, – перебил Деймон и подался вперед, но девушка резко отвернулась и продолжила:

- Она стерва. Меня не покидает чувство, что я видела ее ранее, и что-то подсказывает мне, что если это так, то наши встречи были не слишком радужными… Но, – Гилберт выше подняла подбородок и взглянула на мужчину, – она никому тебя не отдаст. Она даст тебе будущее, и ты создаешь наконец нормальную семь…

- Я люблю тебя, – перебил он. – Я всю свою жизнь буду любить только тебя.

Крики чаек стали слишком оглушительными. Слезы удалось перебороть, а с болью становилось все труднее совладать. Такое признание на собственной свадьбе! Елена ощущает, как дышать становится легче и тяжелее одновременно. Девушка собирается сделать чистосердечное признание и окончательно пасть!