— Ты понятия не имеешь, о чем говоришь! — процедил он, вглядываясь в глаза девушки. — У тебя есть Дженна. Есть Тайлер, человек, который любит тебя и заботится о тебе даже тогда, когда не может быть рядом. У тебя есть ты! Хотя бы ради трех людей ты должна жить!
Она поддалась импульсивности еще раз: вырвала руки, схватила запястья Сальваторе, сильно сжала их.
— Я не могу видеть ее, потому что она чертовски сильно напоминает мне о матери!
— Это жизнь, Елена, — не колеблясь и не сомневаясь ответил Доберман. Он сказал это на автомате: потому что знал что говорить, потому что прочувствовал это на собственной шкуре. — И иногда, порой довольно часто, нам приходится делать то, что совсем не хочется: пересиливать боль, бороться, встречаться с осколками прошлого…
Его голос сник на последнем словосочетании. Туманным видением перед мысленным взором появился образ Хэрстедт, которая вчера вела себя более, чем странно. Что она задумала вообще?
— Ненавидеть. Любить не тех, кого хотелось бы, врать и… Это можно продолжать бесконечно.
Он высвободился из ее цепкой хватки, резко поднимаясь. Елена же, как ребенок, смотрела на Деймона, ощущая лишь хаос в своей душе, ощущая, как уже теряет себя. Рядом с ним и без него. Когда он рядом и когда его нет.
— А ты будешь тут? — наивный вопрос, ненужный и обезоруживающий. Теперь Доберман почти добился своего: Гилберт под его контролем. Морально. Физически. И остается лишь несколько шагов до финального аккорда.
— Некоторые вопросы ты должна научиться решать сама, — они оба услышали, как хлопнула дверь: Соммерс надоело ждать. Она нетерпеливо закрывала дверь и поспешно разувалась. — Я не всегда буду рядом.
— Почему?
Он быстро посмотрел на нее, словно желая убедиться, не розыгрыш ли это. Нет, Елена была вполне серьезной. И ее вопросы тоже для нее был важным…
Ввалилась Дженна. Хрусталь соития душ разбился вдребезги: Деймон мгновенно вылетел из комнаты, а Гилберт опустила взгляд, чувствуя, что прокололась на чем-то очень важном, но пока не поняла на чем именно.
Дженна не увидела ничего из ряда вон выходящего. Дома было чисто и убрано. Елена сидела на застеленной постели, держа на коленях планшетку с листами формата А4 и карандаш. Она была одета в аккуратную и опрятную одежду, а волосы были собраны в косу — всяко лучше, чем она выглядела до этого. Женщину пугало другое: отсутствие энергии в этой комнате. Словно тут и не жил никто. Холод и пустота.
Она тихо подошла и села на самый край, пока Елена что-то черкала карандашом, не смея посмотреть на свою родственницу. Трагедия оказалась гораздо более масштабной, чем это могло показаться на первый взгляд.
Что-то хотелось сказать, но слова таяли воском. Что-то хотелось выкричать, но эмоции разбивались о стену, возникшую после смерти Миранды, между племянницей и ее тетей. Проблемы с опекунством пришлось отложить на неделю в связи с похоронами, бумажной волокитой и состоянием самой подопечной.
— Я думала над лексическим значением слова «отношения», — произнесла Елена, как только Соммерс собралась что-то сказать. Гилберт отложила свои принадлежности, но продолжала смотреть на них. — И я только сейчас поняла, что под этим подразумевается… Человек нуждается в другом человеке, чтобы просто-напросто не быть одиноким. И… И когда он находится кого-то, кто разделяет его взгляды, его радость и боль, он наивно полагает, что это любовь. На самом деле, нам просто нужен кто-то, чтобы разговаривать, делиться впечатлениями, заниматься любовью, но не более. Лишь выполнение социальной функции, но не духовной.
Сальваторе курил на кухне. Он ряд бы ничего из этого бреда не слышать, но стены здесь слишком тонкие. Голос Елены гулким эхом отдавался от стен. Дженну не было слышно. Она, наверное, была шокирована тоном голоса своей племянницы: ровным, спокойным и уверенным. Иногда в смирении есть нечто устрашающее.
— А потом происходит в твоей жизни что-то настолько значимое, что эмоции, полученные от этого события, льются через край. Ты пытаешься поделиться ими. Пытаешься отдать их часть своему отцу, своей подруге или своему любовнику, но натыкаешься лишь на какую-то тонкую как пленка преграду. И ты понимаешь, что душа, которую ты считал родной, таковой не была. Что все твои невзгоды и радости — лишь твои, а другим на них наплевать.
Девушка резко взглянула на Дженну. И взгляд тоже изменился — это даже не удивляло уже. Пустой взгляд, в котором не читалось ничего кроме отчаяния и опустошения.
— И чем дальше — тем толще становится эта пленка, постепенно превращаясь то в пропасть, то в стену… В зависимости от ситуации. А знаешь, что меня бесит больше всего в этом слове — «отношения»? Что я больше не могу применять его в своей жизни.
Сальваторе услышал всхлип и затянулся сильнее. Он вымотался, он порядком устал от этих истерик, от негатива, который копится в его квартире из-за этой сучки.
— Родители, подруги, Тайлер, враги — все уходят. Понимаешь? До единого! Я больше не знаю, как жить, кого любить и ненавидеть. Я вообще больше ничего не знаю!
Вновь рыдания, вновь чей-то успокаивающий шепот. Соммерс пыталась перенять боль, забрать ее себе, но в словах Гилберт была правда — пленка стала разрастаться.
Дженна успокаивала Елену, Деймон закурил вторую сигарету. Ему не хотелось этого, но он пытался взять свои снова разбушевавшиеся эмоции под контроль.
— Я не всегда буду рядом.
— Почему?
А теперь ей плохо от того, что их обоюдная ненависть будет недолгой.
Сальваторе резко поднялся и подошел к окну. Отлично, сначала она докучает, нервирует и плюется гневом, потом просит помощи, а теперь умоляет быть рядом. У Добермана появилось смутное предчувствие, что в этой игре она — лидирующий игрок, а он — жертва. Как там, в основах шахмат? Чем больше жертва думает, что она контролирует ситуацию, тем сильнее затягивается на ее шее петля. И сейчас Деймон чувствовал, как веревка на его глотке начинает сжиматься сильнее и плотнее. За стеной сидит девушка: полуобнаженная и до остервенения привлекательная. Она — причина безумных желаний и бредовых идей. Она — персональная галлюцинация. Она настолько слаба и кротка, что просит быть рядом человека, которому клялась в ненависти.
— Любовь наоборот, — прошептал он, стряхивая пепел в пепельницу.
Любовь наоборот. Клясться в любви, а потом изменять, предавать, вышвыривать и разбивать сердце. Клясться в ненависти, а потом быть верной, преданной и нежной, потом заставлять сердце снова биться. Человек просто создан для того, чтобы выворачивать все наизнанку…
— Я не всегда буду рядом.
— Почему?
Почему? Он снова вернулся к истокам. За стеной Дженна успокаивает Елену, и, кажется, у нее это получается, а Доберман думает, почему же он не может быть рядом. Потому что он ненавидит ее? Это ведь скорее оправдание, чем причина. Потому что она — девушка его лучшего друга? Но она спит в его постели, и это уже перестало быть весомым аргументом. Потому что она интересна для него? Интерес угасает.
Когда истерика заканчивается, Елена отстраняется, выбирается из объятий Дженны и снова хватает бумагу и карандаш. Соммерс говорит о недельном отсутствии, о том, что пора вернуться к учебе и к нормальной жизни, но слова остаются без ответа. Мальвина не готова вернуться в свой выдуманный рай. Все зашло слишком далеко.
— Я не готова возвращаться домой, — слышится из соседней комнаты. Деймон усмехнулся. Как же неожиданно!
Он снова отвлекся: зазвонил телефон. Неделя истекла. Может, Локвуд все-таки объявился? Сальваторе подошел к сотовому и увидел номер одного из парней, который недавно помогал обчистить одну парикмахерскую. Деймон-то понимал, что у остальных участников могла снова появиться потребность в деньгах, а, следовательно, надо было найти способ как их достать. Но пока Елена дома — ее одну оставлять нельзя. И уходить из дома тоже нельзя. Все вновь зашло в тупик.
Доберман взял телефон, сделал еще одну затяжку и только потом нажал на кнопку «Вызов».
