Для нее это стало чем-то вроде игры. Она не смела оглядываться, лишь ускорялась в своих движениях, желая одновременно и улизнуть, и быть пойманной. Шатенка концентрировалась на осязании, зрении и слухе, но никакого эффекта не было.
Свободу не так-то просто завлечь в ловушку. Если есть что-то, что тяготит твою душу, то можно навсегда выкинуть из своих мыслей свободу. Непостижима. Недостижима. Неосуществима и прочие краткие прилагательные начинающиеся с «не».
— Остановись, я сказал! — закричал Сальваторе, перехватывая девушку за плечо и прижимая ее к стенке бассейна. Он был настолько зол, что Гилберт ее забава показалась огромной ошибкой. Девушка вмиг замерла, боясь пошевельнуться, как боялась это сделать, просыпаясь от ночных кошмаров.
— Ты понятия не имеешь, на каких извращенцев можешь наткнуться, а я за тебя отвечаю, мать твою!
Шатенка виновато опустила взгляд. Она явно переборщила…
Она вообще не знала, как ей теперь себя вести. Плакать и кричать больше не хотелось. Смеяться и шутить больше не получалось. А чувствовать себя смущенной оказалось еще хуже, чем чувствовать себя потерянной. Девушка выдохнула, понимая, что она выбилась из контекста мира, что теперь все ее эмоции, ее действия, ее попытки быть такой же как все — лишь жалкая пародия на жизнь. Имитация. Притворство. Словом то, что никогда не найдет себе место в этом мире.
— Прости, — прошептала она, поднялась и вылезла из воды, оставив после себя шлейф разочарования и горечи одиночества.
Сальваторе, сжав зубы, направился следом за девушкой, которая быстро шла к лежакам. Сев на один из них, она обняла себя за плечи и уставилась в пустоту.
Ну вот, так она более симпатична… Только вот чувство вины грызло, и Деймон не мог с этим совладать. Что-то неправильное в этой ночи. Что-то бракованное.
Он вернулся спустя минуты три-четыре, бросил на плечи девушки полотенце, расположился рядом. Гилберт плотнее укуталась в махровое, не понятно откуда взявшееся, полотенце и смиренно выдохнула. Если Доберман и сама чертова жизнь хотят от нее такого поведения, так этому и быть… Но вот оставалось еще кое-что, с чем Гилберт не могла смириться. И все ее смятение формировалось лишь в один вопрос:
— У Тайлера кто-то есть, да?
Она чувствовала, что скучает. Она чувствовала, что устает. От вечного ожидания. От попыток делать вид, что ей наплевать. От притворства, что теперь ее боль утихла. Она устала. Так сильно, что готова воспринять любую правду.
Даже самую омерзительную.
Сальваторе расположился рядом. Он глядел на синюю гладь воды, думая, что там, под призмой давления, все намного легче.
— Нет, никого нет у него… — он замолчал, и девушка, обратив внимание на своего собеседника, поняла что тот пытается будто на что-то решиться. Елена выжидала. Ей показалось, что уж она-то хорошо умеет ждать. — Он... Елена, черт, я знаю его так много, что и вообразить страшно, — он усмехнулся, взгляд его забегал — так бывает с людьми, которые поражаются вещам, не вклинивающимся в их мировоззрение: все равно что сказать людям шестнадцатого века, что Земля круглая.
— Он тебя, в общем, сильно любит, — Доберман опустил взгляд. — Признавать это не хочет, но я видел в его взгляде, потому что знаю, каково это: дышать кем-то…
Его голос приятным тембром находил отзвучие в душе Елены. Грубоватые нотки резали тишину, словно Деймон не умел говорить шепотом. И от этого тихого и приятного откровения пробежала дрожь по спине. Гилберт не сводила пристального взора с мужчины.
— У него столько девок могло бы быть, но он их просто замечать перестал, понимаешь? Я не знаю, что у него за хуйня произошла, но уверен: ты ему нужна сейчас больше остальных вместе взятых.
И Елена рада была бы услышать это еще неделю назад, когда могла сама дышать. Она это была рада слышать и сейчас: когда теряешь абсолютно все контакты, не можешь не радоваться тому, что ты кому-то все еще нужен. Но вот только сердце девушки от этих слов не екнуло. Никакого отзвучия. Никакого отголоска. Лишь горькое принятие факта. Все эмоции были иссушены. Осталась пустота.
— Знаешь, — прошептала она, кутаясь в полотенце. — Знаешь, я тоже в нем нуждаюсь и тоже влюблена в него, хоть ты мне не веришь.
Он резко посмотрел на девушку, и ее взгляд встретился с его. Зрительный контакт был скорее как электрический разряд: мгновенное тепло прошло по всему телу, от этого не было не неприятно, не плохо — это было что-то нейтральное и мощное.
— Верю, — твердо произнес Сальваторе.
Она отвела взгляд, и тепло прекратилось. Елены пыталась заново ощутить мир, но не могла. Все силы иссякли. Хотелось зарыдать навзрыд, выкинуть из себя все отрицательные эмоции и больше никого никогда не любить…
— Пойдем, — он поднялся и протянул руку девушке, — отведу тебя в сушилку.
Она понятия не имела, что Деймон подразумевал под последним словом, но все-таки взяла парня за руку и пошла за ним.
6.
Она плакала под музыку стихов, которые лились и лились, заполняя пространство комнаты и души. Беннет то уши закрывала, то слушала; то плакала, то смотрела стеклянными глазами в никуда, а Тайлер читал и читал, все с большим выражением все с более сильным надрывом. И обоим казалось, что только так они оба могут понять друг друга.
Девушка смотрела в стену, вспоминая и о своей подруге, так внезапно исчезнувшей, и о своей матери, тоже растворившейся в дымке невостребованности, и о своем отце, причинившим так много боли.
Парень нашел именно те стихи, которые врывались осколками, но не царапали, а словно становились на те места, где была пустота: все срасталось, хоть и болезненно, правда. Он красиво читал:
Блажен и тот, кто Божий гнев
Не испытал и жил шутя,
Не замечая брызг дождя
И низвергаемых дерев.
Бонни думала о том, что, правда, счастлив тот, кто не знал ни боли, ни разочарования. Такие люди знают счастье, общаются с ним как с лучшим другом, а оно их никогда не предает. Волна горького разочарования вновь накатила, но девушка сумела с ней совладать: абстрагировалась и продолжила слушать:
Блажен и тот, кто не узнал
Ярмо труда голодных лет,
Отца, который слаб и сед,
Больную мать, семьи развал.
Семьи развал… Слова въелись в сознание, болезненным ядом стали разрушать спокойствие. Беннет была сильной, но в последнее время не могла контролировать свои эмоции.
Локвуд сделал паузу, а потом, через стихи поэта, через выразительное чтение попытался сказать то, что не мог выразить:
Но трижды тот блажен, кто смог
Идти дорогою борьбы,
И, испытавши гнет судьбы,
Стать к Богу ближе на чуток.
Тайлер выбрал это произведение не случайно. Он как бы пытался сказать, что испытания Бонни — тяжелые, мрачные и болезненные, но они лишь подчеркивают грацию и внутреннюю силу Бонни Беннет, девушки, не знающей что такое справедливость. Чтец замолчал, а слушительница уловила посыл.
Сильно сжала кулаки.
Сжала зубы, что было силы.
Выкричала всю боль из грудной клетки.
А потом выдохнула, открыла глаза и, медленно поднявшись, взяла пачку сигарет. Она решила смешивать две вредные привычки: никотин и поэзию. И то и другое вредно для здоровья. И то и другое уж явно не излечат душевные травмы и не сотрут воспоминания.
Но подарят то, что так дорого в нашем мире: подарят драгоценное, неповторимое спокойствие. В спокойствии можно найти пристанище.
Бонни закурила, выше подняла подбородок и прохрипела:
— Прочти еще что-нибудь.
7.
В сушилке Елена воспользовалась феном и полотенцами. Там же предлагалось новое и чистое белье. Сальваторе предоставил деньги. Чуть позже Елена сидела за столиком с крепким чаем. Она смотрела на ярко желтый лимон, погружаясь в фрустрацию и больше не желая ни имитировать жизнь, ни бороться за нее. Все случившееся показалось ей глупостью, появилось омерзение и к самой себе, и к своему внешнему виду, и ко всей сегодняшней ночи.
— Тебе заказать что-нибудь? — он сидел рядом. Не напротив. Рядом. Внимательно смотрел и был так добр, что Гилберт даже на секунду отвлеклась от своих раздумий.
