Гилберт снова кивнула, стараясь придать себе безразличный и даже апатичный вид. Девушка не знала, получилось это у нее или нет, но Бонни, кажется, не придала этому значения.
— У всех свои скелеты в шкафу, и мне не надо объяснять тебе, что это значит, — она произнесла это как учитель произносит теорему, выученную за несколько десятилетий до запятой. А потом ее голос изменился, и девушка более тихо произнесла:
— Я всю жизнь жила со своими комплексами и шрамами, а теперь меня не гложут ни тоска, ни боль, ни разочарование. Один тип считает мое увлечение лишь… бесполезной болтовней. Однако я только недавно смогла скинуть с себя тяжелый груз.
Принесли заказ. Елена не была голодна, но аппетит пробудился. С особенным вниманием она разглядывала «Королевский кир» ярко-красного цвета в высоком бокале на тоненькой ножке. Заметив это, Беннет улыбнулась и сказала:
— Эм, туда добавляют шампанское, ликер и ягоды… Забавная вещица. Мне она больше нравится, чем «Самбука» или «Пина колада».
Елена была наслышана и об этих напитках, хоть никогда их, правда, не попробовала. Однако она в очередной раз была потрясена изменениями своей подруги. Нет, то что Бонни в клубах зависала постоянно — уже давно известный факт. Но чтобы такие познания в коктейлях, так и еще тонкостях их состава...
Гилберт принялась за «Каре барашка с малиновым соусом».
— Это твое личное решение, — произнесла Елена. — Никакие типы не вправе тебе указывать, чем тебе увлекаться.
До боли типичная фраза, но это было единственное, что Гилберт могла сказать. Еда была на изумление вкусной, и это немного отвлекло девушку от мыслей об изменениях Бонни.
— Просто я никому это сказать не могу, — тихо проговорила девушка, разглядывая еду, но не собираясь к ней приступать. — Потому, что… Не хочу, чтобы меня учили что мне делать…
Она в смятении и растерянности. Только чего она боится — оставалось пока неизвестным. Гилберт взглянула на подругу, которая вперила взгляд в пустоту. Елена отложила вилку.
— Просто эти косые взгляды, нравоучения — нахлебалась я этого вдосталь в свое время.
— Однажды ты мне сказала, что чтобы ни случилось — надо продолжить жить дальше. Так и следуй этому принципу, Бонни.
Бонни следовала. Всю свою жизнь, начиная с того момента, как отец впервые коснулся ее. Елене об этом необязательно знать… Никому об этом не стоит знать. Наши слабости зачастую становятся нашими камнями, тянущими нас на дно, но Беннет уже давно смирилась с этим и больше не сопротивлялась. Как ей показал опыт: лучше никому не рассказывать о своих секретах. Иначе тебе позволят не только пойти на дно, но еще и в грязь втопчут, чтобы быстрее…
— Значит, ты будешь дружить со мной? — девушка внимательно взглянула на подругу. Елена ответила без колебаний и раздумий:
— Конечно, буду. О чем ты вообще?
Бонни принялась за еду. На некоторое время повисло молчание.
Концерт прервали очередным выпуском новостей. Елена не следила за событиями в своем городе и в своей стране, но снова отвлеклась на экран, как тогда, в кафе. С миром, и правда, что-то происходило. Теперь вещали не о Никлаусе Майклсоне, не о девушках, кричащих: «Женщин — в прокуроры!» и не о свершенных акциях. Репортаж был прямиком из Монтеррей, одного из городов Мексики. Там преступная группировка, — их около семи человек, как сказали, — «вырезала» весь подъезд одного из домов в центре. Никто в живых не остался. Если по три квартиры на пролет и всего девять этажей, то… Мир обеднел на двадцать семь человек минимум. Эта акция была совершена в качестве протеста относительно предстоящих выборов. Никто не желал смены власти в Мексике. Мол, новые правители ничего не изменят: насилие все равно останется безнаказанным. И смех и грех…
— Очередная бессмысленная война, — равнодушно произнесла Елена. — Убить двадцать семь человек просто потому, что лидирует не тот кандидат, за которого ты голосовал. Безумие.
— Теперь это станет одной из обсуждаемых новостей, — тут же отозвалась Беннет. — Сейчас политизированные разговоры на каждом шагу начнутся…
Девушка доедали блюда, и Елена желала, чтобы вновь вернули концерт той симпатичной француженки.
— Елена,.. Ты слышала что-нибудь о Майклсоне? О его аресте треплются повсюду, — увидев, что подруга отрицательно покачала головой, Бонни огляделась по сторонам и более тихо произнесла:
— Я подкинула ему вещдок.
Елена выронила вилку, и та с оглушительным звоном упала на ламинированный пол. Гилберт несколько секунд просто таращилась на подругу, а потом, сглотнув, медленно подняла вилку.
Так вот откуда у нее деньги. Конечно, за подобное не рафаэлками расплачиваются. И куда Беннет влезла, мать ее?
Гилберт положила вилку в недоеденное блюдо и оставила тарелку. Есть расхотелось. Придвинув бокал ближе, девушка сделала несколько глотков коктейля. Горло обожгло алкоголем, а в позвоночнике появилась сильная боль. Градус был высоким.
— Он лишил материнства одну девушку, — продолжила Бонни. — Отобрал у нее сына. Ты же сама знаешь, какой особенной становится боль, если дело касается твоей семьи.
— Тогда почему эта девушка сама вещдок не подкинула? — тихо спросила Елена. Она знала скандальность натуры Беннет и не хотела ссор и разборок, поэтому старалась не нарываться на конфликт…
Данный факт ввел в немое изумление, когда ты вроде бы что-то хочешь сказать, но таращишься на человека напротив как баран на новые ворота и не можешь и двух слов связать.
— Ее и так вызывали уже несколько раз. А если бы она открыто совершила то, что я сделала — ее жизнь была бы разрушена до основания.
«Твоя тоже уже разрушена, Бонни», — подумала Елена, делая очередной глоток «Королевского кира».
Интернетные философы, которым едва минуло двадцать лет отроду, учат нас тому, что нужно воспринимать человека таким, какой он есть. Этим пороком зачастую страдают и современная литература и современный кинематограф. Мол, мы же не знаем, что толкнуло человека на совершение тех или иных поступков, не знаем причину, значит, не имеем права строить из себя умников и осуждать. Так сказать, не залупайся и Бога из себя не мни.
Однако в подобных ситуациях все выходит из-под контроля. Попытки принять о человеке правду, смириться с ней и не осуждать, рушатся, как карточный домик. И не осуждать просто не получается. Неоспоримая истина ложна, как оказалось… Ведь если бы человек никогда не занимался анализом поступков других людей, то и не понял бы разницу между «хорошо» и «плохо».
— Теперь ты точно считаешь меня последней сукой, да? — спросила Бонни, выше поднимая подбородок и скрещивая руки на груди. Елена видела вызов во взгляде Беннет, но решила не вестись на провокацию. Лучше быть честной. В последнее время Гилберт слишком часто говорит то, что думает.
— Мне немного тяжело переварить всю ту информацию, которую ты мне сейчас предоставила, и я пытаюсь совладать со своими эмоциями — признаюсь честно. Но, знаешь, я тут вспомнила, что слова иногда играют с нами плохую шутку, искажая смысл того, что мы хотели донести и являя все в дурном свете. Куда важнее чувства, Бонни. И я точно знаю, что чувствую…
Бонни усмехнулась. Она ожидала услышать что-то вроде речи о том, что книгу не судят по обложке, что человека нельзя осуждать и прочую чушь. Но Елена все объяснила проще и понятней.
— Я не хочу, чтобы в моей телефонной книжке стало на один номер меньше. Ты совершила то, что посчитала нужным, и я не стану осуждать тебя не потому, что сочувствую той девушке или пытаюсь казаться доброй… Понимаешь, о чем я?
Бонни кивнула, придвинувшись к столу ближе и принимаясь за десерт. Елена тоже сочла нужным принять угощение подруги, учитывая, какой ценой добыты деньги на эту сладость.
Однако Гилберт все-таки испытала то неприятное чувство, которое постигает каждого, кто узнает какой-то нехороший факт о близком человеке — отчужденность. Теперь желание рассказать о Тайлере, своих новых ощущениях и ближайшем походе в клуб провалилось в бездомную пропасть. Елена решила, что не перестанет общаться с Бонни, что будет по-прежнему созваниваться, ходить на пары и иногда утраивать ночевки… Более того, Бонни Беннет впервые в своей жизни была максимально откровенна. Было бы низко по отношению к ней после случившегося разговора отвернуться.
