— Я заплачу, — иглы все же вонзились. Бонни повернула голову вправо, увидела того, кто за нее заплатил, а потом отставила бокал. «Пина Колада» обожгла горло, осколками застряв в глотке. Осколками в памяти застряли воспоминания.

Музыка была просто восхитительной. И восхитительной была Бонни, она сменила шок на цинизм. Она научилась этому у Елены. Она научилась этому у своего отца. Бонни, может, и прогуливала уроки, но темы учила.

— Да не стоило, — Беннет выпрямила спину. Улыбка на ее губах не была оскалом или усмешкой. А блеск в ее глазах не был показателем отчаяния или наивности. — Теперь мне твои деньги не нужны.

— Но нужны деньги моего брата, — быстро ответила Майклсон, устремив льдистый взор на бывшую соратницу. Бонни запрокинула голову вверх, чему-то рассмеявшись. Мигающие луны-прожекторы, прицепленные к потолкам, искрились как звезды, как бриллианты. Ребекка оперлась о барную стойку, придвинувшись ближе к Бонни и оглядев ее. Та похорошела. Та стала притягательной, пьянительной. Стала хорошенькой.

— Неплохо ты устроилась, девочка, — блондинка подошла ближе. Бонни больше не боялась чрезмерной близости своих врагов. Бонни больше вообще не боялась. Майклсон смерила девушку взглядом, потом пристально посмотрела в глаза и произнесла: — Светишься на конференциях, в заголовках газет. Появляешься в дорогих клубах. Встречаешься с моим братом. Обещаешься с какими-то глупыми домохозяйками и даешь им какие-то вшивые советы… — Ребекка буквально процедила слова сквозь зубы. Из Ребекки сочился яд, и только сейчас Бонни поняла, что Ребекка тоже сломана, что ее некому чинить, что сама Ребекка не хочет латать раны, что она — такая же запутавшая в себе и своих чувствах, напуганная маленькая девочка, цепляющаяся за лживые предрассудки только потому, что это единственное, что осталось.

— Ты наплевала в колодец, из которого пила, — она рванула запястье Бонни, на котором все еще красовались буквы «NCF». Беннет забыла свести этот автограф прошлого, но она мысленно пообещала себя сделать это по мере возможности.

— Не надо злиться на меня потому, что я сумела воздействовать на людей убедительнее тебя, — Бонни выдернула руку. Мелодия, которая играла, была отличным саундтреком их разговора, была отличным фоновым звучанием, и сердце будто подстраивалось под ее мотивы. — И уж тем более потому, что я оказалась живучее тебя.

Бонни увидела Клауса вдалеке. Он с интересом смотрел на девушек, изрядно потрепавших ему нервы. Беннет больше не жаждала одобрения своего духовного наставника и встреч с ним — тоже. Вены будто заново срастались, а раны — затягивались. Дышать становилось легче.

— Я видела в тебе кумира, — она смотрела прямо на Ребекку, уверенно чеканя слова. И сталь в голосе тоже была нерушима. — Видела в тебе свой идеал. Видела несгибаемость, бесстрашие и гордость. Знаешь, я почти боготворила тебя…

«Пина колада» ударила в мозг. Бонни решила не уподобляться героиням дешевых мелодрам, Бонни взяла бокал с коктейлем, снова посмотрела на Ребекку.

— Но в действительности ты — лишь маленькая, затравленная и абсолютно запуганная девчонка. Ты — маска, ты неживая, Бекки. Твое прошлое тянет тебя вниз, и ты утопаешь в нем как в пучине буйного океана… — приблизившись, Беннет прошептала Майклсон над самым ухом: — Ты — дешевка. И знаешь, я не ненавижу тебя, потому что прекрасно понимаю, насколько ты глупа. Мне тебя не жаль, потому что ты сама загнала себя в эту ловушку. Я тебя просто… отпускаю.

Она отстранилась. От нее пахло духами, коктейлем и морозной свежестью. Прежний запах сигарет и отчаяния был забыт еще в ноябре, а новый аромат почти сводил с ума. «Отпускаю» стало звенеть эхом в голове, и в каждом слове этой треклято-нежной песни будто была рифма к этому слову.

Бонни развернулась и направилась с коктейлем к мягкому диванчику в углу, скрываясь из поля зрения бывшей соратницы, не состоявшейся подруги и ничтожного врага, растворяясь в клубах дыма и толпе. Бонни просто ушла, не бросившись в драку, не крикнув что-то оскорбительное или тяжелое.

Она.

Просто.

Ушла.

— Треклятая сука, — вырвалось случайно. Контроль был потерян. Майклсон сжала кулаки и повернулась к бармену. Только скорее бы закончилась эта песня! — Двойной мартини, — произнесла девушка, опираясь о барную стойку. Почему-то было тяжело стоять на ногах, не имея точки опоры.

— Она тебя послала, да? — он тоже оперся о барную стойку, но не потому, что было тяжело стоять. Просто ему хотя бы раз в жизни стоило быть с сестрой на равных. Их отношения и так в серьезном запущении, чтобы окончательно их портить. Ребекка взглянула на Клауса, а потом отвела взгляд, в котором плескалось не столько безумие, сколько задетое и уязвленное самолюбие. В мире феминизма должна быть одна королева. Принцесс не любят.

Их травят.

— Эта сука перешла не те границы.

Клаус тоже улыбнулся. Ему нравилась Бонни, но уже не столько потому, что она напоминала ему его самого, а сколько потому, что Бонни была как шторм — сносящая все на своем пути, смертельная, губительная, но притягивающая своей пасмурностью, выбрасывающая в воздух огромное количество озона и дарящая тем самым эйфорию легкого опьянения.

— Прекрати беситься, Бекки, — он обернулся, чтобы найти взглядом предмет их разговора. Предмет не находился. — Она не занимала твоего места в жизни, она просто нашла свое.

Ребекка сделала два больших глотка мартини. Горло не жгло, но перед глазами будто поплыло. Девушка зажмурилась. Градусы повышали температуру крови, эмоции — души. И все в совокупности создавало раскаленную магму.

Шторм, он красивее магмы. Прекраснее ее.

— Пошел ты к черту, Майклсон, — девушка развернулась к нему. Шальная боль в ее душе все еще была живой и пронзительной. Она отражалась во взгляде. — Ты понятия не имеешь, что такое место в жизни.

Девушка схватила бокал, а потом быстро рыкнула бармену, что за нее рассчитается ее брат. Клауса это не волновало. Ему было немного тошно от того, что Коул все еще в городе, а в глазах его сестрицы бушует ярость. Ярость всегда плохо заканчивалась для их семьи.

— Она умнее тебя, и знаешь почему? — он не стал дожидаться ее ответа. Было глупо. — Потому что она сильнее тебя.

— А ты, значит, запал на нее? — Ребекку разрывало, и Клаус это видел. Ребекка не вслушивалась в слова, не вникала в посылы. Ее дробили ощущение опустошенности и чувство предательства.

— Я перед ней в долгу.

— Ты в долгу передо мной! — закричала девушка, не обращая внимание на остальных. Весь мир будто потерял значение. Ребекка тоже потеряла смыслы. Вид независимой и живой Бонни выбил почву из-под ног. Осознание того факта, что Бонни добилась того, чего не добилась она выбило саму Ребекку. Еще большее разочарование прибавляло какое-то особое отношение к этой девятнадцатилетней шавке, его уважение по отношению к ней.

— И перед моим сыном! Ты должен мне, а не ей, ясно?!

— Нет. Это ты в долгу перед собой и своим сыном, Ребекка. Я тебя не подсаживал на наркоту.

Она влепила ему пощечину. Она не контролировала свои эмоции, а действия — тем более. Слезы не брызнули из глаз, но ярость трансформировалась в ненависть. Бонни отобрала у нее все. Отобрала феминизм, популярность, Клауса. Такое не прощают. И Майклсон было плевать на прошлое и рациональность. Майклсон хотела одного — чтобы эта дикая досада, перемешанная с жгучим разочарованием, исчезла.

Он повернулся к ней, сжав зубы, но найдя в себе силы не отвечать на этот выпад. Нет, не братская любовь. Нет, не уважение к женщинам. Просто железная сдержанность и умение держать себя в руках.

— Будь ты проклят, — прошипела она, швыряя бокал на пол и направляясь к выходу. Ребекка задела Клауса плечом намеренно (банальное желание себя хоть как-то реализовать), а потом тоже скрылась в толпе.

Не растворилась.

Скрылась.

2.

Он одернул ее, резко заводя за угол и прижимая к стене. Девушка почувствовала холод спиной. Она уставилась на мужчину без удивления (привыкла уже к подобным выходкам), но с каким-то интересом. Ее захлестнули не страсть и даже не азарт. Ею руководило обычное женское любопытство, ведь они оба уже вышли из моды. Они выдохлись. Исписались. Потеряли былой вкус.