А Елена — наивна. Ей было достаточно одного взгляда, одного слова, и она — как пальцем в небо — выбирала методы своего общения.

Сальваторе внес полную плату сразу. Он расписался в журнале, затем расписалась Елена, каким-то чудом вспоминая, что ей надо изменить подпись. Она поставила закорючку, которую трудно было отнести к какой-то букве, а потом отложила ручку. Консьерж отдал ключи от номера и пожелал приятного отдыха. Отдых — не для них, но стоит ли упоминать о таких мелочах? Да к тому же, было даже к лучшему то, что они избежали косых взглядов и ненужных вопросов.

Елена и Деймон направились вдоль по коридору. Девушку знобило — Сальваторе шел слишком близко по отношению к ней. «Слишком» затмило любые другие мысли. Гилберт стала думать о том, что она не вынесет целые сутки бок о бок с ним, с ее личным цербером.

Деймон открыл дверь номера. Открыл перед ней. Гилберт взглянула на него устало-ненавистно. Ей снова захотелось влепить ему пощечину. Она бы разорвала его в клочья, если бы имела достаточно силы. Девушка усмехнулась, но все же вошла первой. Она быстро включила свет, потому что свет для нее в конкретной ситуации — как напоминание о внешнем номере. Доберман зашел следом и закрыл дверь.

Закрыл эту злоебучую дверь на замок.

Елена кинула сумку на пол, сняла обувь и прошла в центр комнаты. На самом деле, они уже спали вместе. Во второй раз будет не так страшно. Немного больно, но с этим можно смириться. Гилберт развязала шарф, стянула куртку и бросила вещи на рядом стоящее кресло. Потом она села на край кровати. Сальваторе тоже не спешил. Они замедляли свои действия, потому что это было единственное, что они могли себе позволить.

— Мы пойдем вечером, да?

Он кивнул, проходя мимо девушки и направляясь к окну. Гилберт не смотрела в его сторону. Она сидела, таращась в одну точку и пытаясь совладать с утренней прохладой в своей душе.

— Мне надо позвонить Коулу, чтобы он встретил нас на границе. Ты можешь принять душ и отдохнуть. У нас еще целые сутки.

Девушка все-таки повернулась в его сторону. Вновь наткнулась взглядом на его спину. Как тогда, когда он сказал что ненавидит ее настолько сильно, что решился стать ее другом. Безумная, но вполне логичная мысль прокралась в голову Гилберт — а что, если она тоже решила прикинуться влюбленной в него наивной девятнадцатилетней дурочкой, чтобы потом, в конце их безумной пьесы, сказать, что она его тоже ненавидит.

В очередной раз сравнять счет…

— Мне надо в магазин, — сказала она, прекрасно понимая обреченность своей фразы. Ей хотелось растопить тоску. Хотелось вернуться домой. Жаль, что Гилберт не знала, где ее дом.

— Исключено.

Девушка закатила глаза, потом выдохнула, приводя в порядок на мгновение взбесившиеся эмоции. Ей стоило учиться у Деймона его железному спокойствию. Его бесчувственному хладнокровию. Ей стоило перенимать его привычки. Становиться хамелеоном. Сливаться с ним воедино.

— У меня месячные, — произнесла она, процеживая взгляд его спину, вспоминая тот глупый разговор о черноте и золоте. Воспоминания вновь закрутили, но девушка решила смотреть на них как на фильм. Решила не предаваться ностальгии. — И мне нужно платье. Я же должна буду пойти в чем-то в клуб.

Он повернулся к ней, и в его взгляде было раздражение. Елена нашла в себе силы подавить ухмылку.

— У нас еще целые сутки, — произнесла она, стараясь быть убедительной. Стараясь быть. Почему-то ощущение реальности ускользало из рук как рыба. — Я обещаю быть умницей.

«Обещаю быть» кололо в горле, но Гилберт решила не плеваться этими иглами.

— Ладно. Только постарайся ни с кем не разговаривать, — он прищурился, приковывая ее и без того прикованное к нему внимание, а потом вкрадчиво произнес: — И не репетировать свой фальшивый «пик ап», ладно?

Она улыбнулась. Именно улыбнулась, а в ее глазах вновь появился дым. Дым, в котором можно было задохнуться. Дым, которым Сальваторе уже насквозь пропитался.

— Я порепетирую на тебе тогда, — она поднялась, хватая сумку и направляясь в сторону ванной. Ей было за радость оказаться как можно дальше от Добермана. Ей было за радость избавиться от его взглядов, его колющих фраз и таких же прикосновений, вырванных у Вселенной. Отмыться от него, смыть его запах. Ей надо было освежиться, поспать, а потом помочь Доберману провернуть аферу и вернуться домой. Может, после этого она сможет наконец-то по-настоящему вернуться домой.

2.

Он не любил слушать музыку в наушниках, но в последнее время ему нравился такой способ заглушить крики своей души. Ему нравились разрывающие тишину басы какого-нибудь даб степа, нравились заремиксованные шлягеры попсовых певиц и певцов, нравились разрывающие ударные рок-композиций. Нравилось оглушать себя. Музыка формировала настроение. Настроение создавало причины для поступков. Для тех, на которые Локвуд без музыки не решился.

Он стоял возле здания колледжа, все еще продолжая махать любому, кто на него посмотрел, и разрывать барабанные перепонки запредельной громкостью. Сердце будто билось в унисон этой деструктивной музыке. Мысли разрывались под воздействием децибел. Тайлера Локвуда это устраивало. Ему бы еще выпивка не помешала, но он не стал возвращаться за ней в машину. Он боялся пропустить ту, кого ждал. Ему надо было словно услышать ее. Увидеть, раздеть взглядом, вновь причинив своему телу мнимую надежду на близость, а своей душе — реанимированную духовную связь.

Но Елена не появлялась. Бонни — тоже. Все бонусы и билеты были растеряны. Остался лишь снег, что осыпался хлопьями на плечи, заметая следы прежней жизни и преподнося целые холсты для новой.

Локвуду нравились прежние полотна.

Тайлер простоял тут всего минут десять, сорвался он на одиннадцатой минуте, когда увидел знакомое лицо. Локвуд был не из тех, кого стесняли малознакомые люди. Локвуд вообще был не из тех.

— Пенелопа! — он быстро шагал к девушке, которая, казалось, его не замечала. Она, может, и не замечала. Она была несколько погружена в себя. Она была несколько… иной. — Привет!

Он появился перед ней так внезапно, что у Пенелопы в глазах появилось недоумение, которое едва заметно перерастало в раздражение. Тайлер улыбался, глядя на девушку, которой придумал кличку на ходу. Придумывать прозвища девушкам, которых он никогда не получит, была его кармой. Бонни он не придумывал вторых имен, наверное, именно поэтому и получил ее.

— Оу… — она вспомнила его. Не сразу, но вспомнила. В ее взгляде все еще можно было увидеть недоумение. Раздражение исчезло. — Привет.

Локвуд снял наушники. Он заснул белые провода в карман и протянул девушке руку. Он — просто Тайлер, просто обычный парень, потерявший голову из-за самой обычной, самой непримечательной девчонки. Он — просто Тайлер, и его не получается бояться. Даже если хочется.

— Я — Кэролайн, не Пенелопа, — произнесла Форбс, все еще стоя у лестницы и не сводя взгляда с Локвуда. Тот улыбался. В его взгляде было что-то сломлено, но его губы улыбались. Его внешность не была отталкивающей. Даже его поведение было вполне нормальным.

Лишь взгляд. Он проникал под самую кожу.

— Я знаю. Ну, Пенелопа — это жена Одиссея, которая ждала его около двадцати лет. Я почему-то сразу подумал о ней, когда взглянул на тебя.

Недоумение сменилось изумлением, а после — умилением. Девушка улыбнулась, потом поморщилась и снова улыбнулась. Она даже близко не похожа на Пенелопу. И это сравнение не было лестным.

Оно было забавным.

— Понятно.

«Понятно» звучало глупо, но Форбс не могла подобрать нужных слова. Она спустилась с последних двух ступенек. Она посмотрела на Локвуда снизу вверх, подмечая про себя, что от этого парня исходит добро. Исходит позитив. Он не внушает опасности. Если только отчаяние, и то — совсем чуть-чуть.

— Ты — друг Елены, да? — Кэролайн постаралась вести себя непринужденно, но ее несколько смущало такое проявление внимания. Да и разговор вести было непривычно.