Елена прищурилась, потом усмехнулась и снова устремила взор в боковое стекло. Она смирилась с тем, что не умела любить. Но она не могла смириться с тем, что не любили ее. Что если даже и любили, то как-то извращенно.

Не так, как написано в книжках или показано в фильмах.

— А иногда в настоящем ничего нет. И тогда ты зацикливаешься на том, что было, потому что зацикливаться на том, что есть может быть равносильно самоубийству.

Он не ответил. Просто усмехнулся, вжимая в пол педаль газа и преисполняясь решимостью сделать все быстро и гладко, избегнув коллапсов.

====== Глава 46. Слова ======

1.

Она проснулась от того, что ее будто резко толкнули. Девушка открыла глаза и успела упереться руками в приборную панель, избегнув неприятного удара и смущения. Потом Гилберт услышала резкое и злобное:

— Блядь!

И машину снова покачнуло, после чего автомобиль выровнялся. Елена повернула голову в сторону водителя, руки которого были напряжены. Эти выпирающие вены раньше как-то не так бросались в глаза как сейчас. Ровно как и напряженные мускулы. От Сальваторе исходила злоба, такая свежая, что Елена почудилось, будто она сможет дотронуться до нее, до вязкой, масленой, липнущей к пальцам, оставляющей мазки на одежде.

— Гребанные собаки, — процедил он сквозь зубы. Елена выпрямилась, облокотившись о спинку кресла и почувствовав жуткий дискомфорт во всем теле. У нее болела голова, тело ломило от усталости, сонливость подчиняла своей воле, а простуженный разум не желал отключаться. Елена не могла заснуть. Она снова перевела взгляд на Деймона.

— Сколько мы едем?

На часах было около восьми вечера. Магнитола уже не горела. Все зримое пространство таяло в полумраке, топилось как воск.

— Два часа.

Он был зол. Может, его все же не устраивало, что эта выскочка отправилась с ним, снова нагло влезнув в его личную жизнь и установив там свои законы. Законы, которые его совсем не устраивали. Может, он злился из-за Викки. Да, из-за Викки. Конечно из-за Викки. Ему больше нет резона переживать из-за кого-то еще.

— Осталось полтора часа?

— Надеюсь, что чуть меньше.

Головная боль билась в висках, а Гилберт никогда не носила с собой таблетки. Ее бы освежили холодная вода или свежий воздух. Ее бы освежило несколько перебранок с Доберманом. Гилберт усмехнулась. Ее волосы растрепались, заколка все еще держалась, но образ Елены потерял былой шарм.

Только если взгляд остался прежним… Таким проникновенным, цепляющим за живое, пробуждающим ото сна.

Деймон посмотрел на нее. Ее ухмылка его отвлекла от «гребанных собак», вернула в реалии мира. Да, думал он все-таки не о ней.

Жаль, что не о ней.

— В чем дело?

— Мы вышли из моды, — она повернулась всем корпусом к нему. Эти выбившиеся пряди, эти стеклянные глаза и это из ряда вон выходящее поведение пробудили на время позабытые воспоминания. Такие яркие, удушающие и будоражащие воспоминания, которыми был заклеймован весь чертов октябрь. — Мы выдохлись. Ведь мы больше с тобой не собачимся и не клянемся друг другу в ненависти…

Она не в себе, почему он об этом раньше не подумал? У Елены с самого начала что-то не так было с головой. Нормальные люди ведут себя иначе. Нормальные люди не оказывают помощи своим врагам. Не принимают ее от них. Нормальные люди не целуются с теми, кто их избивает, кто растаптывается-втаптывает их.

Нормальные люди не смотрят так оценивающе-устало, будто им все еще интересно кино, которое они просмотрели раз десять.

— Расскажи мне о ней, — она отчаянно хочет закрыть красные глаза, воспаленные от разбитых суток, и забыться сном. Желательно, чтобы в этом сне было что-то хорошее. Что-то новое, что-то теплое. — О девушке, которая теперь рядом с тобой.

— Зачем? — он тоже усмехнулся, но скорее от бессилия, чем от цинизма — ему надо было испытывать хоть какие-то эмоции. Ему надо было себя реанимировать, отвлечь от зудящей в груди злобы и пульсирующей безысходности в висках.

— Ты меня разочаровал. Я верила в тебя. Верила тебе. А на деле оказалось, что ты такой же как мой отец. Такой же как Тайлер. Ты лжец.

Он расслабился. Честно, он даже перестал быть слишком сосредоточенным на дороге. Доберман вряд ли потеряет бдительность. Если только рассудок. И спокойствие. И прежние привычки.

Рядом с ней захотелось курить.

— Викки мне рассказала о том, что ваш брак фиктивный. Что вы заключили его лишь для того, чтобы отмывать украденные деньги.

Рядом с ней захотелось… Просто захотелось. Чего — Сальваторе пока не мог понять. Может, боялся понять.

— Почему ты солгал мне? — она сбавила тон своего голоса, сделав его хриплым, почти сиплым. Почти прежним. Деймон подумал о том, что Он тоже не в себе. Что он тоже давно спятил. Ведь нормальные люди не соглашаются на помощь несовершеннолетних девчонок. Ведь нормальные люди не играют в эти глупые игры, не подстраиваются под вечно меняющиеся правила.

— У меня была девушка. Джоанна. Это та, кого мы встретили в катакомбах. Джоанна знала Викки. Они были почти что подругами. Сестрами даже в каком-то извращенном и похабном смысле. Когда Джоа свинтила в свою злоебучую Швецию, она подослала ко мне Викки, которая знала все правила и аксиомы угона автомобилей. Она была профи…

Он говорил так, будто эти две женщины умерли. Будто они — лишь героини его жизни, которые погибли героической смертью. Который стали туманом. Наверное, когда-нибудь в будущем, он точно так же будет говорить и о Елене. «У меня была девушка. Елена. Это та, кого мы встретили там-то и там-то. Мы были почти что любовниками. Друзьями в каком-то извращенном смысле».

— Она научила меня многому. И я не лгал тебе, когда говорил, что люблю ее.

— Такая долгая предыстория и такой короткий вывод, — Гилберт вновь ощутила горечь. Головная боль достигла своего апогея. Ей показалось, что больше между ней и Деймоном ничего быть не может. Потому что все границы они перешли, все правила нарушили, а храмы — уничтожили. У них не осталось шансов для самореализации.

— Я лишь ответил на твой вопрос.

— Не ответил, — ей нравились эти мучительно-болезненные разговоры. Ей нравилось вгонять иголками под ногти едкие воспоминания и осколки действительности. Нравилось перемешивать факты, воспоминания и эмоции. — Ты заставил меня поверить, что это решение было вызвано твоим желанием завести семью, детей, а не банальным расчетом.

— Это так важно для тебя? — он посмотрел на нее, пытаясь найти в ее взгляде хоть толику чего-то отчаянного и горького. Но Елена привыкла к подобным выходкам. Она была апатична.

Или просто научилась держать свои чувства в узде.

— Я чувствую себя использованной.

— Не вини меня в своих чувствах.

Если бы она решилась на татуировку, она бы вытатуировала слово «ненависть». Или его имя рядом с этим словом. Она бы хотела запечатлеть его, чтобы до самой смерти помнить о нем. Потому что она ненавидела его. Все еще ненавидела, несмотря на то, что перестала кричать об этом на каждом углу. Потому что она не хотела забывать об этом чувстве и человеке, который его вызывал.

— Ты хотел задеть меня за живое?

— Да, — он крепче сжал руль. Мышцы на его руках напряглись еще сильнее. Вены вздулись — по ним пульсировала горячая кровь. Почти кипяток. — Я хотел сделать тебе больно.

Не удивительно. Они действительно вышли из моды. Они выдохлись. Они исчерпали себя. Исчерпали сюжеты для взаимных претензий, для скандалов, предлогов, упреков и причин. У них не осталось ничего кроме этого густого тумана, полосы дороги, освещенной фарами, и звенящей пустоты в ушах.

У них не осталось их.

— С чего ты решил, что мне станет больно?

Она чуть не сказала: «С чего ты решил, что мне было больно?», чуть не потеряла сноровку, чуть не попала впросак. Но слова отчеканивались, эмоции оттачивались, умения и навыки совершенствовались. Мальвина перестала быть Мальвиной. Теперь у нее больше нет прозвища.

— С того, что в последний раз, когда мы виделись, ты сказала, что я тебе нужен.