— Ты снова занимаешься своей феминистской дрянью, да? — он положил руки на спинку дивана, устремив взор на Бонни, тем самым показывая ей, что она все еще в его ловушке. Зря он это делал, Беннет это и так прекрасно осознавала.

— Я не связана с твой сестрой, и я не стану ничего рассказывать о тебе…

Клаус улыбнулся. Раньше он так не улыбался — Бонни готова была поспорить. Было что-то в этой улыбке… неродное, но притягательное. Клаус опустил взгляд, потом снова взглянул на Беннет.

— Ты хорошо запоминаешь правила, да?

Девушка почувствовала себя уязвленной. Она плотнее закуталась в черную кофту, желая согреться в ее тепле. Бонни могла греться только в тепле вещей. Люди не согревали Бонни уже давно. И от осознания этого факта Беннет почувствовала холод и тоску. Острую, едва уловимую, но пронзительную.

— Заканчивай с этим, — он оперся локтями о колени, приблизившись к девушке. Между ними было достаточное расстояние, но личное пространство Бонни перестало быть ее личным пространством. Девушка ощущала тревогу. И холод. — Ты ведь красивая девка, почему бы тебе не найти себе мужика, который будет из тебя всю дрянь вытрахивать?

Девушка взглянула на него. И теперь в ее взгляде было что-то не очень родное, но вполне притягательное. Что-то, что подкупает не только мужчин, но даже и женщин. Что-то, что бросало вызов всему и всем в этом мире.

— Ты забыл, кто я? Я ведь ненавижу мужчин, — ее голос был чуть хриплым, но тихим и мелодичным. Он разбавлял необычность этих суток горечью. — Они причиняли мне много боли. Я больше им не верю…

— Но ему веришь. Да?

Она скрестила руки на груди. Ее дробило от холода и проницательности Майклсона. Ей не хотелось, чтобы он изуродовал еще и ее душу, чтобы искромсал ее ножами, как однажды это сделал. Наверное, зря она ему названивала все это время, зря искала с ним встречи, ведь другом стать враг никогда не сможет.

Только если партнером…

— Это не имеет значения.

— Почему? — он снова улыбнулся, снова своей обезоруживающей и какой-то дьявольской улыбкой. Наверное, Клаусу просто наскучило прозябать в клубах, избивать должников и калечить предателей. Наверное, решил развлечься. Бонни не хотела быть частью его увеселительной программы.

— Потому что у него на уме другая девушка.

— Он ее любит? — улыбка не сходила с губ. Беннет отвернулась.

— Да. Это моя лучшая подруга.

Клаус снова оперся о спинку дивана. Он высасывал из Бонни энергию, явно наслаждаясь этим. Беннет ощущала себя теперь не просто уязвленной. Ей стало казаться, что ее опять избили — ей хотелось видеть в Клаусе друга, но она по-прежнему видела в нем врага.

Ирония судьбы покривила губы в ухмылке.

— И у тебя остался только твой треклятый феминизм, да? — он смотрел на нее в упор. Наверное, он выпил немного. Или затянулся коксом. Или просто все-таки развлекался.

— Это не феминизм, — поправила Бонни, все еще глядя в сторону, после чего услышала его хриплое: «Ага» и последующую за этом почти минутную тишину. Бонни не хотела смотреть на Клауса, не хотела разговаривать с ним. Ей надо было писать курсовую, ей надо было еще помыть посуду и погладить белье. Майклсон не вписывался в ее сегодняшний распорядок дня.

— Я ведь тебе говорил, что если ты начнешь общаться с этим мальчиком, я подниму твое дело на всеобщее обозрение?

Беннет зыркнула на него, забывая на миг о холоде. Беннет была жаркой, страстной. Она плавила все — лед, апатию, безразличен, сталь и даже ненависть. Беннет была жарким, испепеляющим все и вся солнцем. Солнцем, которым хотелось любоваться…

— Не посмеешь.

— Мы оба знаем, что посмею, — улыбка и шарм притягательности исчезли. Исчез холод. Растворилась уязвленность. Бонни все еще смотрела на мужчину, ища в его взгляде какой-то подвох. Не находила. Клаус был той самой сталью, для которой требовалась очень высокая температура.

— Зачем тебе это? — она была готова сорваться, но шрамы на теле предательски ныли, и Бонни все еще чувствовала тупую боль от тех ножей, что оставили тотемы на ее теле.

— Он разрушает тебя. А я не хочу каждый раз собираться тебя по запчастям.

— А я не прошу! — вспылила она, вцепляясь руками в подлокотники кресла. Полы кофты распахнулись — взору предстала обнаженная зона декольте. Выпирающие ключицы смотрелись сексуально, и Клаус бы оценил это, если бы не очередные капризы его подопытной/подопечной.

— Ты спасла мне жизнь. Теперь я обязан спасть твою…

— Да не надо, — она быстро поднялась. Она не плакала. Новая Бонни редко плакала, новая Бонни была сдержанней, но новая Бонни все еще любила Тайлера. Тайлер разрушил старую Бонни, он мог разрушить и новую. В этом было особенный вкус, который притягивал Клауса, который его раздражал. — Забудь об этом. Забей на это. Наплюй. Я сделала это ради себя, а не ради тебя, ясно?

— Да будь ты гордой, в конце концов, — он тоже поднялся. Он был спокоен и апатичен. Наверное, его забавлял этот разговор. Он игрался Беннет. Он развлекался. — Он ведь наплевал на тебя.

Бонни выдержала паузу. Она знала, какой фразой закончить этот бессмысленный разговор, знала на каком аккорде закончить безумную симфонию. Ей просто до ужаса хотелось зацепить Клауса хоть чем-то.

— Лучше бы ты наплевал на меня.

Зацепила. Бонни увидела это во взгляде Майклсона. Игривость и жесткость сменились на свирепость и злость. Беннет даже почувствовала некую радость — пусть она и не могла ответить болью на боль, пусть не могла избить того, кто ее научил драться, но она могла задеть за живое, как задевали ее. Пусть едва ощутимо, зато колко и чуть садняще.

— Ты ведь тоже красивый мужик, почему не найдешь себе девушку?

Он ухмыльнулся. Свирепость растворилась в коктейле какой-то извращенной страсти к жизни. В его взгляде отражался сам ад. По крайней мере, такой, каким себе его представляла Баннет. Холодный ад, в котором балом правят мужчины, избивая, домогаясь, насилуя и разрушая. В его взгляде отражался ад, и Бонни показалось, что она все еще находится там, в самом центре этого пристанища.

— Не затевай игр, в которых не сможешь выиграть.

— Я люблю его, — прошептала она. И если в глазах Майкслон был ледяной ад, то в глазах Бонни — жаркий рай. Такой жаркий, что даже температура Солнца является не такой убивающей. Шикарное зрелище. То, что извращенно, болезненно, неправильно и аморально всегда привлекает большее внимание. Именно поэтому боевиков и триллеров больше, чем комедий. — Это не лечится.

— Выбивается зато, — произнес он, пожимая плечами.

— Так избей меня, — продолжала нашептывать она, вглядываясь в мужчину, бросая ему вызов, больше не ощущая холод. — Сделай это еще раз, тебе ведь нравится…

— Я говорю не о тебе, — он поднял куртку, ухмыльнулся, а потом прошел мимо, направляясь к выходу. Бонни села в кресло, решая не провожать гостя.

Он запрещал ей встречаться с Тайлером из-за собственных эгоистических побуждений. У таких людей хорошо развито чувство долга, но плохо развито понимание. Такие люди не руководствуется благими побуждениями. Они руководствуются лишь расчетом.

Клаус ушел, Бонни зарылась руками в волосы. Она не сомневалась в том, что Клаус исполнит обещанное. Она сомневалась в том, что сможет держаться от Тайлера подальше. Она ведь свыклась с мыслью, что ей придется любить его на расстоянии. А теперь ей надо было свыкнуться с мыслью, что не будет даже встреч. У Бонни отобрали последнее, в чем она видела смысл.

5.

Деймон сам забрал Кристину за руку. Теперь он ощущал особенную потребность держать ее за руку, ведя домой. Девочка была послушной и улыбчивой, она что-то рассказывала о том, что с ней случилось в течение дня, а Сальваторе с улыбкой это слушал.

Люди не меняются в один день. Они просто становятся собой. Пора бы уже выучить.

Они пришли домой к пяти. Дома горел свет. Деймон завел девочку, помог ей снять куртку, помог разуться, и та с улыбкой побежала к вышедшей матери.

— Спасибо, — произнесла Викки, обнимая дочь. Сальваторе раздевался, решив не отвечать на эту реплику. Он слишком много от чего отказывался ради друзей, девушек. Он на многое шел ради авторитета и верного окружения. Он еще ничего не делал для ребенка. Деймону хотелось реализовать себя. Ощутить себя не таким плохим, каким он был в глазах людей, которые его знали.