— А ты зовешь меня, чтобы отомстить своему Ромео, да? — усмехнулся Майклсон. — Я же знаю, что он там.

Бонни хотелось тоже набрать скорость, тоже помчаться по трассе, не обращая внимания на скоростные ограничения, на правила и дорожный патруль. Бонни тоже хотелось бы разогнаться и мчать, мчать!

Только не кому-то определенному навстречу. А просто так — чтобы убраться отсюда.

— Я буду благодарна тебе до последнего вдоха, Ник, — произнесла она, на некоторые мгновения будто не слыша долбящей музыки. — Но ты мог бы приехать просто так.

— Я не приду, Бонни, — ответил он. Ледяное спокойствие было неотъемлемой частью его жизни. Он избивал ее, избивал своих должников, растаптывал своих конкурентов — и все это с какой-то абсолютно мерзлой апатичностью. Такие как Клаус — не для дружбы. Не для любви. Такие как Клаус — для бизнеса. Бонни он нужен был для этого.

— Слушай, это не твое дело, если ты о Локвуде! — она вспылила. Бонни — это пустыня. Ее эмоции — песчаные бури, бураны, метели. Бонни — тоже жаркая.

Но она сухая. Сухая, и рядом с ней ты погибаешь от жажды.

— Мне плевать, спишь ты с ним или нет. Мне плевать, любишь ты его или нет. Наплевать, хочешь ты отыграться на нем посредством меня или нет. Ты спасла меня — вот на что мне не плевать. И я тебе все еще должен, потому что жизнь — она долгая, Бонни! — он повысил тон голоса, стал говорить быстрее, но происходило это не от ревности, не от внезапно пробудившихся чувств, не от чувства долга.

Ему надо было скорее избавиться от беспривязной надоедливой песчаной Бонни.

— Это только в книгах и фильмах герои быстро погибают, а в жизни мы горим медленно. И я не собираюсь снова вылечивать тебя всякий раз, когда твои чувства к этому мажору будут бить ключом. Ясно?

Бонни убрала руку от уха. Она точно знала, что услышит Майклсона. Она всегда его слышала. Его шрамы все еще украшают ее тело, напоминая о страшном и темном прошлом. Напоминая о том, куда могут привести глупые предрассудки.

— Да дело не в Локвуде, — ответила она. — В общем…

— В общем, если ты не ограничишь с ним контакты, я подниму твое дело, Бонни. Ты знаешь, что мне это трудна не стоит. Я не хочу больше нянчиться с тобой.

Бонни сжала трубку сильнее. Она знала, что в жизни враги не становятся друзьями или любовниками. Она знала, что в жизни люди действительно горят медленно, выгорая дотла, расплавляясь на солнце, наслаждаясь дикой болью.

Но ей было все равно больно — слова резанули по сердцу.

— И не надо, — зашипела Бонни. Прежняя Бонни, которая иногда подавала признаки жизни. — Найдутся другие!

Она развернулась, чтобы направиться к стойке. Она столкнулась с Локвудом. Громкая музыка снова ворвалась в пространство феминистки, снова стали мешать разговору.

Теперь еще — и мыслям.

— Да кому ты еще нужна? — рассмеялся он. Сухо рассеялся, как-то натянуто. Клаус — тоже пустыня. Безжизненная и абсолютно мертвая пустошь. Такие как Клаус — они не возрождаются. Они просто отдают долги. Без чувств. «Ничего личного, это просто бизнес». — Ты ведь бездомная, Бонни. Ты — беспутница, бесприданница и бес…

Беннет сбросила вызов. Звать Клауса оказалось плохой идеей, и в душу вгрызлось какое-то неприятное чувство. Теперь еще и Тайлер со своими гулянками, со своим опустошением. Бонни устала. Она бы остановилась где-то в мотеле, в самом отдаленном номере и жила бы там, слушая шум мимо проезжающих машин и тишину ночи.

Девушка отрицательно покачала головой и снова прижалась к стене. Она вновь подумала о сигарете.

— А ты не сказала мне, что у тебя кто-то появился.

— У меня никого нет. И не было. И не будет, наверное, уже никогда.

Бонни устала. На секунды ей захотелось сбежать с этого бестолкового мероприятия, скрыться, раствориться в неизвестности мира и больше никогда не возвращаться к прочитанным книгам, которые удалось отыскать на пыльных чердаках и в темных подвалах. Секундное «показалось» растянулось в минутное «захотелось».

— Тебя будто заново нарисовали. Ты влюблена в него?

Он улыбнулся, засунув руки в Карманы. Тайлер. Тайлер. Тайлер Локвуд — как стоматит, как маленькая, крохотная язвочка, как царапинка, с которой постоянно так и хочется содрать подсохшую корочку, чтобы проступившая кровь вновь образовала нарост.

— Нет. Но он должен был приехать!

Она захотела курить еще сильнее. И сделать вид, будто его отсутствие ничего не значило. В помещение вошел Сальваторе, направляясь к своей новой пассии. Она улыбнулась ему, что-то спросила. Он поцеловал ее в щеку и указал на столик. Видимо, они решили поужинать. А через ничтожно малое количество времени вернулась и Елена. Она, не снимая куртки, направилась прямиком к барной стойке.

— Влюблена… — произнес он. Бонни в серебристом платье была олицетворением самого февраля — чистая, скрывающая под безупречной оболочкой пласты грязи и сгнившей листвы. Скрывающая под белизной черноту.

— Я тебя люблю, Локвуд, — произнесла она, отстраняясь от стены. Беннет решила раствориться в толпе, решила поговорить с гостями, устроить шоу типа: «Кто сколько готов пожертвовать?». Иногда комедия — лучшие антидепрессант. — Осознаешь ты это уже когда-нибудь или нет?

Она прошла мимо, оставляя за собой шлейф яблочного аромата и исчезая среди других посетителей, чтобы исполнить свое желание.

Серебристая Бонни была пустыней. Но только мерзлой. А Клаус — жаркой. Поэтому они не подходили друг другу. Да Бонни, в принципе, никто не подходил.

4.

Тайлер остановился у барной стойки рядом с Еленой. Она отставила пустой бокал. В ее взгляде — дым и горечь. А на ее шее еще сохранилось пару синяков. Ее шея была соблазнительной для него.

— Мы поговорили, — произнесла она, расплачиваясь. Ощущение неправильности стало неопровержимом фактом. Первый день выписки — первый день новой жизни. Какой-то жалкой, надо сказать. — Это было жалко.

— Мы тоже, — он не назвал имени, но в этом и не было необходимости. Елена оглядела Тайлера. Она подумала, что ей все-таки стоит попытаться начать заново. Попробовать по крайней мере. Примерка, если хотите.

— Я хочу сбежать отсюда. Мне тут неуютно.

— Мне тоже.

Он протянул ей руку. Елена почувствовала, что ее дыхание снова участилось. Ей было горько. Но она понимала, что заслуживала это. Вложив руку в руку бывшего парня, она последовала за ним к выходу. Сбегать в самый разгар бала — это не в первый раз.

В первый раз — с Тайлером.

5.

Она засмеялась, когда они врезались в бортик. Елена схватилась за него, чтобы устоять на ногах. Алкоголь и отчаяние делали свое дело — границы стирались, все принципы теряли свою значимость. И хотелось только одного — смеяться, заливисто, искренне и несколько надрывно. Хотелось дышать именно сейчас.

Мы ведь дышим только тогда, когда задыхаемся.

Люди не меняются. Просто мы на них начинаем смотреть иначе.

Он тоже смеялся. Тоже от отчаяния и безумного желания жить. Здесь, у самой границы смерти, ты ощущаешь, как сильно хочешь жить. Именно поэтому у подростков появляются склонности к суициду. Они просто хотят жить.

— Давай, теперь ты водишь, — он коснулся ее плеча и помчал вперед. Елена ринулась за ним.

На пустом катке они носились друг за другом, пикируя, взлетая и снова падая вниз. Два подбитых боинга, обреченные на погибель, все еще питали надежду. Набирали высоту, выныривали, выходили из зоны турбулентности — а потом аномальная зона, потом — выбивает датчики, вся система выходит из строя…

Она почти коснулась его плеча, но он увернулся. В полумраке они выглядели вполне счастливыми. В полумраке, в абсолютной пустоте они выглядели вполне нормально. И обоим казалось, что все в их жизни теперь наладится. Так сильно хочется жить, что от этого безумного желания сердце выпрыгивает из груди, разламывая ребра.

Елена нагнала его на третьем круге, коснулась плеча и резко свернула в сторону. Ее перехватили, Гилберт взвизгнула, как ребенок, потерялась в пространстве, и девушка потеряла равновесие. Она, вцепившись в плечи Тайлера, вскрикнула еще раз, и ее потянуло на лед. Локвуд упал рядом, на плечо. Гилберт все еще хохотала, лежа на спине и больше не сопротивляясь овладевшей ею депрессии. Она приняла ее, как блудную дочь, как предавшего ее друга.