Но потом бежать некуда. И все смыслы теряются.

Тишину кабинета разрушал лишь звук рвущейся бумаги. Елена медленно вырывала один лист за другим, даже нисколько не желая ускорить этот процесс.

— Это было бестактно. Извините.

Звук рвущейся бумаги затих. Гилберт подняла голову и уставилась на Десмонда, пытаясь понять, не послышалось ли ей. Может, втайне души желая услышать эти слова еще раз.

— Вы меня тоже, — ответила она и снова вернулась к своему делу. — Надо перебарывать вредные привычки.

Она оторвала последний листок, закрыла блокнот и, сняв сумку с плеча, стала засовывать ежедневник обратно. Она прятала взгляд вовсе не потому, что недоговоренность и эта до ужаса дурацкая ситуация как-то на нее влияли. Просто Гилберт не хотела смотреть в его глаза, боялась увидеть там заинтересованность или презрение. Боялась увидеть хоть что-то, потому что была уверена, что чем меньше эмоций — тем лучше.

— Спасибо за учебник, — улыбнулась она, выше подняв подбородок. В ее взгляде промелькнули искры, те самые, которые часто видел Деймон. Так блестят глаза только у тех, кто знает, что проиграет, но кто и не даст возможности выиграть своему противнику.

Она прошла мимо мужчины, оставляя после себя шлейф тонких духов и морозной свежести. Оставляя после себя какое-то горько-сладкое послевкусие, оставшееся на корне языка.

Десмонд обернулся. Эта кошка с потрясающей фигурой, она открыла дверь и скрылась в коридоре.

— Когда я сажусь в машины мужчин, это плохо заканчивается.

Самоуверенность, излишняя самоуверенность, вот что губило ее, вот что привлекало в ней других людей.

— Я вас не обижу.

— Вы меня — нет…

И постоянное противостояние чему-то, и постоянное неконтролируемое желание стать еще более гадкой, чем она была — вот что делало ей сильной, вот что уничтожало других людей, которые были рядом с ней.

2.

Когда они оба получили выручку от первой своей новой аферы, Сальваторе поверить не мог, что такие огромные деньги можно получить таким легких путем. Один выход «в свет» — и Деймон мог около нескольких недель не задумываться о заработке, просаживая деньги в каком-нибудь клубе или тратя их на продающихся женщин. Но услугами эскорта Деймон пренебрегал (брезговал, если хотите), а пить как-то не хотелось (про таких говорят: «Гуженная глотка»). И поэтому Доберман решил свою долю припрятать до лучших времен.

— Как ты потратишь деньги? — спросила она, когда они возвращались обратно с неплохой прибылью и отличным настроением. Деймон взглянул на девушку, отмечая про себя, что расчет, может, в отношениях и жесток, зато дает много преимуществ.

— Хочу накопить на новую квартиру.

Это было вполне реально. Более того, если копить около трех-четырех месяцев, устраивая подобные махинации хотя бы два раза в месяц — можно было бы обзавестись неплохими апартаментами в центре города с евроремонтом. И тогда бы стены, возможно, перестали сжиматься и раздавливать Сальваторе в фарш каждую ночь, когда он оставался наедине с мыслью, что потерял все, что у него было. Теперь уже — точно все.

Девушка улыбнулась. Эта улыбка — она была напоминанием о том, что в настоящем есть только цинизм, а в прошлом — только наивность. Будущее — его же просто не существует.

— Ты на примете у копов. Если купишь неплохую квартиру в центре, так еще и с неплохим видом из окна — они тобой заинтересуется.

Они мчались по пустынной трассе где-то недалеко от Тенесси. В салоне их нового угнанного автомобиля была неплохая аудиосистема. Мелодичный, пронзающий голос Бьенсе (или Агилеры — Сальваторе их плохо различал) продолжал растекаться по пространству машины, попадая в глубину души и разъедая существующую там пустоту. Временно, правда, но все же.

— Тогда машину куплю, — пожал плечами он, прикуривая и на миг переключая внимание на своего нового партнера.

— Есть идея лучше, — она подвинулась к нему поближе.

Ее звали Викки Донован, и ей было около двадцати пяти или двадцати восьми — точно Доберман не помнил. Викки Донован — это контаминация Елены Гилберт и Джоанны Херстедт. Обобщенный образ, если хотите. В литературе такое явление называют типизацией. Собственно, как и в психологии.

Викки неплохо владела боевыми приемами, воровскими навыками, а еще она просто великолепно умела морочить людям головам. Стервы нынче в моде — с этим не поспоришь, но Викки сложно было назвать стервой. Она просто брала то, что ей хотелось, не задумываясь о вопросах беззакония или морали. Эта девочка умела запросто находить общий язык с людьми, умела пробовать их слабости на вкус, а потом описывать этот вкус. И Доберман согласился на партнерство с ней не столько потому, что действительно хотел нажиться. Просто он встретил нечто, напоминающее ему о нем же самом. Нечто, напоминающее о тех девушках, которые стали призраками его бессонных ночей.

— Заключим брак, — произнесла она, выпустив дым из легких. Сальваторе резко надавил на тормоз, остановившись прямо посреди пустой дороги. Ночь поглащала безлюдную трассу, накрывая ее шелком своих объятий. По радио играла эта песня, сводящая с ума, а дым от сигарет Викки въедался, казалось, в самые поры.

— Мы будем женаты, а я к тому же еще считаюсь не бедной девочкой. Я помогу тебе купить квартиру за твои деньги и оформлю дарственную на себя. Спустя полгода мы разведемся — штампа в паспорте не будет, и никто не станет претендовать на твое наследство.

На улице было холодно, но Викки казалось не заботит это. Она сидела в коротеньком платьице с сигаретой, зажатой между пальцами. Она была бы притягательна, если бы в сознание не лез образ другой девушки. Той, которая тоже сбежала.

— Почему я должен тебе верить?

— Потому что больше тебе некому верить, — она отвернулась, облокотившись о спинку кресла и уставившись в лобовое стекло.

— И что ты хочешь взамен от меня?

Верить первой встречной, которая уговаривает тебя угонять машины, сбывая их на каких-то свалках, о которой ей известно, так которая к тому же и прибыль поровну делить было самоубийством. Верить первой встречной. которая после такого еще и предлагает оформить фиктивный брак, было подписанием на самое жестокое самоубийство. Воспитанный в безумной жестокой, полной предательства жизни, Деймон знал, что таких благородных людей не существует. К тому же, которые сваливаются еще как снег на голову. Подвох был очевиден. Просто Сальваторе пока что его не видел.

— Жми на газ, мальчик. Расскажу тебе кое-что.

«Кое-что» Сальваторе было бы лучше не знать. Ему больше нравилось жить в неведении, но у прошлого есть один недостаток — оно всегда возвращается. Возвращается призраками, болью, вскрытием правды. А его прошлое, к тому же, еще и теми людьми, которых лучше просто-напросто не встречать.

«Мальчик» нажал на газ. И машина снова помчалась по трассе. Викки не была чем-то опечалена, но ее молчание впервые за эти дни почему-то пугало.

Она была в подобном заведении впервые. По-настоящему впервые. Громкая музыка оглушала настолько сильно, что выходя в прокуренные коридоры, было трудно услышать звук собственного голоса. Тут было жарко. Несмотря на то, что Елена была одета легко, ей было жарко. Пульсация клуба вовлекала ее в самое сердце потерянного мира. Тут не просто стирались все границы.

Тут стирался ты. Становился лишь размазанным силуэтом. Никто на тебя в подобных заведениях не смотрит. Ты существуешь только для себя, ты трясешься под эти конвульсии какого-нибудь первоклассного речетатива или слишком буйного рока, даже не всматриваясь в чьи-либо лица.

Так, кто станет всматриваться в тебя?

Елена не задумывалась о том, сколько алкоголя залила в свою глотку. Она просто двигалась в такт этому обезумевшему темпу, мысленно желая только одного — не останавливаться. Будущее потеряло значимость. Потому что будущее — это настоящее, о котором мы думали в прошлом. Будущее — иллюзия. Есть только «сейчас», о котором ты когда-то мечтал. Мы точно не видим себя в будущем.