— Маленькая дрянь! — в исступлении закричала она. — Маленькая паршивая дрянь! Ненавижу!

Сильная пощечина словно вывела всех из оцепенения. Девочка закричала, а Деймон, придя в себя от оцепенения, схватил сумасшедшую за плечи и отшвырнул в стену. А далее последовала цепная реакция.

Мужчина, до этого вообще будто бы никем не замечаемый, резко поднялся и практически вплотную подошел к Сальваторе, который чисто рефлекторно загородил собой ребенка. Прямая осанка, дикий взгляд лишь подтвердили положение — этот ублюдок точно контролировал ситуацию.

Но он не кинулся на Добермана лишь по одной причине.

Взгляд Сальваторе. Взгляд уверенный, с этим блеском холодности и хищничества, с этими переливами ненависти и безумной готовностью броситься в любую потасовку. Такой взгляд бывает у малолетних преступников, у опытных убийц, у безумных и отчаянных людей, не боящихся поставить все на кон.

И этот взгляд ввел во временное оцепенение. А потом ввалилась охрана и скрутила Сальваторе. Женщина в углу продолжала вопить и царапать себе руки. А маленькая девочка во все глаза смотрела на защитника.

— Что с ним делать? — клацнули наручники. Доберман и не пытался вырваться. Он спокойно стоял, все еще глядя на отца девочки.

— В каталажку. Пусть посидит ночку — подумает.

Она будто видела двойника своей души. Она словно встретила иную часть себя. Она знала этот взгляд, которым Сальваторе процеживал ее отца — взгляд презрения, взгляд терпения и неподчинения. Такой взгляд бывает лишь у тех, кто привык драться с противниками с самого начала. Такой взгляд бывает лишь у тех, кто точно знает, что память, что воспоминания — это бомбы замедленного действия, это те тоненькие фитильки, которые поджигают близкие и родные взгляды.

Она знала, что фитильки этого хищника уже испепелены. Маленькой девочке, которой скоро должно исполниться пятнадцать, которая мечтала о любви еще вчера, а сегодня — о тишине и уничтожении своей памяти, ей на миг стало легче дышать. Она не одна такая. Эта мысль — как пластырь на рваные раны.

Сальваторе резко развернули и повели к выходу. И когда дверь захлопнулась, когда в комнате остался лишь следователь, прогнившая семья и запах никотина, присутствие Добермана все еще ощущалось. Взгляд впитался не только в отца. Он впитался в Бонни. Въелся под самую кожу, вонзился стрелами в душу, разорвал капилляры, а потом пустил по венам раскаленный воск.

Тяжелый взгляд, он всегда производит сильное впечатление.

Бонни из-под лба посмотрела на отца, а потом медленно опустила взгляд. Все ждали, когда Эбби Беннет перестанет вопить, а Бонни Беннет будет способна продолжать разговор дальше.

Но, к сожалению, закон на стороне не тех, кто может подорвать чью-то безупречную репутацию. К сожалению, отец Бонни знал, чем подкупить следователя.

К сожалению, Бонни сжимала кулаки и глубоко дышала. Она ощущала, как кожа на ее лопатках рвалась, как через эти кровавые полоски прорезались черные, мощные и сильные крылья. Перья были смоляного цвета, испачканные в крови, смоле и желчи, они расправлялись.

Сила воли дается не богом.

Может, оно и к лучшему.

2.

Добермана отпустили только утром. Его буквально выперли на улицу через черный ход, чуть ли не толкнув в грязь осенних луж. Сальваторе всегда ненавидел осень.

Дверь захлопнулась. Деймон даже не обернулся. Он обратил взор голубых (еще тогда чисто голубых) глаз на небо. Оно было ясным для весенней погоды. В воздухе вообще не пахло весной, и птицы, видимо, не собирались возвращаться в родные города. Здесь, в этой обители, в колыбели цивилизации, в лабиринтах серых улиц, обычные сред нестатические бродяги никому не нужны. И те, кто однажды выбираются из этой ловушки, сюда уже не возвращаются никогда.

Преступник не всегда приходит на место преступления. Книги врут. Аксиомы неверны.

Сальваторе услышал щелчки зажигалки. Повернув голову вправо, он увидел за колючей проволокой кого-то. Деймону хватило приключений на сегодняшнюю ночь, и он бы не пошел туда, но он потерял сигарету, а курить хотелось сильнее, чем избить эту паршивую иностранку.

Мужчина подошел к забору. В грязи, у самой сетки, стояла та самая девочка. Куртка ее была распахнута, а резиновые фиолетовые сапожки в цветочки были испачканы в грязи. От детства не осталось и следа…

— Не так надо, — он произнес это тихо, но Бонни вздрогнула и выронила сигарету. Она вжалась в сетку, испуганно смотря на Добермана и смутно узнавая в нем вчерашнего героя. Эту ночь ей тоже пришлось несладко. Больше всего Бонни хотела хоть чем-то заполнить пустоту, которая осталась после того, как ее семья вырвала кусок ее души.

Сальваторе усмехнулся, сделал шаг и тоже наступил в грязь. Белые, хоть уже и ношенные, кроссовки пропитались серой влагой. Деймон сделал еще шаг и встал напротив девочки. Теперь его обувь тоже потонула в грязи.

Беннет несмело посмотрела на мужчину, она нашла в себе силы сжать зубы и не заплакать.

— Не говорите моим родителям, — промолвила девушка, опираясь о холодную кирпичную стену какого-то подвала. Темные волосы и застывшие капли крови на лице — это придавало девочке Бонни некий дьяволизм. Ну, что-то вроде злого духа, запертого в теле ребенка.

— Ты тоже им ничего не говори, — он протянул девушке пачку, внимательно смотря в глаза Бонни.

Протянутая белая пачка сигарет на фоне разлившейся грязи у ног смотрелась слишком неправдоподобно. Контраст цветов, чувств и возраста смягчился на фоне единения двух душ.

Беннет, не сводя взгляда с защитника, потянулась за пачкой, вытащила лишь одну сигарету и плавно убрала руку.

— Спасибо, — произнесла она, снова щелкая зажигалкой и делая первую в своей жизни затяжку. Не было ни кашля, ни удушающих слез. Было лишь новое, ни с чем не сравнимое ощущение. Было чувство временного успокоения. Такое обычно испытываешь, когда тебе вкалывают обезболивающее. Рана рьяная, кровь хлещет, и ты знаешь, что долго тебе не протянуть, но эти быстротечные минуты мнимой безболезненности — они ценнее платины.

— И как тебя зовут? — Сальваторе тоже прикурил. В этот раз Бонни протянула ему зажигалку.

Они начинали контаминировать. Начинали дополнять друг друга, становиться отражением друг друга.

— Бонни, — ответила девочка, делая очередную затяжку и закрывая глаза от кайфа. Кайф после боли — как приход от наркотика.

— Нарицательное имя, — улыбнулся Сальваторе. — Цепляйся за него…

====== Часть 2. Глава 31. Слайды ======

1.

Со временем понимаешь, что есть нечто важнее обычных суетных проблем: важнее проваленной контрольной или сессии, важнее измены любимого человека, важнее предательства родителей или сгрызающей заживо бытовухи. Со временем понимаешь, что все эти насущные проблемы своего рода лишь нечто вроде отвлекающих моментов. Ты зацикливаешься на них, потому что боишься признаться в том, что действительно тебя мучает. Потому что срабатывают защитные механизмы, и нечто не позволяет прорваться нашим страхам из подсознания в сознание.

И только тогда когда ты все-таки находишь корень своей проблемы, когда всматриваешься в самую бездну, а потом прыгаешь в нее, когда разбиваешься на осколки, оказываясь на самой глубине мироздания и души, приходит то самое понимание, что ссоры с подругой, пропущенные вечеринки или не купленный айфон — все это настолько отдалено, настолько чужеродно по отношению к тебе, что тебе кажется, будто желания, мучавшие тебя еще месяц назад, и не твои вовсе. Диссонанс с самим собой влечет отчуждение и от других людей. И больше нет в твоей жизни места для депрессии, слез и сожаления, больше нет ничего, что могло бы тянуть тебя вниз.

Именно тогда, — именно тогда, когда мы все теряем, — мы начинаем обретать заново, уже переоценивая, переосмысливая. Именно тогда мы начинаем ценить жизнь во всем ее проявлении.

Она это поняла только сейчас, когда смотрела на съехавшую в кювет машину и высчитывала, сколько раз ее сердце издало ударов за этот промежуток времени. Говорят, что падая на самое дно, мы можем воспарить. Говорят, что теряя все, мы обретаем свободу.