И это тоже со временем не изменилось.

Даже если теперь он, казалось, стал менее уверенным в том, чего в действительности хотел.

– Даже не пытайся, Андерсон, – сказал он, аккуратно высвобождаясь из его захвата. – Мы не потеряем это великолепное утро, кувыркаясь под простынями.

– То, что мы делаем под простынями, нельзя назвать потерянным временем, – слегка обижено отозвался Блейн.

– Окей, это правда, тут я с тобой соглашусь. Но ты здесь уже почти два месяца, и это просто позор, что ты до сих пор не видел практически ничего из множества чудес этого прекрасного города.

– Какое мне дело до остальных чудес, если самое восхитительное сейчас прямо здесь, передо мной?

– Андерсон! Лесть тебе не поможет, – продолжил Курт, уже чуть менее убеждённо, поскольку Блейн снова приблизился и начал целовать то самое, столь чувствительное, местечко. – И даже это, как бы приятно ни было, не принесёт тебе ничего, – отпихнул он его окончательно, хоть и с явной неохотой.

– Никто не может заставить тебя передумать, если ты уже что-то решил, да? – заметил Блейн, слегка уязвлённый.

– Ты можешь, Блейн, – ответил Курт с лукавой улыбкой, ни на секунду не задумываясь. – У тебя это всегда получалось, вообще-то.

Ох… вот оно.

Ещё одна небрежно брошенная фраза.

Намёк на их прошлое, слишком маленький, чтобы Курт почувствовал необходимость вникнуть глубже, но достаточно большой для вечно настороженного сердца Блейна.

Он всё ещё жил в ожидании момента, когда придётся вновь сказать прощай всему, как когда-то.

В постоянном ожидании этого проклятого момента.

Потому что он был слишком счастлив, потому что было просто невозможно, чтобы этот ангел снова влюбился в него, с самого начала.

Потому что видел вопросы в глазах Курта и боялся ответов, которые должен будет однажды дать.

Потому что такое счастье было невозможно, недостижимо для него.

Не после всех его ошибок.

Блейн старался не думать об этом.

Но у него не слишком хорошо получалось.

Жизнь научила его быть реалистом, да, но внутри него всё равно продолжал жить мечтатель.

Тот, что верит в силу истинной любви.

И в судьбу.

И, в любом случае, сейчас он не хотел думать об этом.

Не в этот солнечный день, когда так много предстояло сделать и увидеть.

Он был с Куртом в Нью-Йорке.

В точности, как они мечтали когда-то давно.

Провести этот день с Куртом оказалось весело.

И познавательно. Для обоих.

В течение этого дня Курт выяснил много нового, чего, как оказалось, не знал о Блейне.

Но и Блейн в Курте обнаружил кое-что ему до сих пор неизвестное или открыл для себя заново давно забытое старое на улицах Нью-Йорка.

Например, Курт обнаружил, что Блейн, как ребёнок, любил перекусывать всякой дрянью типа Pringles, жевательных конфет, леденцов, хот-догов и сахарной ваты.

– Сколько тебе лет? Тринадцать? – не выдержал Хаммел, когда они остановились у очередного прилавка с буррито.

Ответ он получил в виде сахарной ваты, аккуратно размазанной по его носу, которую Блейн тут же слизал со всей тщательностью, мгновенно доводя Курта до полуобморочного состояния.

Блейн же, со своей стороны, обнаружил, что Курт отлично овладел искусством флирта… даже слишком.

На пароме, который должен был отвезти их на Эллис-айленд, к ним почти сразу подошёл некий скользкий типчик не первой свежести, спрашивая совета относительно достопримечательностей Нью-Йорка.

И почти сразу же принялся засыпать Хаммела комплиментами его небесным глазам и, естественно, молочному цвету кожи.

Блейн был до крайности удивлён, особенно, когда увидел, что Курт принимал все эти пошлые подъезды не просто спокойно, но, казалось даже, с удовольствием.

Результат?

Вот уже более получаса Курт любезничал с этим идиотом, снова отодвинув на второй план Блейна.

Который не хотел казаться собственником или ревнивцем, но всё-таки... кто бы мог винить его, если он боялся потерять его снова?

Ведь, в сущности, для него всё держалось на тоненькой нити.

– Блейн, этот милый джентльмен сказал, что собирается посетить на острове Музей Иммиграции, может, нам тоже присоединиться, что скажешь? Похоже, это очень интересно, – сказал Курт, подойдя к Блейну, который стоял, прислонившись к перилам парома.

– Да, замечательно, – ответил Блейн с кислой миной, даже не глядя на него, – чтобы уж наверняка не отвязаться от него до конца дня.

– Да ты ревнуешь! – воскликнул с восторгом Курт.

Для него это было в новинку. Себастиан никогда не был слишком ревнивым.

Больше того, он находил забавным наблюдать за другими мужчинами, которые ухлёстывали за ним.

Именно поэтому Курт вёл себя подобным образом, даже будучи в компании своего парня.

Это была их с Себастианом игра, и он не воспринимал это как нечто, что могло бы раздражать его спутника.

– Конечно же нет, что за чушь, – ответил Андерсон с обидой в голосе на это обвинение.

Он ревновал. Само собой, ревновал, да ещё как! Не нужно было быть гением, чтобы понять это.

Но даже под пытками он бы в этом не признался.

– Ну… так, не стоит, – прошептал Курт, ловко проскользнув между ним и перилами парома и обхватывая его за поясницу, чтобы не позволить уйти, – потому что с ним я просто разговаривал, – продолжил он негромко, чуть более низким тоном, – а с тобой я делаю это, – и он оставил лёгкий поцелуй на его шее, – и это, – ещё один в уголке рта, – и это, – прошептал он прямо ему в ухо, прежде чем прикусить мочку. – Чего ещё ты хочешь, чтобы понять, что я здесь ради тебя и с тобой на сто процентов?

Едва прозвучал этот вопрос, Блейн немного отстранился, чтобы посмотреть ему в лицо.

Он разглядывал его так пристально, будто пытался выведать все самые сокровенные тайны.

Курт почувствовал себя неуютно под этим взглядом.

Под взглядом, который словно огонь плясал по его коже.

И нет, этот огонь не обжигал.

Но точно оставлял отметины.

– Хочу часть тебя, которую ты отказываешься дать мне, Курт, – сказал Блейн бесхитростно. – Я хочу твоё сердце.

И Курт понял, что уступить ещё немного, вынуть ещё один кирпич из разделявшей их стены, не могло причинить слишком много вреда, ведь нет?

– И, возможно, моё сердце хочет быть твоим, – сказал он тогда, застенчиво опустив голову. – Только… дай мне время, Блейн. Я следую за моим сердцем. Правда. Каждый раз, когда делаю это, – и он снова наклонился, чтобы почти невесомо поцеловать его в уголок губ, – или это, – прошептал он, убирая с его лба непослушную прядку. – Но мне нужно время. Я здесь, Блейн, это не изменится.

Боже… Блейн надеялся на это всем сердцем. Но в душè знал, как всё зыбко.

И действительно, вскоре всему предстояло измениться.

И не из-за угрызений совести Курта или страха Блейна.

Которые, конечно, никогда их не покидали.

Толчком суждено было послужить чувству долга и желанию мести Тэда Харвуда.

Даже если он знал...

Знал, что Блейн его возненавидит.

И, вполне вероятно, Себ тоже возненавидит его… если только очнётся.

Но это его не волновало.

Больше нет.

Курту следовало узнать.

Курт должен был иметь возможность сознательно принимать решения.

Хаммел должен был иметь возможность, которой ему самому никогда не было дано во всей этой истории.

И прежде всего, он думал, что пришло время, чтобы Блейн получил свой шанс быть увиденным по-настоящему.

Перестать играть жалкую роль временного дублёра, а снова стать первым и единственным.

Которым он всегда был и должен был оставаться.

Потому что Блейн заслуживал лучшего, чем то, что выпало на долю Тэда.

Мадлен Смайт.

Тем утром Блейн проснулся, разбуженный телефонным звонком этой женщины, вместо тепла тела Курта, пришедшего за обычной дозой утренних ласк.