Зарецкий хмурился. А я лишь улыбнулась, почувствовав, что на сердце почему-то становится теплее.

– Мы больше не виделись.

И поспешила изменить тему разговора.

– Так, я звоню брату. Не ляпни ничего лишнего. Понял?

Зарецкий кивнул.

Несколько длинных гудков, и трубку подняли.

– Слушаю, – на английском сказал Юрка сонным голосом. Он все еще жил в Лос-Анджелесе. И, подозреваю, все так же ловко дурил свою мать, развлекаясь и соря деньгами направо и налево.

– Привет, Юра, – сказал подозрительно тонким голоском Яр, явно волнуясь.

– Привет, Настенка, – зевнул брат. – Я тебе, конечно, рад, но я сплю. Давай я тебе перезвоню через пару часиков?

– Это срочно, – пискнул Ярослав.

– Что такое? – насторожился Юрка.

– Скажи номер дяди Тимофея, – попросил Зарецкий.

Брат явно изумился.

– Ну и просьба! Зачем?

– Соскучилась, – брякнул Яр. Я покрутила пальцем у виска. Слава богу, двоюродный брат принял это за шутку и рассмеялся.

– У меня нет его телефона. Надо спрашивать у маман. Тебе прям срочно-срочно надо? – с надеждой, что я откажусь, спросил Юрка.

– Очень, – с придыханием подтвердил Зарецкий.

– Тогда подожди, сейчас у матери узнаю и перезвоню.

На этом недовольный тем, что его разбудили, Юрка бросил трубку.

– Какой-то брат у тебя невежливый, – заявил Яр.

– Поверь, по сравнению с остальными он просто ангел. Единственный, кто общается со мной, – хмыкнула я. Хоть мы и не виделись с того славного момента, как я закончила школу, но изредка перезванивались.

– В смысле – единственный? – изумился Ярослав. – А остальные?

– А для остальных я мертва, – улыбнулась я через силу. Мне были неприятны воспоминания. Они казались выцветшими, черно-белыми, но все еще имели свою силу. Семья Реутовых не хотела отпускать меня.

Зарецкий нахмурился.

– Вы поссорились?

– Нет. Просто в их семье я всегда была нежеланным ребенком. Думаю, все вздохнули спокойно, когда я ушла, – ответила я. Голос был спокойным, а вот на душе стало неприятно. Почему-то вспомнилась мама Ярослава – с теплым взглядом и добрыми руками, и внезапно стало беспричинно грустно. Две женщины с одинаковым именем – и совершенно разные. Хотя… К Яне и Олесе Рита относилась с любовью. Ненавидела она лишь меня. Как и полагается злой мачехе.

– Куда ты ушла? Как? Что делала? – засыпал меня вопросами Ярослав.

– Собрала вещи, взяла документы и уехала. Продала кое-какие драгоценности, которые у меня были. Хотела поступить на журфак в Питере, но провалилась. Зато поступила здесь. Мне дали общежитие, я получала стипендию.

Я не стала говорить, как было тяжело по первости, особенно до того, как в моей жизни появились друзья и Матильда. Просто поделилась с ним кое-какими событиями из прошлого – чтобы он был в курсе о моей жизни.

– И твой отец так просто тебя отпустил? – никак не мог поверить Яр. – Если бы я ушел из семьи, мой нашел бы меня из-под земли и закопал бы.

– Ты же ушел, – пожала плечами я. – И он все еще не нашел тебя.

– Для родителей я ушел не насовсем, а пожить к девушке, – покачал головой Ярослав. – И представляю, как предок зол. Неужели твой отец ни разу не позвонил тебе?

– Нет.

– И совсем не помогал?

– Не помогал.

– Как? – изумился Ярослав. – А как ты живешь?

– Что значит – как? – удивленно спросила я.

– Где брала деньги?

– У меня была повышенная стипендия, и я подрабатывала… – Я даже растерялась от его слов и напора.

Ярослав тоже растерялся – такая картинка мира была ему незнакома. И почему-то стал сердиться – я видела это по его глазам.

– Я помню, ты говорила про него. «Угол падения равен углу отражения», – вспомнил он мои слова, сказанные в порыве, о чем я потом жалела. Я никогда никому не говорила этого раньше. И было почти так же неловко, как сегодня утром, когда я обнаружила «сюрприз». – Мне показалось, что вы просто не ладите с отцом. Я не думал, что он тебя бросил.

– Это я его бросила, – обронила я.

– Нет, – покачал вдруг головой Яр. – Не ты. Он, твой отец, бросил тебя.

Я удивленно на него взглянула – раньше подобная мысль не приходила мне в голову. Я ушла, я сама, по доброй воле, покинула его дом и отказалась от фамилии. Сама. Никто другой.

– Ты была идиоткой, когда уходила из дома. Глупым самоуверенным подростком, – в голосе Зарецкого была непонятная горечь. – Он должен был тебя остановить. Или хотя бы найти. А он – бросил. Извини, что говорю это, но твой отец – полный придурок. Он не имел права делать этого. Он не имел права бросать тебя, понимаешь, Настя? – повысил он голос. – Ты видишь все под одним углом. Ты же педагог, умная девочка! Ты должна понимать, что взрослые несут ответственность за своих детей. А подростки способны совершать глупости. Как Дашка, – кажется, его губы задрожали, но он отвернулся.

– Ты не понимаешь…

Яр перебил меня.

– Нет, это ты не понимаешь, Настя. Ты только кажешься умной, уверенной и взрослой. А на самом деле ты – маленькая девочка. – И он добавил без перехода, с горечью: – Я видел отрывки твоих снов. Где эта тетка в шубе постоянно кричала на тебя. Где отец проходил мимо. Где остальные осуждающе смотрели. Где ты сидела одна в своей комнате и плакала – тоже одна. И постоянно была одна. В твоих снах меня преследует чувство одиночества.

Я онемела. То, что я всегда скрывала, стало… известно? Но как, как же так? Чужие сны – потемки чужой души, ее оборотная сторона. Я ни с кем не собираюсь делиться этим.

– Как? – только и спросила я, слыша, что голос мой звучит глухо.

Хотелось вскочить на ноги и залепить Ярославу пощечину, но я понимала, что могу сделать это лишь в своем воображении. Это не его вина. Я не в силах запретить ему видеть мои сны.

– Я не знаю, как, – пожал плечами он. – Я просто вижу обрывки этих снов.

– Местами поменялись только наши сознания. Головной мозг остался прежним. Возможно, все дело в той его части, которая отвечает за сновидения, – хриплым голосом сказала я.

– Ты, как всегда, все пытаешься объяснить, – усмехнулся Ярослав.

– А ты, как всегда, пытаешься влезть не в свое дело.

Я чувствовала себя так, словно мой тайный дневник прочли перед огромной толпою людей. Ярость срослась с горьким чувством стыда. И я не понимала, почему так. А Ярослав, кажется, понимал.

– Расскажи мне о себе, Настя, – вдруг сказал он, глядя мне прямо в глаза. – Кто ты?

Я внимательно на него посмотрела, чувствуя слабость в плечах.

– Зачем?

– Я – это ты, а ты – это я. Мы должны знать друг друга, а не притворяться, что знаем.

В его голосе была укоризна, а во взгляде – необычная мягкость.

– Я – это я. А о прошлом говорить не хочу, – сказала я глухо.

– Боишься? – прищурился Яр. – Убегаешь?

Наверное, он был прав, и это больше всего раздражало. Признавать свои ошибки было нелегко.

– Даже если и так? – вскинула я голову. – То что? Что здесь такого?

Все мы бежим от плохих воспоминаний. Кому хочется гнить в черных мыслях, как в земле? Я не исключение. Эй, слышишь меня, я не исключение! Понимаешь?!

В душе я кричала, но внешне оставалась спокойной. Разве что руки на коленях сжала сильнее.

Зарецкий, казалось, читал меня насквозь. А может, даже слышал, как я кричу без слов в пустоту сознания. Он посмотрел на меня внимательно и сказал:

– Есть люди, которые перекладывают ответственность на других. А ты, напротив, всю ответственность берешь на себя, пытаешься все держать под контролем, – он откинул назад волосы. – Я долго думал, чем ты похожа на меня. Кроме того, что родилась в один день со мной. И понял.

– Что ты понял? – выдохнула я.

– Вина.

Это простое слово поразило стеклянной молнией, вонзившейся в грудь и осыпавшейся сверкающими осколками. В солнечном сплетении сделалось обжигающе холодно, а потом так же обжигающе горячо. Даже дышать стало тяжелее.

– Ты во всем винишь себя, – продолжал Зарецкий. – Так же, как и я. В том же, что и я, – поправился он.