— Память к тому же пластична: она может зависеть даже от постановки вопроса, говорит профессор психологии Андрей Александрович Григорьев. — Так, во время одного эксперимента испытуемым был показан фильм о дорожно-транспортном происшествии и задан один из двух вопросов: «Вы видели одну разбитую фару?» или «Вы видели разбитую фару?» Большинство отвечающих на первый вопрос подтвердили, что видели одну разбитую фару, часть ответила, что две. Вторые опрошенные лишь в половине случаев подтвердили, что видели разбитую фару. А на самом деле в фильме не было показано вообще ни одной разбитой фары!

Как видно, при запоминании важно еще, какой именно проблемой озабочен человек в данный момент. Получается, что обстоятельства и личностные особенности человека накладывают неизгладимый отпечаток на то, как именно и в каких деталях будет зафиксировано в памяти конкретное событие. Именно поэтому свидетельские показания очень часто расходятся при опросе группы людей и иной раз от следователя требуется недюжинный профессионализм, чтобы за творчеством свидетелей разглядеть истинную картину событий.

Еще хуже обстоит дело с определением, что в памяти истинно, а что ложно, когда человеку намеренно внушают то, чему он якобы был свидетелем. Как правило, для этого не требуется даже гипноз, достаточно, чтобы человек поверил красноречивому рассказчику, многократно в разных картинах повторяющему одну и ту же информацию для внедрения в память собеседника. При воспроизведении «запомненных» таким образом событий человек будет абсолютно в них уверен, даже вопреки, казалось бы, совершенно очевидным фактам. Вот уже где действительно «повторение — мать учения», но действует вопреки интересам человека.

Показательно в этом отношение исследование американского психолога Стефана Сеси университета с участием группы дошкольников. Предварительно тот каждому из них красочно рассказывал, что якобы он сунул руку в мышеловку, она захлопнулась, и его пришлось отвезти в больницу, где знают, что делать в таких случаях. Далее он еженедельно расспрашивал детей фактически не о состоявшемся, а о воображаемом событии, задавая один и тот же вопрос: «Тебя увезли в больницу, потому что ты сунул палец в мышеловку. Так все и случилось?». Если в первую неделю большинство детей отрицало это событие, то на десятой неделе они сами рассказали ему об этом событии, приукрасив его многими деталями, которые отсутствовали в первоначальном рассказе психолога. В последующем, половину детей ни родителям, ни экспериментаторам не удалось разубедить в том, что никакой мышеловки и тем более больницы — не было. Такие «ложные» воспоминания могут даже пройти проверку на детекторе лжи, потому что они укоренились в памяти как настоящая «правда».

Но как в мозгу происходит запоминание? Возьмем умное электронное устройство — смартфон. В нем много деталей, но мы знаем, что вся его память: музыка, фото, видео, смски — все находится на флеш-карте. Переместили карту в другой телефон, значит, память перенесли.

Мозг человека и животных устроен совсем не так, как вычислительная техника. Не найти там карты с воспоминаниями: вся память распределена в сотнях миллиардов связей между нервными клетками. Пробежали нервные импульсы через цепочку нервных клеток много раз при одном и том же аккорде — вот вам и память об этом событии. Если удастся искусственно возбудить эти клетки в том же порядке — в голове зазвучит знакомая мелодия. А комбинаций цепочек нейронов в голове у человека, как мы уже говорили, больше, чем атомов во Вселенной. Как тут разобраться в механизмах памяти?

Лучшая идея — обратиться к простым нервным системам, к мозгу той же морской улитки Аплизии, в котором всего 20 тысяч нервных клеток. При этом многие цепочки нервных клеток, реализующие тот или иной навык представлены всего несколькими нейронами, хорошо различимыми под объективом микроскопа. Нельзя ли прояснить тайны памяти человека, работая с моллюсками? В начале 60-х годов прошлого столетия едва ли не единственным психиатром, выбравшим себе в качестве объекта исследования морскую улитку, стал блестящий выпускник Гарвардской медицинской школы, а в последующем профессор Колумбийского университета Эрик Кендель. Молодой исследователь променял респектабельный кабинет столичного психиатра на лабораторию с аквариумами и микроскопами, работа в которой принесла ему в 2000 году Нобелевскую премию по физиологии или медицине — «за открытия, связанные с передачей сигналов в нервной системе». Даже у моллюска для исследования Кендел выбрал самый простой вид поведения — врожденную оборонительную реакцию втягивания жабр при прикосновении к мышечному сифону, по которому из тела моллюска выводятся отходы жизнедеятельности. Смысл этого рефлекса понятен — защита жабр от возможных повреждений. Оказалось, что если одновременно с прикосновением к сифону коротко раздражать хвост моллюска электрическим током, то уже через несколько таких проб реакция втягивания жабр резко усиливается. Еще бы, опасность увеличилась. Причем еще долгое время после проб с электрическим током моллюск продолжает усиленно реагировать даже на малейшее прикосновение к сифону. Чем не аналог невротических реакций, когда человек может вздрагивать от малейшего шороха? Преимущество моллюска здесь в том, что с его «неврозом» гораздо легче разобраться, так как он опосредован всего несколькими нейронами. Один нейрон — чувствительный, откликается на прикосновение и передает нервный импульс второму нейрону, двигательному, который уже активирует соответствующую мышцу. Передача осуществляется через синаптическое соединение, одна часть которого является окончанием чувствительного нейрона, а вторая расположена уже на теле двигательного нейрона. Между ними очень узкая щель, сотая доля микрона, которую путем диффузии легко преодолевают выделившиеся из окончания чувствительного нерва химическое вещество — медиатор. Понятно, что усиление передачи происходит в синапсе между чувствительным и двигательным нейроном, но откуда этот синапс узнает о том, что одновременно с прикосновением кто-то еще дергает моллюска за хвост? Оказалось, что в деле участвует еще один чувствительный нейрон, который воспринимает раздражение хвоста, но образует контакт уже не с двигательным нейроном, а с окончанием чувствительного нейрона. Этот третий нейрон является модулятором синаптической передачи в основной цепочке оборонительного рефлекса. Стоит только несколько раз включиться этому модулирующему нейрону одновременно с чувствительным, как из окончания последнего начинает выделяться больше медиатора. Модулирующие нейроны занимаются настройкой синапсов! Осталось только найти само вещество-модулятор, которое в своем окончании выделяет модулирующий нейрон. В простой нервной системе исследователи быстро его нашли — модулятором оказался… серотонин! Между прочим, именно с серотонином современные исследования связывают регуляцию настроения у человека. Но что дальше? Как серотонин вмешивается в молекулярное хозяйства модулируемого им синапса? Кропотливая работа привела исследователей к выводу, что серотонин активирует в синапсе целый каскад процессов, завершающийся модификацией белков, открывающих шлюзы для выброса медиатора в синаптическую щель. Проблема только в том, что как и любые белки в клетках эти «смотрители» медиаторных шлюзов достаточно быстро, за несколько часов, разрушались естественными ферментными системами и замещались на нормальные белки, так как их синтез контролируется конкретными генами. Это как раз соответствовало периоду, когда Аплизия постепенно забывала неприятности, связанные с электрическим током. Возможно, это и есть первый набросок механизма кратковременной памяти. Однако, на той же Аплизии было показано, что если сочетание прикосновений к сифону и электрическое раздражение происходило многократно и долгое время, то память об этом сохранялась надолго. Может, где-то здесь скрыты механизмы долговременной памяти? Как бы там ни было, но они должны были быть как-то связаны с геномом. Иначе, чтобы не происходило с белками в синапсе — без поддержки генов, все эти процессы обречены на очень короткое существование.