– Извините, Валерия, – я потихоньку стала опускать обращение к ней по отчеству, – мне надо бежать. Я бы с удовольствием, но, понимаете… У меня rеndez-vous6. Очень нужная встреча. Я уже опаздываю…
– Счастливая! Конечно, беги! – она откинулась на своем кресле, блаженно потянулась, закидывая за голову кисти рук, и я с неожиданным, щемящим чувством увидела, как ее грандиозные груди глыбятся, подобно массивным прибрежным валунам, вздымая и натягивая сосками невесомую ткань пеньюара. На какой-то миг представила себе, что она чувствует, ощущает этими своими фантастическими полушариями, когда ее ласкают, мнут, тискают крепкие мужские руки, и меня обдало жаром.
– А для француза вы, месье Жан, очень застенчивый кавалер, – с металлическими, скребущими нотками вдруг заговорила Валерия. – Могли хотя бы взять меня за руку. А то и попытаться поцеловать! – в ответ я вспыхнула, фыркнула, пробормотав что-то несуразное, рванулась к двери. – Нет способа чудесней изучать язык страны иной, чем считывая слова и фразы с уст любимых! – торжествующе декламирует мне вслед Валерия Константиновна, и я, затормозив у самой двери, растерянно демонстрирую зачатки эрудиции:
– Байрон. Кажется, “Корсар”, – моя ученица подтверждает:
– Очень вольный перевод… Удачи тебе! До завтра!
– А domain!7 – я вываливаюсь из будуара Валерии, сомнабулически бреду по коридору, размеченному атлантами и кариатидами, словно верстовыми столбами, и вдруг понимаю, что мои уроки прошли отнюдь не даром. Моя ученица знает и понимает гораздо больше, чем представлялось мне. Просто настолько пренебрегает мною, что не считает нужным показывать мне это.
И все-таки я достала ее своим поездом «Париж -Марсель»!
Конечно, дела обстояли далеко не так чудесно, как мне представлялось в день моего «педагогического прорыва». Уже на следующее утро Валерия встретила меня рассеянно, погруженная в собственные непроницаемые мысли, слушала невнимательно, отвечала невпопад. «Месье Жан» не вызвал никакой реакции, поезд «Париж-Марсель» намертво застрял на глухом полустанке неправильных глаголов. Я билась о ее безучастность, как рыба об лед. Наконец, после четвертой попытки вдолбить в безмятежное чело моей подопечной формы глагола etre, я решилась «разбудить» ее:
– Валерия, у нас все так хорошо шло вчера! А сейчас опять уходит время впустую. Что случилось?
– Вчера? – она обернулась, и ее изумительные глаза плавно обволокли меня изумрудным коконом своего сияния. – Что было вчера? Ах, да, да, извините пожалуйста, я опять забылась. Все думаю вот. Думаю, и не знаю, что мне придумать, – она оценивающе взвесила взглядом мою мордашку. – В принципе – обычная ерунда. Маленькие неполадки в двухместной палатке… Видите ли, у меня есть муж – хороший, богатый и сильный муж, и он держит меня в холе, довольстве и почтении, и еще у него есть любовница.
– Как?! – я округлила глаза. – Он вас не любит? – сама идея измены этой женщине представлялась мне святотатственной – чего же еще тогда надо этим свиньям-мужикам?
– Любит – не любит… Жизнь ведь не считалочка… Конечно, любит, – голос ее странно заскрежетал, – все, как полагается, со всеми причитающимися аксессуарами! Но ее – ту женщину – он вожделеет! Он дышит ею, он приходит от нее, будто живой водой омытый!
– Не может быть! – я подалась к ней. – Да любой мужик полжизни отдаст за то, чтобы просто постоять возле вас! Ваш благоверный просто сумасшедший!
– Правда? Вы замужем?
– Нет! Но все равно!..
– Однако у тебя есть кто-то?
– Да, да, конечно! – у меня почему-то быстро сохло во рту.
– И ты счастлива с ним?
– Да, да! – господи, счастлива ли я с Колей? О, нет, слова «счастливы», «счастье» слишком плоски, мелки, чтобы определять такие вещи! Он – он мне просто необходим, без него все на свете теряет смысл!
Клька врывается в мое пустопорожнее девичье существование как смерч, как ураган, и оплодотворяет его собой – своим смехом, своим медвежачьим жизнелюбием, своей жаждой схватить, познать, захапать весь мир! Он как сосульку растворяет меня в себе, и на вершине нашего слияния простой биологический акт превращается в пуповину, связывающую меня со всей громадной, бурлящей Вселенной, со всеми делами и судьбами, которые в ней вершатся! Во всяком случае, так мне казалось, и разве такое передашь словами?
– Кто он у тебя?
– Так, ничего особенного. Шоферит. Возит на «Мерсе» новорусского братка. После обеда бизнюк блюдет полуденную сиесту, а мы с Колей устраиваем свою маленькую фиесту! – прихвастнула я; меня тянуло говорить, рассказывать ей все, все, раскрываться – лишь бы она меня слушала!
– Расскажи, как вы познакомились?
– Мокли на остановке под дождем. Он был так похож на лохматого бездомного барбоса. Я пустила его под зонтик…
– Чудесно! Какая ты счастливая! А он как-нибудь называет тебя по-особому?
– Да. «Орешек», – я застенчиво хихикнула. У меня смуглое личико с заостренным подбородком, ко мне легко пристает загар, и вообще, я – тонкая и гибкая, как ореховый пруток, и грудки у меня небольшие, но упругие и стоят торчком, как готовые лопнуть почки, и тогда, в наш первый раз, трогая меня, Коля шептал: «Орешек… Орешек…»
– Что же вы не поженитесь?
– Да он уже женат… Обещает, конечно, развестись, но даже не слишком старается, чтобы я поверила… Да и где жить? Встречаться, и то приходится, пока родителей нет дома. Мама пойдет на пенсию, и получится в точности по Беранже: «А в сентябре прощай любовь!»
– Как я вам завидую, – с неожиданной искренностью вздохнула Валерия. – Однако, на чем мы остановились? Месье Жан? – на ее губах вновь возникла неуловимо-ироничная и, одновременно, чарующая улыбка. – Куда мы поедем сегодня? В Марсель? Бордо? Может, на самолете в Нью-Йорк? Хотите? Я подойду на роль стюардессы? – она приподнялась с кресла, в служебном полупоклоне склонилась ко мне: – Messeur Jean! Voulez vous un café?8 Нет, нет, подожди секундочку! Театр начинается с вешалки и для артиста! – она вышла из комнаты и вернулась вновь, но уже в «униформе стюардессы» – коротенькой темно-синей плиссированной юбочке, почти полностью открывающей божественной полноты бедра, и голубой сорочке, расстегнутой на две верхние пуговицы, с салфеткой на согнутой руке. – Месье Жан! Как я вам? Voulez vous quelque chose?9– она вновь наклонилась ко мне, и я увидела в вырезе сорочки, как тяжело качнулись ее груди, натягивая и почти разрывая ткань сорочки. Будь на моем месте мужчина… Мама! На авиалинии с такой стюардессой самолеты ломились бы от наплыва пассажиров!
– Un verre d’eau… Et un marceau de pain10.
– И… И… О чем еще спрашивают стюардессы? Нет, ну так невозможно! – Валерия рассмеялась, отбрасывая салфетку. – Я так не могу! Одновременно и придумывать, что может сказать стюардесса, и переводить это на французский… Это выше моих умственных способностей! У меня нет профессиональных навыков стюардессы! Орешек, надо написать сначала какую-нибудь шпаргалку! Сегодня я – стюардесса, завтра – медсестра… как в немецком кино! Хотя бы знать, о чем говорить.. В школе, в театральном кружке мы так всегда делали, да! Мы даже ставили «Сирано де Бержерака»! В десятом классе!
– Ты была Роксаной?
– Oui!11 Как ты угадала?
– Дедукция! – я еще раз окинула взглядом ее фигуру. – От тебя, наверное, все мальчишки в классе были без ума.
– Ах, оставь! Но я до сих пор помню заключительную сцену в парке сестер Святого Креста. Ту, в которой смертельно раненный Сирано приходит к Роксане. Со знаменитых слов: «Ну, что ж, моя газета сегодня запоздала – в первый раз за десять лет? И вам не стыдно?»
