(датировано 17 августа 1917 года)

Вечером 15 августа на Волосовеком вокзале Юго-Восточной железной дороги помещик Галичского уезда (Воринская губерния) князь Владимир Белгородский был убит солдатами.

Как явствует из свидетельских показаний, собранных в ходе предварительного следствия, 14 августа в Байгоре, поместье вышеупомянутого Белгородского, имели место волнения, в результате которых крестьяне взяли Белгородского под арест, обвиняя его в уклонении от военной службы.

Чтобы пресечь волнения, из Галича был послан отряд во главе с подпоручиком Вороновым. Последний, с конвоем из троих солдат и троих крестьян, избранных их товарищами, не доверявшими конвоирам, препроводил Белгородского в Волосово. Там Воронов препоручил Белгородского ответственному за охрану вокзала поручику Витебскому, который запер его в здании вокзала и приставил часовых.

В это время на вокзале остановился следующий на фронт эшелон, состоящий из двух войсковых частей, в том числе 152-го резервного пехотного полка. Когда среди солдат распространился слух об отправке князя на фронт, поднялся ропот: «К чему нам брать с собой на фронт пленного, лучше убить его сразу!» Переговоры ни к чему не привели, и толпа солдат, сметя часовых, охранявших арестованного, ворвалась в кабинет, где находился Белгородский, выволокла его оттуда и принялась зверски избивать. Его стащили по лестнице с третьего этажа на второй, а затем выбросили из окна на перрон вокзала, где он и был найден мертвым.

Вскрытие показало три ранения в сердце. Кроме того, челюсть и нос были сломаны, а лицо разбито. На теле обнаружены многочисленные следы побоев и раны от холодного оружия. Ребра и кости таза раздроблены.

Первые лучи солнца внезапно осветили товарный вагон. Бледно-серый рассвет потеплел и окрасился розовым. Наталия приподнялась на локте и вгляделась в лицо мужа. Ей хотелось запомнить каждую его рану. Осмелиться посмотреть на него означало разделить его страдания, его смертные муки. Поэтому она и легла с ним рядом, поэтому приникла губами к его окровавленной руке, к раздробленному запястью. Если б можно было всей своей кожей, каждым сантиметром прильнуть к нему, она бы сделала это. Тело Адички, уже остывшее, не внушало ей страха. Ее тепла хватит, чтобы согреть их обоих.

Молоденький солдат — это он привел ее к вагону, куда второпях уложили тело Адички, — отвернулся: ему было неловко присутствовать при столь интимной сцене. Он видел то, чего, казалось, не видела молодая женщина: обезображенное лицо, чудовищно изувеченное тело. Солдат хотел было накрыть его своей шинелью. Но женщина не дала ему этого сделать. Он не понимал, как она может вот так лежать рядом с мужем, то и дело целуя его лицо, грудь, руки. Что-то животное было, на его взгляд, в таком поведении. Эта молодая женщина напомнила ему суку. Но она была так прекрасна и трогательна, что он тотчас устыдился своих мыслей.

Откуда ему было знать, что перед ее глазами стояло живое лицо любимого человека, заслоняя эту маску, неузнаваемую от побоев. Наталия смотрела на мертвое тело и видела Адичку в разные моменты их недолгой супружеской жизни: вот Адичка просит ее стать его женой в тот зимний день, когда они катались на коньках по льду Невы; вот Адичка в Байгоре, показывает ей поместье и удивляется, что она не может отличить тополь от дуба; вот Адичка со скрипкой, играет Чайковского, так проникновенно, что и она начинает любить эту музыку, которую раньше считала «чересчур русской».

Наталия не теряла головы, не плакала. Она как будто вообще забыла, что такое слезы. В ней не осталось ничего, кроме ее любви. Мертвое тело, к которому она прижималась, было Адичкой, она знала это, но Адичка по-прежнему жил в ее собственном теле. Глаза ему закрыли, но она все еще чувствовала на себе серьезный, чуть встревоженный и бесконечно любящий взгляд мужа. Убитые лани были куда реальнее.

Солдат мягко, осторожно напомнил ей, что уже рассвело и ей нельзя здесь оставаться, он должен отвести ее к Ловским, где она будет в безопасности, после чего он сделает все необходимое, чтобы перевезти тело ее мужа в Петроград. До конца своих дней Наталия не забыла человека, которого ласково называла «мой солдатик». Она всегда вспоминала его с нежностью и благодарностью. Это был юноша-социалист из Киева, проникшийся жалостью к несчастной женщине. Без его помощи она никогда не отыскала бы Адичку в лабиринте железнодорожных путей, на этом кладбище товарных вагонов.

Наталия в последний раз погладила лицо и шею Адички. Под коркой засохшей крови разглядела поседевшую бородку мужа, и сердце у нее сжалось. Потом она заметила, что на нем нет медальона с прядью ее волос. Ей вспомнилось, что она видела на нем этот медальон, когда его силой уводили от нее; и еще вспомнилось, что это был талисман, хранивший их — Мишу и Адичку. И тогда она почувствовала, как из самой глубины ее существа рвется вопль такой силы, что сейчас он разорвет ей грудь и она тоже умрет, прижавшись к телу мужа.

Детские голоса, тихие, шепчущие, остановили этот крик. Наталия обернулась и увидела у вагона стайку детей. Их было с десяток, мальчиков и девочек, с ними пришли несколько матерей. Они держали в руках букеты цветов. Цветы были полевые, только что сорванные, еще влажные от росы. На всех лицах, обращенных к ней, она читала скорбь и сострадание. Одна из женщин протянула ей зажженную свечу. Затем перекрестилась и преклонила колени. Остальные последовали ее примеру, Наталия и молоденький солдат в вагоне тоже стали на колени.

«Только благодаря им я не лишилась рассудка», — скажет потом Наталия.

С Волосовского вокзала донесся стук колес первого поезда.

Стало быть, вот здесь, в Волосове, 15 августа 1917 года погиб Адичка Белгородский. Ровно семьдесят семь лет назад. День в день. Вокзал, построенный в конце прошлого века, «гордость нашей губернии», как пишет он в своем дневнике, мало изменился. Единственное здание из красного кирпича хорошо сохранилось. За стеклянной дверью видна лестница, ведущая наверх. В окнах второго этажа пышно цветут герани.

В одно из этих окон выбросили изувеченное тело Адички, об этот вот перрон оно разбилось. Следствие так и не установило, умер он до или после падения.

Итак, мое знакомство с этим уголком России начинается на том самом перроне, где оборвалась его жизнь. Выходя из московского поезда, я не была готова к такому резкому столкновению с историей. Василий Васильев тоже. А ведь мы о многом успели поговорить за время пути!

— Прошу вас, Мари… Нас встречают с цветами… Они почитают за честь принять прямого потомка Белгородских.

Василий Васильев по-дружески берет меня под руку и ведет к выходу. Четыре месяца переписки и почти пятнадцать часов в поезде сблизили нас. Тот документ, который он дал мне мартовским вечером в Париже, сделал свое дело: послужил приманкой. Прочитав «Книгу судеб», я захотела узнать больше. И даже попросила у Васильева разрешения присоединиться к нему, в каком-то смысле принять участие в его работе.

Вчера в этот час я была в самолете. Васильев встретил меня в московском аэропорту. Мы вместе пообедали и поехали на вокзал. В Волосове мы должны были оказаться через шесть часов, но поезд шел вдвое дольше. Сегодня в полночь тем же поездом мы поедем обратно, а затем я вернусь во Францию. Что же мы увидим? Что осталось от Байгоры?

Встречают нас четверо. Трое мужчин и женщина, представители местных властей. Им лет по сорок, все занимают какие-то должности в административном аппарате, ведают культурой. Позже Василий Васильев поймет, что один из мужчин был сотрудником госбезопасности, которого приставили следить за нами.

Женщину зовут Варвара. Светловолосая, ярко накрашенная, она настолько же общительна и разговорчива, насколько ее спутники чопорны и скупы на слова.

Это благодаря ей, ее поискам в архивах 1917 года, Васильеву удалось восстановить обстоятельства гибели Адички. Она же приготовила для нас программу на сегодняшний день: посещение краеведческого музея, затем прогулка по местам, где находилось имение Бай-гора. Под конец она, сияя улыбкой, сообщает, что обедать мы все приглашены в больницу, где главный врач даст банкет в нашу честь. А знаю ли я, что больница, основанная моим прапрапрадедом, до сих пор работает? И что она одна из лучших в области? Васильев переводит и подмигивает мне: дает понять, что все складывается наилучшим образом. «О, Мари… Вы увидите, что такое русское хлебосольство! Нас ждет настоящий пир!» — добавляет он. День только начинается, и я не знаю, что найду и что вообще здесь ищу. Впрочем, не важно. Я послушно усаживаюсь на заднее сиденье старенького чешского микроавтобуса и — в путь!