Костя во второй раз напомнил Наталии, что ей надо поесть. Он как мог старался ее приободрить. Утром он успел переговорить с подпоручиком Вороновым. Тот уже вернулся с Волосовского вокзала, где оставил князя под надежной охраной. Подпоручик был настроен оптимистично: в Москве князь будет в безопасности, а она, Наталия, скоро приедет к нему. Чтобы окончательно ее успокоить, Костя дал ей записку от Козетты Ловской — несколько строк, торопливо нацарапанных на обороте какого-то счета. «Ложись спать пораньше. Завтра мы придем за тобой чуть свет. Ты уедешь первым поездом в Москву, где тебя будет ждать твой муж».

Только после этого Наталия почувствовала, что медленно, постепенно возвращается в реальный мир. Все опять стало настоящим. Она ощутила вкус хлеба, речной рыбы, жареных грибов; увидела угасающий день за окном; услышала свист стрижей. Заметив, что в доме темно, она удивилась вслух. Костя зажег свечи в канделябре и объяснил, что вчерашней ночью толпа разнесла электрогенератор. Наталия ничего на это не сказала. В Байгоре не стало электричества — ну и что с того? Главное — завтра она увидится с Адичкой. И она поблагодарила Костю за его спокойствие и рассудительность. «Дом я оставляю на тебя, — сказала она, вставая. — Я уверена, что так сделал бы мой муж».

В спальне она опять удивилась, на сей раз тому, что постель расстелена, шторы задернуты, на ночном столике стоит графин со свежей водой, а пеньюар и домашние тапочки лежат на своем обычном месте, на пуфе перед туалетным столиком. Бурные события последних суток ничего здесь не коснулись. Наталия сняла туфли на веревочной подошве и легла одетая под одеяло. Теперь, когда она ждала встречи с Адичкой, на нее навалилась усталость. Раздеться, принять ванну или хотя бы умыться было выше ее сил. Она тотчас провалилась в глубокий сон.

Среди ночи Паша без всяких церемоний разбудила Наталию. Властным голосом, чуть запыхавшись, она просила ее поторопиться. Наталия вскочила с кровати. В доме царила непроглядная тьма; выйти из комнаты, миновать коридор и спуститься по главной лестнице оказалось непростым делом. Внизу их поджидал Костя с зажженной свечкой в руке. Рядом с ним стоял совсем молоденький солдат. Он объяснил: «Вам надо сейчас же бежать, сударыня. Переоденьтесь, а утренним поездом уедете в Москву. Вам лучше подождать у Ловских, там безопаснее». Наталия кивала, не задавая вопросов, пока Паша укутывала ее в накидку горничной. «Вас не должны узнать, когда мы выйдем, сударыня. Надвиньте капюшон так, чтобы лица не было видно. У заднего крыльца ждет двуколка. Ваш кучер запряг лошадей. Если бы не он, мы не смогли бы увезти вас. — Он обернулся к Паше: — Если нас остановят и спросят о чем-нибудь, отвечать будете вы». Его решительный и спокойный тон подействовал на Наталию. Она почувствовала в себе готовность следовать за этим солдатом, повиноваться ему, всецело положиться на него. Он был такой молоденький, такой трогательно юный. Сколько ему могло быть лет? Шестнадцать? Семнадцать? Голос у него был еще по-мальчишески ломким.

Следуя за огоньком свечи, они прошли через столовую в кухню. За окном Наталия увидела темные очертания двуколки и силуэт кучера на облучке — он уже держал в руках вожжи. Паша надела такую же накидку, как у нее. Обе женщины пониже надвинули капюшоны, и Костя наконец отворил дверь.

Снаружи все было спокойно. Только огни там и сям говорили о присутствии людей. Но то были костры, у которых грелись крестьяне, а не разрушительное пламя. Видно, заходить в усадьбу никому теперь не возбранялось. Жабы, как всегда в эту летнюю пору, распевали вовсю.

Солдат бесшумно взобрался к кучеру на облучок, Паша села сзади. «Спаси вас Бог», — шепнул Костя, помогая Наталии сесть. Свечу он оставил в кухне, чтобы не привлекать внимания. Однако Наталия отчетливо увидела, как по лицу дворецкого, изборожденному морщинами, текут слезы. «Не убивайся так, — ласково сказала она. — Я скоро вернусь. Вместе с Адичкой». Но ее слова только пуще расстроили старика, и он ушел в кухню, рыдая в голос.

Лошади тронулись, стоило лишь кучеру негромко щелкнуть языком. До большой дороги ехали шагом. Только там можно было перейти на рысь, а потом и на галоп.

Дважды их останавливали. Солдат предъявлял фальшивый пропуск, который нельзя было отличить от настоящего. Наталия, закутавшись в накидку и спрятав лицо под капюшоном, притворялась крепко спящей. «Счастливого пути, товарищи!» — крикнул им вслед один крестьянин. «Доброй вам ночи!» — отозвалась Паша.

Копыта лошадей весело цокали по дороге. Легкий ветерок разогнал редкие облака, и небо мерцало мириадами звезд. Наталия смотрела на них в каком-то счастливом изумлении. Казалось, будто звезды светят ей, чтобы указать путь, будто говорят, что жизнь продолжается, где-то там, вдали от людского безумия. Она думала о Ксении и ее детях, которые были в безопасности в Ялте, и те же самые звезды светили им. Она сумеет убедить Адичку, что им необходимо уехать в Крым, где родные приютят их до лучших времен. Адичка, конечно, будет отказываться, а она — настаивать. Но в конце концов поступит так, как захочет он. Волнения и страхи, пережитые за эти дни, острое ощущение близкой и реальной опасности, непрочности окружающего ее мира — все это словно пробудило ее от сна. И впервые за время супружеской жизни Наталия искренне, всерьез и с радостью подумала о материнстве. Произвести на свет ребенка Адички — это вдруг показалось ей единственно возможным ответом тому, что она не могла назвать иначе как «людским безумием». Беда отступила, сама мысль о ней растворилась в ночи. Эта летняя ночь, теплая, напоенная ароматами, о многом напоминала и многое обещала. Пальцы Наталии, лежавшие на коленях, играли начало пятой «Весенней» сонаты Бетховена, которую так любил Адичка и которую они исполняли вдвоем рождественским вечером на Фонтанке. Ей казалось, будто она слышит плач скрипки. Охваченная сладким блаженством, Наталия не замечала ни странного молчания, воцарившегося в двуколке, ни удрученного лица Паши. Ее спутники за всю дорогу не обменялись ни единым словом; когда же она решилась наконец поблагодарить их, то не поняла, почему они вдруг сконфузились и отвернули лица.

Но искаженное горем лицо Козетты Ловской, когда та открыла им дверь, подействовало на Наталию как удар электрического тока. Она не успела еще выкрикнуть имя мужа, как Козетта в слезах кинулась ей на шею. «Адичка умер», — проговорила она.

«Вестник Воринки», 16 августа 1917

Волнения в поместье Байгора

Нам только что сообщили о серьезных волнениях в поместье князя Белгородского. Толпа из пяти тысяч крестьян разорила имение. Помещик и его жена были захвачены бунтовщиками. Крестьяне разграбили винный погреб и перепились. В Байгору был послан военный отряд. Поместье князя Белгородского считается одним из самых передовых в области разведения элитного рогатого скота и рысистых лошадей. По этой причине оно уже давно находится под охраной губернских властей.

«Вестник Воринки», 17 августа 1917

Сегодня утром мы получили телеграммы от уездного комиссара города Галича. Он сообщает, что толпа, взяв под арест Владимира Белгородского, поставила условием его освобождения немедленную отправку на фронт. Князь принял это условие и был препровожден на вокзал города Волосова, чтобы оттуда отбыть в действующую армию. В это время через город проезжал военный эшелон. Когда состав остановился в Волосове, солдатня, узнав об аресте князя, принялась избивать его, и князь, после жесточайших мучений, был убит разъяренной толпой.

Из полученных позже телеграмм нам стало известно, что Байгора, одно из крупнейших поместий России, принадлежащее князю Белгородскому, почти полностью разорена. Солдаты, которые по распоряжению губернских властей охраняли поместье князя Белгородского, играющее, как мы отмечали вчера, важную роль в развитии скотоводства, были избиты толпой и разбежались. Разорив поместье князя Белгородского, толпа, подстрекаемая солдатней и агитаторами, отправилась грабить соседние имения. В настоящее время толпа разоряет поместье графа Ловского.