— Игорь знал, что ты беременна?

— Нет, я ведь хотела избавиться.

— Какая жалость! Он был бы так счастлив!

Искренность, с которой вырвались у Наталии эти слова, вызвала у Екатерины новую вспышку гнева.

— Игорь умер! Какая разница, знал он или не знал! А я осталась одна с трехлетним ребенком на руках, и скоро появится еще один, которого я не хочу! Понимаешь, одна!

Она бросилась на кровать и снова залилась слезами. Наталия и рада была бы пожалеть невестку, но мысль ее неотвязно возвращалась к Игорю. Он так и стоял у нее перед глазами, играющий с сынишкой, спорящий о хозяйстве с братьями. Ей вспомнилось, как он смеялся в тот августовский вечер, когда они пели вместе с жабами. И при мысли, что больше она никогда его не увидит, горе, которое Наталия до сих пор старательно прятала, захлестнуло ее, грозя прорваться наружу. Она закусила руку, чтобы не заплакать. Ее взгляд стал жестким. Теперь ей были противны стенания невестки, эти слезы, которые она проливала не по погибшему мужу, а по себе.

— Ты не одна, — сказала Наталия. — У нас очень дружная семья. Ребенок Игоря — это свято. Все будут рады ему, будут его любить. Мы позаботимся и о нем, и о тебе, и о твоем сынишке.

— А если я не хочу, чтобы вы обо мне заботились? — вскинулась Екатерина.

Ее вновь охватила такая ярость, что она даже забыла о своем горе; вскочив, она бросилась к Наталии.

— Выдержка Белгородских! Достоинство и честь Белгородских! Их широкая натура! Их родственные узы! О да, в этой семье крепко держатся друг друга! Но мне-то что с того, если я беременна и не хочу этого ребенка! Ребенок Игоря — это свято, говоришь? А как же я? Я!

Екатерина говорила с таким напором, что Наталия не могла даже вставить слово, попросить ее замолчать. Она злилась, была голодна, ей надоело ссориться. Пусть Екатерина кричит, сколько душе угодно, но в одиночестве. Наталия хотела было уйти, но невестка загородила дверь, не выпуская ее из комнаты. Прекрасные зеленые глаза по-кошачьи прищурились, взгляд застыл. Красные пятна на шее и плечах исчезли. Внезапно она совершенно успокоилась.

— Вот как, ты мне расхваливаешь семью? Говоришь, что ребенок Игоря — это свято. А сама чего ждешь, у тебя-то почему нет ребенка? Ты уже год замужем — и ничего! Ни разу не забеременела! Как тебе удается? Как ты избавляешься от этого? Или скажешь, что ты еще девственница?

Рука Наталии взлетела сама собой, и затрещина пришлась Екатерине по виску. Наталия замахнулась снова, но тут из парка донесся детский визг, и она метнулась к окну. Ее сестра и Дафна бежали к дому, а пустые качели еще тихонько покачивались.

Еще много лет спустя Татьяна не могла удержаться от смеха, вспоминая эту сцену.

«Взрослые были сами не свои из-за всех этих угроз в связи с похоронами дяди Игоря, и на нас никто не обращал внимания. После обеда мы пошли играть в сад. У ворот в траве громко квакала большая жаба. Дафнушка тут же поймала жабу и вздумала покачать ее на качелях. Сказано — сделано. И вот мы качаемся втроем: я, Дафнушка и жаба. Раскачиваемся, вверх-вниз, все выше и выше, а жабу придерживаем с двух сторон коленками. И вдруг на нас как брызнет что-то зеленоватое, с таким неприятным запахом! Это жабу вырвало. Представляете, ее укачало на качелях! Увидев нас, Наталия расплакалась. Мы не понимали почему, и нас это сильно испугало. До того, что мы даже отправились спать без разговоров. А когда поднимались по лестнице, услышали, как она расхохоталась. Теперь-то я понимаю, что нервы у сестры были на пределе».

За столом Наталия рассказала историю про жабу на качелях и несколько развеселила всех. Стали вспоминать забавные случаи из детских игр с животными. Даже старый дворецкий Костя позволил себе вставить слово, подавая ей тарелку раков:

— Вот ваш муж в детстве — он бы никогда такого не сделал. Он природу очень любил и всякую живую тварь понимал. Бывало, целыми днями пропадал с биноклем и тетрадкой, все наблюдения свои записывал.

— Мы смеялись над ним и звали великим натуралистом, — подхватила Ольга.

— Но все восхищались его умом и широтой познаний. Он знал названия всех деревьев, всех насекомых и всех птиц, — добавила Мария.

Она с любовью смотрела на старшего сына, который по-прежнему был для нее средоточием всех на свете достоинств. Адичка застенчиво улыбался, как будто смущенный тем, что говорят о нем. На самом же деле он вовсе не слушал разговора. Мысли его то и дело возвращались к похоронам Игоря. Хоронить или не хоронить брата в усыпальнице? Несколько часов назад Адичка вместе с Ольгой принял решение, но теперь снова сомневался. В открытое окно он видел людей, столпившихся на краю большого луга. Лиц на таком расстоянии различить он не мог.

— Когда мама ляжет, приходи ко мне в кабинет, — шепнул он на ухо Ольге.

Та незаметно опустила веки в знак согласия и поднялась, давая понять, что обед окончен и можно встать из-за стола.

— Костя, — распорядилась она, — подай нам кофе в серо-желтую гостиную, там будет лучше, чем в малиновой. Ты затопил камин, как я тебе приказывала? — Взгляд ее встретился с внезапно потемневшими глазами Наталии. — Прости, дорогая, опять я забыла, что хозяйка дома — ты.

Ольга толкнула дверь кабинета и удивилась, застав у брата целое общество: священника, который служил панихиду, управляющего и Козетту и Николая Ловских — они только что приехали, и дворецкий провел их без доклада прямо сюда. Наталия стояла за креслом мужа. Окна были закрыты, гардины задернуты. Кабинет освещали несколько ламп.

— Здесь нечем дышать, — сказала Ольга, направляясь к окну. — Надо проветрить!

— Не надо, — остановил ее Адичка, и рука Ольги застыла на полпути.

Она вопросительно подняла брови, но возражать не стала и села в кресло, на которое он ей указал.

— Вокруг дома так и рыщут, я не хочу, чтобы нас увидели. Во дворе у коровника толпятся вооруженные люди.

Рука его машинально поглаживала бородку, а губы силились улыбнуться. В скудном освещении ламп стали заметнее круги под его глазами и бледность.

— Дело обстоит хуже, чем мы думали, и я не сразу сказал вам об этом только потому, что не хотел понапрасну тревожить маму, Катю и Ксению.

Лица, обращенные к нему, были серьезны и внимательны. Одна Козетта заметно нервничала. Несмотря на закрытые окна и задернутые гардины, можно было расслышать хор жаб, и от этих звуков на усталом лице Адички вновь появилась улыбка, на сей раз невольная. Затем своим ровным, мягким голосом он рассказал, что случилось сегодня под вечер.

После окончания бдения в церкви Адичка еще раз зашел туда. Ему не понравились сваленные в беспорядке у гроба букеты, да и зеленых веток было маловато. И вот, когда он распекал садовников, к нему обратился незнакомый человек, видно пришлый, с вопросом: «И где же вы думаете похоронить вашего брата?» Человек был молодой, высокого роста, в бескозырке. Дерзость его рассердила Адичку, и он сухо бросил в ответ: «В нашей церкви, в усыпальнице». Тут незнакомец сделал знак садовникам и крестьянам подойти поближе, чтобы все слышали его. И начал, повысив голос: «Вашего здесь больше ничего нет. И дом не ваш, и земля, и церковь. Попробуйте только похоронить вашего брата в усыпальнице, и мы выкинем его тело вон и всю вашу родню заодно!»

Адичка и матрос стояли лицом к лицу в окружении толпы крестьян — большинство из них родились в Байгоре. Никто не возмутился, никто не возразил. Адичка обвел взглядом жителей деревни, всмотрелся в каждого, словно призывая сказать хоть что-нибудь. Но ответа он не дождался. Все молчали, словно в оцепенении. Тогда он тоже повысил голос: «Я поступлю так, как считаю нужным! — И продолжил спокойно: — А теперь дайте мне пройти». Люди послушно расступились. Уходя, Адичка слышал, как незнакомец подстрекает крестьян: «Ничего его здесь больше нет!»

— Раньше я никогда этого матроса не видел, — закончил свой рассказ Адичка. И под бурное возмущение слушателей заключил: — Лично я думаю, что уступать нельзя. Крестьяне хотят получить нашу землю — ладно, но осквернять наши могилы — этому не бывать! Пусть даже придется пойти с ними на конфликт, чего мне до сего времени удавалось избежать.