Лейстер закусил губы; он понял, что зашел слишком далеко, и пристыженный, но вместе с тем и рассерженный этими словами схватился за шпагу.

– Милорд Сэйтон, – сказал он, – если бы я не видел, что ваши слова вызваны просто слепой яростью, то доказал бы вам, что англичанин отвечает оружием на угрозы. Но вы совершенно неправильно поняли меня. Роберт Сэррей никогда не произнес чего-либо оскорбительного для чести вашей сестры; ведь расположением благородной дамы всегда позволительно хвастаться, особенно когда являешься не кем-либо, а Сэрреем. И оскорбление имело бы место только с того момента, когда Сэррей изменил бы предмету своего обожания.

Сэйтон был вдвойне недоволен этим ответом. Граф затронул такую тему, которая, как надеялся Сэйтон, могла быть разрешена лишь с оружием в руках; он явно хотел раздразнить его, а теперь, когда вызвал на взрыв ярости, говорил опять-таки успокоительным тоном.

– Милорд, – ответил он, – не годится играть с порохом; у меня в жилах течет слишком горячая кровь, чтобы я мог вступить в переговоры о том, задевает ли или не задевает что-либо чести Сэйтонов. Будьте добры уважать мое гостеприимство и не говорить о таких вещах, рассуждать о которых я могу, только имея в руке меч или секиру. Для моей сестры, может быть, совершенно безразлично, состоит ли или нет в числе ее поклонников какой-нибудь лорд Сэррей, но я считаю оскорблением, если мне говорят, будто кто-нибудь из англичан может похвастаться, что леди Сэйтон забыла видеть в нем врага своей родины. Если бы сказавший это говорил правду, то мне пришлось бы вызвать его на смертельный поединок, если же он солгал, то я проучил бы его, как мальчишку.

С этими словами Сэйтон поклонился и вышел, оставив графа одного.

Дэдлей с насмешливой улыбкой посмотрел ему вслед, но сквозь искусственное презрение явно проглядывали стыд и ненависть бессильной злобы. Он готов был побить себя самого за то, что вызвал эту сцену и окончил ее, не вызвав Сэйтона на поединок, но чувствовал, что для этого у него не хватило бы мужества.

В таком настроении, которое с каждым днем становилось все невыносимее, его застал Сэррей. Неожиданно увидев друга, Дэдлей еще более смутился и забеспокоился; он смущенно пошел к нему навстречу, и ласковые слова приветствия, с которыми к нему обратился Сэррей, заставили всю кровь хлынуть в его лицо.

– A! – засмеялся Сэррей. – Ты уже чувствуешь, что я пришел с добрыми вестями! Ты, конечно, рассчитываешь на то, что я, как твой друг, подготовлю почву для исполнения твоих честолюбивых замыслов!

Дэдлей все более и более приходил в замешательство. Он даже и не догадывался, что испытующий взгляд друга с беспокойством старался прочитать на его лице, заденет ли тот маленький обман, который он приготовил для него, только его честолюбие или также и сердце?

– Помнишь ли, Дэдлей, – продолжал Сэррей, – как еще в моем доме я спрашивал себя, одобряет ли твое сердце те планы, которые замыслило твое честолюбие? Настал час решения. Загляни еще раз в свое сердце. Женщина, подобная Марии Стюарт, хочет быть завоеванной, а ее любовь должна быть заслуженной. Если в твоей душе горят одни только честолюбивые замыслы, то ты спокойнее можешь отнестись к решению, но если в дело замешано твое сердце, то когда-нибудь потом ты, может быть, станешь с большей горечью оплакивать победу, чем теперь – отказ!

– К чему такое торжественное предисловие? – ответил Лейстер. – Ты знаешь, что у меня любовь и честолюбие горят общим пламенем. Может быть, ты собираешься сделать мне какое-нибудь особенное признание? Быть может, прекрасные очи Марии растопили ледяную кору вокруг твоего сердца и ты собираешься принести великую жертву дружбе, отказавшись от своей страсти, если я признаюсь тебе в своей любви к ней?

– Что ты говоришь! Ты воображаешь, что я стал твоим соперником? Нет, будь уверен, что если бы даже Мария Шотландская была той женщиной, которую я мог бы любить, то корона на ее голове заставила бы для меня потускнеть блеск ее очей. Я спрашиваю тебя совсем по другим основаниям. Мария относится к тебе подозрительно потому, что тебя рекомендует Елизавета. От того, кого Мария выберет себе в супруги, она требует прежде всего любви, о тебе же ей известно, что ты – фаворит Елизаветы, что в Париже ты одерживал немало побед; она знает даже то, что я до сих пор скрывал от тебя, хотя теперь мне и придется открыть тебе это… Помнишь нашего пажа?

– Конечно! Разве ты опять нашел Филли?

– Да, я нашел ее. Она теперь в женском платье и находится на службе у королевы. Филли из-за тебя стала несчастной: она навлекла на себя ненависть Екатерины и подверглась пытке. Она спасла тебя, когда ты лежал в объятиях Фаншон.

– Это я знаю, и если я могу сделать что-нибудь, чтобы отплатить ей за услугу, то сделаю это с радостью.

– Дэдлей! Эта бедная девушка уже тогда любила тебя! Ты презрительно улыбаешься, быть может, втихомолку ты издеваешься над тем, что уродливое ведьмино отродье осмелилось поднять на тебя свои взоры. Но это ведьмино отродье рисковало жизнью за тебя. Филли чиста и добродетельна; это – благородная, верная душа. Но вот чего ты не знаешь: ее внешность была искусственно искажена, и теперь на ее нежное чело ниспадают шелковистые белокурые волосы, а глаз чарует волшебная стройность ее стана, и она по-прежнему любит тебя. Говорю это тебе в предупреждение. Прибавлю еще, что все в замке думают, что из нас троих для Филли всего милее был я, так как ее преданные уста ни разу не обмолвились ни единым словечком о тебе. Так смотри же, признаваясь королеве в любви, берегись показать ей, что понимаешь истинное значение взглядов Филли! У женщин острое зрение, и если Мария найдет, что ты среди ее служанок нашел ей соперницу, то тебе придется с большим позором покинуть Сент-Эндрью.

– Значит, королева приглашает меня туда?

– Я принес тебе письмо от нее, но сначала скажу тебе еще следующее. Филли священна для меня, как дочь лучшего друга.

– Ты просто невыносим с своими опасениями, ты словно завидуешь мне в чести завоевать симпатии сердца этого маленького чертенка.

– Мои опасения заключаются только в том, что ты не послушаешься моих предупреждений и повредишь этим только самому себе. Не пытайся опять, как и прежде, пользоваться услугами Филли и при ее посредстве узнавать намерения Марии.

– Ах, боже, как ты надоел мне с этой Филли! – нетерпеливо пробормотал Лейстер. – Где письмо королевы?

Сэррей передал приятелю письмо, и тот с громадным нетерпением вскрыл его; но едва успел он пробежать его, как лицо его засветилось торжеством.

– Она хочет видеть меня, хочет лично переговорить со мной, а потом уже решить. Теперь жребий брошен, и моя участь решена! – возликовал Дэдлей. – Да, стоит мне протянуть женщине хотя бы кончики своих пальцев – и она погибнет. Но я не хочу обмануть доверие Марии; она будет королевой моего сердца, и во главе ее войск я укажу Англии шотландскую границу. Сэррей, я буду королем и назову своим лучший цветок всего мира.

– Не торжествуй так преждевременно! – остановил его Сэррей с печальной улыбкой, потому что он знал, как горько придется Лейстеру разочароваться в своих розовых надеждах. – Одновременно с тобою руки Марии добивается также лэрд Дарнлей. До сих пор она только сообщила тебе, что хочет повидаться с тобою, а этого от нее мог потребовать посланник Елизаветы.

– Приз, который получаешь после трудной борьбы, особенно ценен! Роберт, неужели ты не веришь, что мне удастся взять верх над каким-то шотландским пьяницей? Клянусь Богом, я был бы способен приписать все это твоей зависти, если бы не видел примеров твоей непоколебимой добродетели. Нечто подобное уже приходило мне в голову, когда ты так неожиданно исчез и я узнал, что ты отправился в Сент-Эндрью. Я говорил относительно этого с Сэйтоном. Прости, это было неосторожно, но лучше, если ты узнаешь об этом от меня, а не от него! Мне стало не по себе, когда ты ускакал не простившись, но теперь я уже раскаиваюсь в своей неосторожности. Лэрд ответил мне, словно мужик, и мы чуть не обнажили мечи друг против друга…