– Есть некоторое различие между сохранением своей веры и объявлением народу, что «ваши властители служат не Богу и потому их власть не от Бога». Есть разница между упорством в своей религии и революционным направлением.

– Но ведь люди, не исполняющие желания начальства, считаются врагами последнего?

– Они враги только в том случае, если выступают с оружием в руках.

– Но они обязаны так поступать, если Бог посылает им силу и средства на то.

– Значит, вы того мнения, что подданным дозволено восставать против своих властей, если имеется на то возможность, и что только слабость заставляет их повиноваться?

– Несомненно! – смело ответил фанатик.

Мария смотрела на своего собеседника с изумлением. Такое учение, подрывающее всякий авторитет, приглашающее подданных быть судьями своих властителей и побуждающее народ к восстанию, привело ее в ужас.

При этой своеобразной сцене присутствовал один только лэрд Джеймс Стюарт. Он постарался успокоить свою сестру и вернуть ей прежнюю бодрость духа; Мария Стюарт сделала вид, что одобряет мятежные слова Нокса, и, как бы подтверждая их значение, сказала:

– Так, я поняла вас! Мои подданные должны повиноваться вам, а не мне; они могут делать все, что желают, но не то, что я повелеваю им. Вместо того, чтобы быть их королевой, я должна научиться быть их подчиненной?

Нокс громко запротестовал и хотел отступить.

– Клянусь Богом, – возразил он, – я далек от того, чтобы освобождать подданных от их долга повиновения. Я желаю только одного: чтобы властители, как и их подданные, повиновались Богу, который внушает венценосцам быть отцами и матерями святой церкви.

Мария не могла примириться с тем, чтобы быть покровительницей религии, которую она только допускала, но в глубине души презирала. Она не выдержала и дала волю своим чувствам, которые скрывала до сих пор. Она с гневом возразила:

– Не вашей церкви буду я покровительствовать, но церкви римской, которую считаю единой истинной церковью Божией.

При этих словах Нокс также вышел из себя. Он стал доказывать королеве, что ее воля не есть право и что римская церковь не может быть непорочной невестой Христовой. Затем он стал подвергать римскую церковь жестокому осмеянию, доказывал ее заблуждения, ее пороки и предлагал доказать, что ее вероучение более выродилось, чем иудейское. Королева отпустила Нокса, указав ему на дверь.

Надежды Марии Стюарт на примирение с протестантами разбились об упорство реформатора; но послышались голоса, которые порицали и Нокса за суровое обращение с королевой.

С другой стороны, королеве старались доказать, как мало у нее власти проявлять негодование против такого человека, как Нокс. Городской голова Эдинбурга, Арчибальд Дуглас, издал приказ, по которому все монахи, священники и паписты под угрозой смертной казни должны были покинуть город; вместе с тем был возбужден вопрос, следует ли в общественных и гражданских делах повиноваться королеве, считающейся идолопоклонницей.

Между тем как Нокс распространял в городе слух, будто Мария Стюарт находится в полной власти патеров, Боскозель Кастеляр ликовал, узнав, что план Стюартов разрушен, а вместе с тем случайное знакомство, приобретенное в Эдинбурге, дало ему повод построить смелые планы о новом триумфе над Стюартом.

Старый граф Арран не явился приветствовать королеву, но прибыл его сын, пылкий мечтатель и любитель приключений. Увидав красавицу-королеву, он воспылал желанием завладеть этой женщиной, а вместе с нею и короной. Он обращался ко всем друзьям, склоняя их низвергнуть всемогущего Стюарта, возведенного королевой в звание графа Mappa, и принудить королеву избрать себе супруга.

Однажды, во время кутежа в корчме, Боскозель встретился с молодым графом Арраном, услышал, с каким воодушевлением тот произнес тост: «Да здравствует Мария Стюарт и долой каждого, кто хочет быть ее опекуном в этой стране!» – и сразу почувствовал симпатию к нему. Молодые люди быстро пришли к соглашению и предприняли решение собрать в древнем священном месте коронования шотландцев всех представителей горной страны, лэрдов, сохранивших верность католической церкви, и предложить врагам Стюартов – Гентли, Гордонам и Черному Дугласу – направиться в Эдинбург, обезглавить вожаков восстания, водворить порядок в парламенте и вручить Марии бразды правления. Боскозель должен был склонить Марию к одобрению этого плана.

Он явился в благоприятный момент, то есть именно тогда, когда Мария чувствовала себя глубоко оскорбленной пережитым унижением.

В первый момент она со страстным пылом ухватилась за этот план и уже мечтала о том, как во главе верноподданных вассалов явится победительницей в завоеванный город. Но не успел Боскозель удалиться, сияя от счастья, как ею овладело раздумье. Боскозель был пылок; он любил и видел все в розовом цвете; а что, если он ошибся, если лэрды обманули его, чтобы отнять у нее последнюю поддержку в лице Джеймса Стюарта?

Она намеревалась посоветоваться со своим духовником, как вдруг к ней вошел Джеймс Стюарт с нахмуренным челом. Королева вздрогнула, по его лицу она поняла, что он явился к ней с дурными вестями; но каково было ее удивление, когда он сделал ей то же предложение, что и Боскозель, но, конечно, с другой конечной целью.

– Хорошо было бы, – начал он, – если бы вы показались всей стране и с этой целью предприняли объезд всех графских владений. Вы достигнете этим двоякой цели: познакомитесь со своими врагами и таким выступлением против мятежных лэрдов приобретете уважение и власть.

Королева смотрела на него с изумлением. Не догадывался ли он о предложении Боскозеля, что требовал от нее того же самого, с той лишь разницей, что называл иные имена врагов?

– Кто же эти мятежные лэрды, – спросила она, избегая пытливого взгляда брата, – и откуда у меня власть смирить их, если реформатский священник безнаказанно дерзает оскорблять меня в моем дворце?

– Мария, – возразил Стюарт, – неужели вы больше доверяете французу, который хвастливо сбивает репейные шишки, чем тому, кто единственно может возложить на вашу голову венец? Граф Босвель напал на лорда Ормистона и ограбил его, как разбойник, а теперь они помирились и кутят вместе с Гордонами и Гамильтонами. Я знаю их планы и знаю, что примиряет их всех. Это зависть за то благоволение, которым я пользуюсь у вас, и за власть, которую вы предоставили мне. Вы хотите принять помощь тех, которые в Инч-Магоме лишили свободы вашу мать и вас; вы хотите протянуть руку сыну графа Аррана, чтобы не иметь тогда никого, кто защитил бы вас от этих друзей?

Мария побледнела.

– Простите! – воскликнула она. – Я была в отчаянии и поддалась убеждению первого человека, который предложил мне помощь. Будьте уверены, брат, что я доверила бы вам свой план раньше, чем покинуть Эдинбург!

– Ах, вы знали? – усмехнулся Стюарт. – Кастеляр так наивен, что попался в эту ловушку; он поверил, что шотландские лэрды будут для него таскать каштаны из огня. Я боюсь за вас, Мария. Этот человек обезумел в любви. Страсть ведет его уже к государственной измене. Берегитесь, как бы он не забыл когда-нибудь, что вы – коронованная королева! Простите меня, Мария, но, по-моему, верный и преданный слуга жертвует своей жизнью или, рискуя навлечь на себя даже немилость своей властительницы, решается открыть ей правду, но никогда не позволит унизить себя ради каприза. Именно последнее допустил Кастеляр в недавнем столкновении со мною. На такое унижение, по-моему, способна только безумная жажда обладания. Мария, вы не знаете этого человека, изнывающего в пожирающей его страсти. Он имеет основание ненавидеть меня, так как знает, что я употреблю все старание к тому, чтобы устранить от вас его и вообще французское влияние; он имеет основание быть недоверчивым ко мне, так как не знает моего плана и подозревает, что Джеймс Стюарт преследует свои собственные выгоды, а не интересы королевы. Он ненавидит меня и даже не доверяет мне, а между тем, по вашему желанию, протянул мне руку; это или недостойное лицемерие, на которое я считаю его способным, или рабская покорность в пылу безумной страсти, ищущей удовлетворения во что бы то ни стало, ценой чести и гордости. И вы, королева Шотландии, – та женщина, на которую он смотрит с вожделением. Берегитесь, Мария, смотрите беспристрастно, не прикрываясь дружбой! Если он примкнул к Босвелю, то, значит, надеется завладеть вашей особой. Берегитесь! Будь вы тысячу раз невинны, но подозрительный народ, требующий безупречной чистоты своих дочерей, осудит королеву, дающую хотя малейший повод к молве о ее легком поведении. Скажут, что Боскозель никогда не осмелился бы взглянуть на вас с вожделением, если бы вы не допустили этого.