- Там вещи... и еда.

- Ничего. Кто знает, сколько ещё Вито ждать придётся, а земля мокрая и холодная, ещё яичники застудишь.

- Кого?

- Яичники. Это такая штука в женском организме. Орган.

- Да? А как это - орган?

- Ну... - вот, блин, самое время для лекций по анатомии и физиологии. И как это ей на пальцах объяснить? - Всё тело из органов состоит. Глаз это орган зрения. Ухо - орган слуха. Ну, и так далее.

- А язык? Тоже орган?

- Да, орган вкуса.

- А нос? И нос орган?

- Конечно, орган обоняния.

Лоренца рассмеялась. Мария с интересом прислушивалась.

- А рука какой орган?

- Рука не орган, рука часть тела.

- А чем отличается?

- Орган отвечает за какую-то определённую функцию в организме. Вот желудок, например. Слышала про такой?

- Ну, да. У курицы видела даже.

- Это орган пищеварения...

- А этот... с яйцами, что ты назвал, это что за орган? - она прищурилась. - Или я, по твоему, тоже курица, и яйца несу?

- Нет, это другие яйца. - Про идентичность с куриными яйцами по функции говорить, почему-то, категорически не хотелось. - Яйцеклетки называются. Из них потом дети развиваются.

- Умничаешь, - категорически резюмировала Лоренца, и совершенно нелогично, по крайней мере с мужской точки зрения, добавила: - Глупости говоришь. То яйца, то клетки. Дети не из клеток получаются, это все знают. Хотя, - она с сомнением оглядела меня. - Ты, может, ещё и не знаешь.

- Как хочешь. Только вот как не будет у тебя детей, так не говори потом, что я тебя не предупреждал.

Лоренца фыркнула, но всё же встала с земли и уселась на баул, предварительно тщательно прощупав его, чтобы ничего не помять или не раздавить. Гвидо, глядя на это дело, на второй баул усадил Паолу. Там так и не скажешь, кто больше за отсутствие будущих детей испугался. Вот уж воистину 'любовь нечаянно нагрянет'.

Мне сидеть было не на чем, на траве не хотелось, потом ещё мокрым задом сверкать, потому, чтобы не стоять без толку столбом, пошёл вдоль стены прогулочным шагом. Не успел дойти до угла, как догнала Мария.

- Знаешь, Ружеро, я и так не очень сомневалась в твоей истории, чувствовала, что правду говорил. Но одно дело чувствовать, другое - поверить поняв. Я поняла, когда ты там на углу того мужчину убил...

- Что, так убедительно убил?

- Не в этом дело. Хотя да, такого, я думаю, никто не видел в нашем мире.

- А что было?

- Почему ты спрашиваешь у меня? Я думаю, ты сделал что-то из своего мира, разве нет?

- Не знаю, - я с сожалением вздохнул. - Я сам не понял, что и как я сделал. Но к моему прежнему миру это точно никакого отношения не имеет. У нас там никто давно уже мечами не воюет. Хотя, конечно, зарезать могут, попадаются такие ублюдки. Но я никогда не пробовал живого человека резать. Может, ты мне расскажешь, как это выглядело?

- Это было очень быстро, вот и всё, что я, наверное, могу тебе сказать. Так быстро, что невозможно было уследить за твоими движениями. Воробьи не машут крыльями так быстро, как ты наносил удары. И ещё я почувствовала твою жестокость. Дети жестоки, но только потому, что ещё не познали ни жизни, ни боли. Если правильно воспитывать, их жестокость превратится в нежность, дружбу, любовь. Твоя жестокость - безнадёжная и безысходная жестокость познавшего и жизнь и боль, и уже прошедшего через любовь и нежность. Это совсем другое. Как бы с другой стороны.

- Вот как... Тебя именно это убедило?

Она, не глядя на меня, покачала головой и вздохнула.

- После того как ты убил его... ты совсем обесилел, и я подарила тебе поцелуй Иродии. Я не знаю, может ли какой мужчина устоять перед ним, но он бы точно не подействовал на ребёнка.

- О как! - удивился я. - Так это что - не лечение было?

Мария рассмеялась.

- Ну, тебе помогло. А вообще, конечно, нет. Кроме определённых ситуаций, когда надо быстро вернуть мужчине силы. А тут ещё добавилось то, чему и как ты учил Лоренцу.

- Я не учил, я просто хотел, чтобы она пересела с земли на сухое.

- А про... органы зачем говорил?

- Чтобы объяснить, почему так лучше.

- А зачем?

- Ну как - зачем? Чтобы поняла.

- Ну, вот видишь. Учил. Тому, что мало кто вообще знает, а понимать - так и никто. И чему-то Лоренца, конечно, научилась, запомнила несколько слов и непонятную ей идею. Но это ведь капелька в реке. Это ведь наука анатомия, да? - я угукнул. - Я не знаю так много, как ты. Может быть, ты, сколько можешь, поучишь Лоренцу?

- Тому, что ей пригодится здесь ты научишь её гораздо лучше меня. А я... чему я могу её научить? Нейрофизиологии? Вот видишь. Даже слова такого пока ещё нет. И как это ей поможет в жизни? А ничего другого я не знаю и не умею. Так что плохой из меня учитель.

- Неправда. Ты просто не догадываешься, сколькому ты можешь научить. Даже просто разговаривая, я удивляюсь - сколько вещей ты знаешь и как много ты понимаешь о них. Вот скажи, - она подняла лист дерева и поднесла к глазам. - Ты знаешь, почему лист зелёный летом, и красный осенью? Что там внутри листа?

- Ну, в общих чертах. Деталей фотосинтеза не знаю, конечно, но про хлорофил-то слышал.

- А как из маленького зёрнышка получается целое дерево? Почему? Что заставляет зерно прорастать в земле, но годами лежать в кувшине? Отчего в тепле молоко скисает быстрее? Почему небо голубое? Почему днём не видны звёзды? Чем дышит ребёнок в утробе матери? Почему дерево горит и что такое огонь? Почему радуга разноцветная?.. Ты смеёшься?

- Извини. Просто ты сейчас задаёшь вопросы, какие задают все дети своим родителям...

- Дети... Наверное, там, у вас. У нас не так. Наши дети не задают этих вопросов, потому, что их не задают даже взрослые. Ответ один: потому, что так создал Господь. Да, создал. Но разве это ответ?

- Пожалуй, нет.

- А ты знаешь ответ?

- На те вопросы, которые ты задала - да. Они ведь простые. Но ещё больше тех, ответа на которые у меня нет. Но я понял тебя. Только видишь ли в чём дело. Прежде, чем учить ответам, нужно чтобы человек научился задавать вопросы.

- Вот и научи её. Прошу тебя.

Мы дошли до угла. Уже стало совсем светло. Налево улица шла к городской стене, видневшейся за крышами одноэтажных домов... да нет, тут уместнее сказать - лачуг. Фиренца в этом районе более походила на захолустную деревню лишь со слегка итальянским колоритом. Направо улица уходила к центру и отсюда, на фоне встающего солнца, были видны многочисленные башни нобилей. Монастырь Умилиатов находился словно на границе двух миров: с одной стороны - мир хоть и грязного и вонючего, но заносчивого и благородного города, мир высоких каменных башен; с другой - мир курей, гусей и свиней, мир навоза, навозных мух, топких луж и босых ног. Только и объединяет их эта узенькая улица, по которой уже начали спешить по своим делам горожане. И те, и другие. Жители одного города. Я развернулся. Ну, где там Вито так долго? Пора бы нам уже двигаться.