Вот только я совершенно не знала, что она хотела бы услышать, не знала и смертельно страшилась все испортить. Поэтому нужна была правда. Горькая, эгоистичная, и самовлюбленная. Я хотела вернуть зыбкий мир в свою жизнь. Хотела спокойствие и предопределенность. Она одна была способна это осуществить. Она же могла и отнять, если вдруг исполнение моих желаний ее утомило, если бессмертное безмолвное тело внезапно напомнило Тане, что материнство для нее противоестественно.
Пора было действовать решительно, пока не запахнулась последняя дверь в мою прежнюю привычную жизнь, в мое ненаглядное шале, в мои бесконечно любимые объятия.
— Я… надеялась, что ты заберешь меня домой, — разбито прошептала я и опустила взгляд. Я не могла и не хотела видеть ее реакцию. Если она действительно приехала меня забрать из этого бурлящего котла, где смешались бессмертные и смертные, то сейчас фасад строгости рухнет, и я окажусь в ее объятиях. Ледяные пальцы осторожно уберут с лица спутанные пряди, а алые губы запечатлят прощение на теплой коже виска. Мы воссоединимся, и я больше никогда не стану…
Я увидела лишь размытую тень. Мимолетное движение — будто стремительный взмах орлиного крыла перед решающим пикированием на добычу — и разъяренное лицо оказывается на моем уровне. В блестящих обсидиановых глазах праведный гнев, багровая полоса рта изогнулась в гримасе болезненного разочарования.
— В чем-то ты права, моя сладкая, — прошелестела она, и я замерла, до смерти перепуганная безумным огнем в ее глазах, обманчиво-медовому голосу, и ужасающей животной позе. — Мне и правда больше всего на свете хочется забрать тебя домой и самой разобраться со всеми противоречивыми поступками, что сотворил мой мышонок, глубоко затерявшийся в непроходимой мгле грязного человеческого мира. Любым доступным мне способом. Даже если мне придется промыть тебе мозги, как тысячам мужчин.
Я даже не замечала, как безжалостно царапаю ногтями мягкую кожаную обивку дивана, как всем телом вжимаюсь в спинку и не могу заставить себя закричать, заплакать, даже сдвинуться с места. Танино горло вибрировало, и утробное рычание окрашивало ее слова.
— Но ведь этого ты и добивалась. — Она также резко и неожиданно выпрямилась. За ее спиной стоял встревоженный Карлайл, готовый что? Оттащить мать от моего горла? Доломать мне шею, чтобы прекратить страдания? — А я терпеть не могу, когда меня пытаются шантажировать.
Я жадно хватала воздух, не в силах переосмыслить ту опасность, что на самом деле подстерегает меня каждый божий день. Я настолько свыклась с мыслью о том, что никто не причинит мне вреда, разве что Гаррет, и то ненароком, что воспринимала вампиров лишь как немного усовершенствованную версию людей. А сейчас…
Таня ходила вперед и назад по кабинету, словно тигр в вольере, пока внезапно не остановилась и не устремила на меня прожигающий взгляд. Безмолвный свидетель нашего скандала теперь стоял гораздо ближе ко мне и по-прежнему не вмешивался.
— Я просто не могу поверить! — она всплеснула руками и устремила глаза к крутому потолку, напоминая обезумевшую Мадонну. — Не могу поверить, что все это сотворила моя дочь! — Я сглотнула. Чувствовать и дышать одновременно становилось сложно. Я хочу, чтобы все это прекратилось. Пожалуйста, только скажите, что нужно сделать, я готова на все, на все…
— И черт знает, что ты можешь преподнести в следующий раз! — ядовито выплюнула мать и снова принялась мерить шагами комнату. Она никогда раньше не ругалась при мне. — Ты словно забыла о слове «стоп»! Забыла о том, что не все в этой жизни получают как по мановению волшебной палочки. Забыла об ограничениях. — Она замолчала и, оперевшись на край стола Каллена, запустила напряженные пальцы в копну белоснежных кудрей. Такой усталый, такой человеческий жест. — И это — целиком моя вина, — тихо закончила Таня и скривила губы.
Я хотела было что-то ответить, начать обещать несбыточное, просить о прощении, но слова застряли в горле от внезапного и безвозвратного понимания. Понимания, что своими поступками я привнесла в ее жизнь настоящую боль, заставила устыдиться самого чудесного чувства на свете — материнства. Я не желала ничего подобного. Я хотела лишь стабильности, любви, той крохи счастья, что приносила мне жизнь с ней. Если бы все это можно было променять на опеку над Арчи, я бы пошла на что угодно. Но Арчи не вернуть. И потерять Таню оказалось не сложнее.
— Я просила Карлайла взять тебя под свою защиту, — тихо продолжила она, снова душераздирающе впиваясь в меня. — А ты грозишься раскрыть нас всех, неблагодарная дрянь! — Таня снова вспышкой очутилась слишком близко, меня передернуло, и я неосознанно закрыла глаза, оттягивая момент нападения. Я не хотела в последнюю секунду своей жизни видеть, как из-под ног опять уходит пол и самый дорогой мне человек превращается в пепел прожитых дней. — С кем ты пила? Что успела разболтать тому мальчишке? — Ее урчащий, утробный голос снова доносился из другого конца кабинета, а Карлайл, как живой щит, встал между мной и матерью. Почему же ты молчишь, Карлайл? Почему ты онемел тогда, когда твоя лощеная дипломатия может хоть как-то помочь? — Что будет дальше, Лиззи? Что ты сотворишь в своих попытках добиться желаемого?! Сожжешь дом?! Сбросишься со скалы?!
Я отчаянно замотала головой, чувствуя, как вместо привычной обиды и ранимой злости от ее резкого тона я чувствую самый настоящий, животный страх. По щекам заструились слезы, и я стирала их руками в остервенелой попытке сохранить лицо. Зубы приходилось сжимать до скрипа и боли, чтобы не разрыдаться в голос прямо сейчас.
— Таня, не стоит так уж драматизировать, — раздался мягкий голос Каллена, и я отшатнулась, как ошпаренная, когда он протянул ко мне руку с носовым платком. Доктор тщетно пытался меня успокоить своим пронзительным взглядом. Я дрожала всем телом, обнимая колени и пытаясь стать как можно меньше, незаметнее, исчезнуть отовсюду. Лучше бы я разбилась в том самолете. Лучше бы выжил Арчи, и нас нашли люди благодаря его пронзительному плачу и отчаянной детской жажде жизни. Лучше бы ни один вампир никогда не появлялся в моей жизни.
— Ты доведешь ее до нервного срыва, Таня. Она регрессирует, — продолжил Карлайл. — Посмотри, что она делает с руками. Ты довела ее, если она использует подобные защитные механизмы в таком возрасте.
Я поймала себя на том, что действительно нервно обсасываю костяшки пальцев, и поспешно спрятала дрожащую обслюнявленную руку за спиной.
Доктор оставил свою подачку на диване возле меня и медленно прошествовал к матери, которая безмолвно стояла у окна, смотря куда-то вдаль. Ее больше не трогали мои слезы. Ее холодность, отстраненность и отчужденность имеют лишь одно значение…
— Я обещала, что ты не доставишь проблем. Я гордилась тем, какая ты понимающая, как легко адаптируешься к таким новым и неожиданным жизненным обстоятельствам, — тихо начала она, так и не двигаясь с места. — Ни разу за всю нашу совместную жизнь ты не позволяла себе подобных выходок. А сейчас… — Ее глаза выглядели устало. Я не смогла удержать ее тоскливого взгляда и уставилась себе в колени.
— Я чувствую себя преданной, — холодно произнесла Таня и забила последний гвоздь в мой гроб. — Преданной самым родным человеком на свете. Мне за тебя очень стыдно, Мишель Элизабет.
Я не смогла сдержать истерического рыдания, что рвалось из самого горла. Я не могла, не могла молчать, но человеческая речь была утрачена. Вместо нее вырывались неконтролируемые гортанные всхлипы, слезы застилали глаза. Я заламывала руки, металась по прохладной коже дивана, судорожно билась головой о деревянные подлокотники, будто размазанная по стенке этого самого дома непрошенная моль.
— С нее и так достаточно. Послушай меня, Таня. Я думаю, Лиззи осознала свою ошибку и больше не совершит никаких необдуманных поступков. — Карлайл все пытался урезонить мать, которая, похоже, так и не закончила топтать меня каблуками своих Лабутенов. — Тебе не стоит заканчивать на такой ноте… У нее истерика, дорогая.
