Жики понимала, о чем говорит подруга. Последнее время в Ордене происходили странные, тревожные вещи – исчезали агенты, проваливались акции, расследования заходили в тупик – и это при тех технологиях, которые стали им доступны, когда, казалось бы, ничто не должно помешать беспощадным палачам. Но дела шли все хуже и хуже.

– Нам нужен приток молодых сил, – заявила Моник. – И срочно. Я хотела оставить тебе Звезду Магистра. Но теперь сомневаюсь. Ты немногим моложе меня.

Жики внутренне оскорбилась, но виду не подала – не здесь же, у одра умирающей, демонстрировать собственные уязвленные амбиции! Между тем, Моник права – ей уже хорошо за восемьдесят.

– Молчишь, – губы Моник дернулись. – Конечно, не станешь же ты спорить с той, кому осталось жить считанные часы.

– У тебя есть кандидатура? – спросила мадам Перейра.

– Есть, – отвечала Моник прямо. – Это Изабель.

Имя было вполне ожидаемым. Уже несколько лет Изабель де Бофор занимала высокий пост командора и была ровней Жики – своей крестной, всегда, однако, сохраняя почтение и уважение к мнению старой тангеры. Изабель курировала часть Западной Европы, и Францию в том числе – ответственность была гигантской.

– Тогда у меня есть кандидат на пост командора – надо же кем-то заменить Изабель, – решительно заявила Жики.

– Я знаю, о ком ты, – в голосе Моник сквозило неодобрение. – Но не думаю, что это хорошая идея. У твоей протеже совсем нет опыта полевой работы.

Господи, да откуда Моник всегда знает, что на уме у Жики? Старую тангеру это и поражало и возмущало. Хотя, с другой стороны, если учесть, какая дружба их связывает с младых ногтей, то, может, это вовсе не удивительно?

– Она много помогает мне в Фонде.

– Ты же понимаешь, работа в Фонде – не совсем то. Вернее, совсем не то.

И вновь Моник была права. Фонд помощи жертвам насилия – легальное прикрытие тайной организации – конечно, делал много полезного, но по сути был обычной l’association de bien faissance.[16] Разве можно сравнить рутинную работу в нем с грозной карательной миссией, которую несли рыцари Паллады?

– Я поддержу ее, – пообещала Жики, – если ты одобришь.

– А что говорит маршал?

– Маршал не против. Как ни странно.

– Так тому и быть. Что еще я могу сделать для тебя? – с любовью посмотрела на нее Моник. – Скажи мне!

– Я не могу ничего у тебя просить сейчас, – прошептала Жики. – Это неправильно.

– Правильно! – возразила Моник. – Другого случая не будет.

– Я бы хотела привлечь к работе одного человека.

– А с ним что не так? – слабо улыбнулась Моник.

– Он убийца, – не вдаваясь в подробности, ответила Жики.

– А-а-а, – протянула ее подруга. – Понимаю. Ты всегда была склонна к экспериментам.

– Он мог бы быть полезен.

– Степень его полезности покажет время…

– Значит, ты не против? – удивилась Жики.

– Против – не против…. Какая теперь разница, – вздохнула Моник. – Через сутки меня не станет, и мой запрет потеряет силу. Твоя ответственность, твое бремя. Ты что-то еще хотела спросить?..

– Ничего от тебя не скроешь. Помнишь моего правнука – Себастьяна?

– Младшего фон Арденна? Как же, как же! Очаровательный малыш. Просто ангелочек!

– Ангелочек недавно получил диплом Universitätsmedizin[17].

– О-о! – Моник закатила глаза. – Поздравляю!

– Он хирург.

– Прекрасно! – кивнула Моник.

– Он хотел бы стать рыцарем Ордена.

Моник насторожилась:

– Зачем ему это?

Жики не была удивлена реакцией подруги. Обычно врачи, работающие в Ордене, приходили по зову сердца, безмерно благодарные за помощь и поддержку, оказанные им Орденом в трагическую минуту. Но молодой мужчина, почти юноша, чья карьера только начинается, желает заниматься делом, суть которого – кровь и отчаяние – поразительно и странно!

– Не понимаю, – пробормотала Моник. – Чего именно он хочет?

– Arbeiten Feldverhältnisse[18].

– Странное желание. Но если ты одобряешь…

– Не одобряю, – покачала головой Жики. – Но он хороший мальчик. И если он настаивает на подобной карьере, значит, хорошо все обдумал. А врачи нам нужны – вечная нехватка.

– Ему необходимо пройти ординатуру по военно-полевой хирургии, – заключила Моник. – Ты ж понимаешь – ему не аппендицит придется вырезать.

– Он уже поступил. Как видишь, мальчик очень ответственный.

– Как все фон Арденны, – тихо засмеялась Моник. – И самая лучшая из них. Жики…

– Да, дорогая, я здесь.

– Когда я в первый раз увидела тебя в лагере… помнишь?..

– Конечно, – Жики на самом деле не помнила. Их с мамой прибытие в лагерь Генгенбах было сплошным черным пятном в ее памяти. Но она никогда не признается в этом. – Конечно, я помню, милая… Моник…

– Я подумала тогда, что ты похожа на цаплю. Вернее, на птенца цапли – такая худая и длинная… Мне стало так тебя жаль. А позже, когда убили Мадлен[19], ты мне заменила сестру. Спасибо, что ты была у меня.

– Сестра моя, – Жики сдерживалась из последних сил, – благослови тебя Бог…

Моник пожала Жики руку: – Я ухожу… И ты остаешься одна… – она закрыла глаза. – А теперь – иди, моя дорогая. Устала я… Невыносимо устала…

Магистр Ордена палладинов отошла на рассвете – последний вздох слетел с шершавых, обметанных губ: «Trop longtemps… je viens chez vous…»[21]

Начало весны 2013 года, Лондон

Когда людям не о чем говорить, они говорят о погоде. Или обсуждают планы на день – только не совместные, а каждого в отдельности.

– Снова дождь, – констатировала Катрин, мельком глянув в окно.

– Дождь, – согласился Сергей. – На дорогах – гололед.

На этом тема погоды была исчерпана, и за столом воцарилось молчание. Катрин демонстративно пила кофе – вторую чашку за утро. Несмотря на увещевания Сержа и настоятельные рекомендации ведущего ее беременность врача, она пила, а вернее, хлестала кофе – по пять чашек в день – без молока и без сахара.

– Чем сегодня займешься? – намазывая маслом тост, поинтересовался Булгаков у жены.

– Пройдусь по магазинам, – услышал он привычный ответ. Но если раньше его недовольство вызывал сам факт ее хождения по магазинам, то теперь на смену ему пришел страх – почти осязаемый, плотный, густой, с душком, словно от прокисшей сметаны. Этот страх впервые накатил, когда придя однажды домой и не застав Катрин, он нашел записку от нее: «Ушла за покупками». Он ждал, с периодичностью в пять минут набирая ее номер – недоступный, как Северный полюс, а в десять вечера, взвинченный до предела, выскочил на улицу, в панике оглядываясь по сторонам, не представляя, куда бежать и где искать ее… И тут он увидел Катрин, бредущую по тротуару, опустив голову. Ее живот уже отчетливо угадывался под синим дафлкотом[22], голову покрывала алая шаль, на носу сидели неизменные солнечные очки – что там она видела в сгустившихся сумерках? И вот она споткнулась, и раскинула руки, пытаясь сохранить равновесие, но ей это не удалось, и она стала заваливаться на тротуар – неловко, боком. Сергей рванулся было к ней, но, к счастью рядом оказалась молодая девушка с фиолетовым ирокезом. Она еле успела удержать Катрин под руку: «Осторожнее, мэм!» Сергей уже был рядом и, подхватывая жену, воскликнул: