Когда о дочерях своих толкует

Чудесным колокольчикам. Он плачет

Из-за того, что ничего не значат

Для вас цветы: их оторвав от почвы,

Безжалостно отбросите их прочь вы.

Вы, ноготки, раскрывшись утром чистым,

Венцам лучистым

Просохнуть дайте, обратив их к небу:

Чтоб ваши арфы повторили плавно

Все то, о чем он сам пропел недавно.

Поведайте ему порой росистой,

Что я ваш друг и ваш поклонник истый,

Что глас его мне ветра дуновенье

В любую даль несет в одно мгновенье.

А вот горошек дозревает сладкий,

Горошинки в полет готовя краткий,

И ус его, что мелко-мелко вьется,

Хватается за все, за что придется.

Остановись у длинного забора,

Что вдоль ручья стоит у косогора,

И убедись: природные деянья

Куда нежней и мягче воркованья

Лесного голубя. Ни шепоточком

Ручей себя не выдаст этим кочкам

И этим ивам; веточки и травы

Плывут здесь медленно и величаво.

Прочтешь ты два сонета к их приходу

Туда, где свежесть поучает воду,

Витийствуя над галькою придонной,

Где пескари серебряной колонной

Всплывают и, как бы открыв оконце,

Высовываются, почуяв солнце,

И с сожалением уходят в воду,

Не в силах изменить свою природу.

Лишь пальцем тронь обитель водяную,

Они рванут отсюда врассыпную,

Но отвернись, и снова, честь по чести,

Лукавцы соберутся в том же месте.

Я вижу, что к салату рябь стремится,

Чтоб в листьях изумрудных охладиться,

Чтоб, охладившись, увлажнить растенья,

Не ведая границ и средостенья.

Так добрый друг идет на помощь другу,

Услугой отвечая на услугу.

Порой щеглы, слетая с нижней ветки,

Купаются в ручье, шумят, как детки,

И воду пьют, но вдруг, как бы с капризом,

По-над ручьем в леса уходят низом

Иль медлят, чтобы, затаив дыханье,

Мир созерцал их желтое порханье.

Нет, мне, пожалуй, этого не надо;

Но шороху душа была бы рада

С которым девушка свой сарафанчик

Отряхивает, сбросив одуванчик,

Или хлопкам по девушкиным ножкам,

Что бьют щавель, растущий по дорожкам.

Сама с собой играет, как котенок.

Застань врасплох - смутится, как ребенок!

Ах, девушку с ее полуулыбкой

Хочу вести по переправе зыбкой,

Хочу коснуться тонкого запястья,

К щеке ее прижаться... Вот где счастье!

Пускай она, прощаясь, чуть замнется,

Пускай не раз вздохнет и обернется.

Что дальше? На охапке первоцвета

Засну в мечтах, - однако, до рассвета

Цветочную я буду слышать почку

На переходе к зрелому цветочку;

Я мотыльков услышу ассамблеи,

Где веселятся, крыльев не жалея;

Услышу я в молчании великом,

Когда луна, серебряная ликом,

На небеса взойдет походкой плавной.

О, Жизнедатель бардов, светоч главный

Всех кротких, добродетельных и честных,

Ты - украшатель рек и сфер небесных,

Ты - голос листьев, и живых, и павших,

Ты открываешь очи возмечтавших,

Ты - покровитель бдений одиноких

И размышлений светлых и глубоких.

Нет славы, убедительнее вящей,

Золотоустых гениев родящей.

Писатели, поэты, мудрецы ли

Разговорить их лишь Природа в силе!

В сиянии чудес нерукотворных

Мы видим колыханье сосен горных.

Мы пишем, избегая словоблудья,

И нам спокойно, как в лесном безлюдье.

Мы красоту полета замечаем

И в этой красоте души не чаем.

Где розы нам росою брызжут в лица,

Где зелень лавра тленья не боится,

И где цветы шиповника, жасмина,

И виноград, смеющийся невинно,

И пузыри, что лезут нам под ноги,

От беспокойства лечат и тревоги,

Там, словно бы от мира не завися,

Уходим мы в заоблачные выси.

Кто чувствовал, тот знает, как Психея

Вошла впервой в чертоги эмпирея,

Как были ей с Любовью встречи любы,

Когда щека к щеке и губы в губы,

Когда целуют в трепетные очи

При вздохе дня, при вздохе нежной ночи.

Потом: восторг немыслимый - истома

Тьма - одиночество - раскаты грома;

И новый день былое горе вытер,

И принял благодарности Юпитер.

Так чувствует, кто вводит нас в дубраву,

Когда отводит ветки слева, справа,

Чтоб в этих дебрях, любопытства ради,

Мы присмотрелись к Фавну и Дриаде.

С гирляндою цветочной в разговоре

Представим мы, в каком была здесь горе

Сиринга, убегавшая от Пана,

И как он сам впросак попал нежданно,

Как плакал он, когда ушла добыча,

Печальный ветер, с песней еле слышной

Плутавший рядом, в заросли камышной.

Чем бард старинный прежде вдохновлялся,

Когда воспеть Нарцисса он пытался?

Он прежде обошел весь мир огромный,

Пока не выбрал уголок укромный.

И был там пруд, и не было зерцала,

Что небеса бы чище отражало,

Взиравшие спокойно, как обычно,

На лес, переплетенный фантастично.

Там наш Поэт нашел в одной из точек

Ничем не примечательный цветочек,

Совсем не гордый, что, головку снизив

И венчик в отражении приблизив,

На воду глядя, не слыхал Зефира,

Страдая и любя вдали от мира.

Поэт стоял, сцепляя мысли звенья,

И вдруг заговорило вдохновенье,

И очень скоро он достиг успеха,

Поведав о Нарциссе и об Эхо.

Где был Поэт, нас одаривший песней,

Которой в свете не было чудесней,

Что и была, и есть, и будет юной,

Что ночью лунной

Покажет пешеходу при свиданье

Невидимого мира очертанья

И пропоет все то, чем полон воздух

И мысли, затаившиеся в звездах,

Рассыпанных по шелковистой глади?

Он перейдет, назло любой преграде,

В чудесный край и будет в крае оном

Искать предлог для встреч с Эндимионом.

Он был Поэтом и, к тому ж, влюбленным

На Латмии стоял он, где по склонам

Полз ветерок из миртовой долины.

Он гимны проносил через стремнины,

Плывя от храма звездного Дианы.

Там воскуренья были постоянны.

Охотница с улыбкой благосклонной

На жертвенник взирала, но влюбленный

Не мог на храм глядеть без огорченья:

Там красоту держали в заточенье!

И новый гимн, родившийся от стона,

Дал Цинтии ее Эндимиона.

О, Королева всей воздушной шири,

Всей красоты, что я увидел в мире!