Это же противопоставление обнаруживается в самом раннем из известных свидетельств о намерениях императора простить «заблудших», ввергнутых в «обман» главными заговорщиками. К. Ф. Толь, который проводил первые допросы арестованных, сохранил в своем «Журнале» упоминание о вопросе, с которым в ночь на 15 декабря обратился к нему Николай I (уже после того, как ему стали известны результаты первых допросов): «Молодежь эта не знает сама, что она хотела и как введена в преступление. Как ты думаешь, можно бы простить нижних чинов и сих несчастных молодых людей?»[32].
Как видим, основные очертания «пространства» предстоящих актов смягчения наказания и «высочайшего прощения» были в целом достаточно ясны: неучастие в заговоре, неосведомленность о его главной цели, «случайное» участие в открытом выступлении, молодость лет. Они представлялись уже сложившейся, готовой формой, опирающейся на традиции царского помилования. Новый император только не был до конца уверен, нужно ли это делать в сложившейся обстановке.
Толь, достаточно опытный в военно-судных делах и, несомненно, ориентировавшийся на поведенческие традиции «верноподданичества», вовсе не исключал последующего прощения некоторых из «вовлеченных» в восстание, но указывал на невозможность применения права помилования к большей части арестованных: «Главная часть, без сомнения, вовлечена в преступление… Простить их, государь, имеете вы все время, они были только орудиями возмущения; через них надобно будет открыть настоящих и главных возбудителей сего возмущения, и потому, по мнению моему, не только захваченных офицеров, но и главных участников между нижними чинами, должно будет предать всей строгости законов без замедления»[33]. В этом ответе, как представляется, слово «потому» следует интерпретировать в значении «исходя из этого», тогда становится более понятной последовательность мысли Толя. Логика его ответа состояла в том, что следует сначала обнаружить всех главных участников заговора и военного выступления, в том числе с помощью малозначительных и «замешанных» лиц, затем подтвердить малозначительность тех, кто был слабо «вовлечен» в заговор, и только после этого, на основании полученных данных, применять принадлежащее императору право помилования. Вместе с тем Толь напоминал императору, что в полном соответствии с существующими законами все действительные участники мятежей и волнений должны подвергнуться строгому наказанию, вплоть до смертной казни.
В манифесте от 19 декабря 1825 г. – первом правительственном документе, содержавшем оценку событий 14 декабря и деятельности тайного общества в целом, – сообщалось, что в заговоре, имевшем целью «испровергнуть престол и отечественные законы», принимали участие «два рода людей»: к первому относились «злоумышленные… руководители», ко второму – лица, «умыслу непричастные», «заблудшие». Если злоумышленники питали давние замыслы политического переворота, то «заблудшие» участники заговора и мятежа следовали законному стремлению сохранить верность присяге[34]. Император объявлял, что своим «первым утешением» считает принадлежащее ему право объявить «заблудших» невинными. Заявлялось, что начавшееся расследование позволит отделить впавших в заблуждение от истинных «злоумышленников», выявит истину и уничтожит подозрения. Правосудие запрещает прощать преступников: будучи «обличенными» следствием и судом, они «восприимут по делам своим заслуженное наказание», «заблудшие» же могут быть прощены[35].
«Подробное описание происшествия, случившегося в Санкт-Петербурге 14 декабря 1825 года», датированное 21 декабря (опубликованное за подписью дежурного генерала Главного штаба А. Н. Потапова, но составленное, вероятно, Д. Н. Блудовым), включало в себя официальное сообщение о первом акте прощения: в нем говорилось, что император в знак милости простил нижних чинов Гвардейского экипажа и Московского полка[36]. Вместе с тем этот документ отразил ситуацию начала следствия, когда еще не была установлена действительная степень вины арестованных: так, среди «главных зачинщиков» мятежа были названы вскоре освобожденный О. М. Сомов и освобожденный от наказания по итогам следствия П. Ф. Миллер, а среди «состоящих под сильным сомнением» – впоследствии осужденные А. И. Якубович, А. П. Арбузов и некоторые другие.
В опубликованном 5 января 1826 г. прибавлении к «Подробному описанию…» говорилось об учреждении Следственного комитета и, между прочим, сообщалось, что в тайном обществе и заговоре наряду с «главными зачинщиками и заговорщиками» находились «разные лица», в том числе те, кто позволил себя «уловить… в коварные сети», не зная о подлинных целях заговорщиков (политическом перевороте).
Документ содержал официальную оценку уже состоявшихся первых актов прощения подследственных. В частности, в нем перечислены те основания, которые будут способствовать «снятию» вины и прощению: «В числе допрошенных… нашлось несколько невинных, которые ту же минуту освобождены; другие, по молодости и детской неопытности, дозволили уловить себя в сии коварные сети, не зная ни цели, ни гибельных последствий своей неосторожности…»[37].
Таким образом, наряду с уже освобожденными «невинными» на снисхождение могли рассчитывать и те, кто позволил «увлечь» себя в заговор, не зная подлинных целей его руководителей. Однако понятие «подлинные цели» заговора не отличалось достаточной ясностью: имелись ли в виду намерения покушений на жизнь императора или речь шла только о планах политических преобразований, изменения государственного правления – не было понятно.
В середине февраля 1826 г. Боровков представил сначала Комитету, а затем императору «очерк» истории тайных обществ, «извлеченный из показаний главнейших членов и добровольных открытий некоторых отклонившихся от общества». «Очерк» развивал уже известную версию: благодаря наличию у тайного общества «внешней» («благовидной») цели оно смогло вовлечь в свои ряды «даже поборников неколебимости престола, отличных поведением и талантами…». В первые годы существования общества лишь ограниченное число его участников узнало «сокровенную цель». На Московском съезде в 1821 г. многие члены, «услышав о сокровенных замыслах разрушить существующий образ правления, отказались решительно от общества». Участники военных выступлений 1825 г. были также разделены на два разряда: 1) члены тайных обществ, готовившие переворот; 2) «увлеченные мнимым предлогом неправильной присяги»[38]. Очевидно, для незнакомых с «тайной» целью конспиративного союза, как и для увлеченных в мятеж «предлогом неправильной присяги», можно было ожидать смягчения или даже полной отмены наказания.
Официальная градация усложняла картину, делала заговор сложным соединением разных степеней причастности и осведомленности о цели тайных обществ. Власти важно было показать, что к следствию привлекаются различные категории причастных к делу лиц, что среди тех, кто будет подвергнут ответственности, окажутся как формально состоявшие в политической конспирации, так и не состоявшие в них, но получившие от членов тайных обществ четкое и конкретное представление о планах, сроках и средствах переворота и не сообщившие о них правительству.
Итак, на первом этапе процесса власть стремилась показать, что к следствию привлечены разные категории причастных, степень вины каждой будет в полной мере выявлена и принята во внимание. Следствие представлялось таким образом необходимым именно с этой точки зрения; власть же получала в общественном мнении благоприятный для себя ореол справедливого судьи, который первоначально собирает объективные данные, отбрасывая пристрастие и прощая малозамешанных и «заблудших», выносит решения исключительно на основе имевших место фактов, наказывая действительных преступников.
