Литмир - Электронная Библиотека
Содержание  
A
A

К группе лиц, привлекавшихся к следствию неарестованными, примыкает подполковник Николай Иванович Комаров. Привезенный в Петербург, он не был заключен «под стражу» и находился в столице, очевидно, на одной из казенных квартир (вероятнее всего, в Главном штабе), связанный запретом «не отлучаться впредь до повеления»[160]. Комаров известен как автор подробных показаний о Союзе благоденствия и его персональном составе, а также о заседаниях Московского съезда 1821 г. Эти показания использовались на следствии в качестве уличающего материала. Однако, хотя названные им в качестве участников тайного общества лица и были арестованы, едва ли не все они оказались оправданными, поэтому роль его показаний в обнаружении членов тайного общества сравнительно невелика.

В собственных показаниях Комаров приложил все усилия, чтобы убедить следствие в их полной «откровенности». Ему удалось доказать свое постоянное намерение «прекратить» общество, которое стало заниматься проектами изменений государственного строя, и полное незнание всех «злонамеренных» планов заговорщиков. Однако, обнаруживая в показаниях свое неприятие и сопротивление «политическим планам» тайного общества, Комаров тем самым признавал и определенную степень осведомленности о них. Эта осведомленность могла стать основанием для привлечения его к ответственности.

В переписке Николая I и великого князя Константина Павловича содержатся важные данные о восприятии содержания показаний Комарова и его линии поведения на следствии высшей властью. Пересылая брату копию показаний Комарова, император полагал, что последний «несомненно очень правдив и, кажется, человек прямой и действительно почтенный», а его показания дают «ясное понятие» о «ходе заговора во 2-й армии». Интересно, что Константин Павлович выразил, через некоторое время, другое мнение: с его точки зрения, показание Комарова «слишком запоздалое, рассудительное, натянуто, чтобы счесть за добровольное чистосердечное признание», его цель – «отклонить от себя подозрение» и, более того, ввести в заблуждение расследование, показав, что тайное общество было распущено[161]. Это еще раз свидетельствует о том, что декларируемая «откровенность» показаний не гарантировала их истины. Константин заметил в показаниях Комарова «рассудочность», которая проявилась в стремлении освободить себя от наказания, от любого подозрения в участии в политической цели декабристской конспирации. Говоря о собственной готовности «прекратить» существование декабристского общества, Комаров, однако, не сообщил власти о его деятельности (как это сделали, например, Грибовский и Юмин). Что касается «натянутости», то в ее основе лежало указанное нами выше противоречие, связанное с противодействием Комарова политическим намерениям заговорщиков. Подобная «рассудочность», конечно, вызывала подозрения, поскольку была несовместима с откровенным, правдивым показанием, но следствие и Николай I, видимо, поверили Комарову.

По-видимому, в силу проведенной им линии «откровенных признаний» и установившегося с первых дней привлечения к процессу фактического сотрудничества со следствием, после 11 февраля Комаров был отпущен без наказания, получив 15 февраля 1826 г. «аттестат». Он был приравнен к основной массе не пострадавших участников Союза благоденствия.

Показания о самом Комарове не выходили за пределы участия в тайном обществе до 1821 г. Некоторые из них свидетельствовали, однако, о знании им существования тайного общества после 1821 г., но они, как отмечает А. В. Семенова, игнорировались следствием[162].

Не избежал привлечения к расследованию, в «легкой» форме личного объяснения с императором, еще один участник Союза благоденствия Илья Гаврилович Бибиков, служивший многие годы вместе с И. А. Долгоруковым под началом великого князя Михаила Павловича. Согласно «Алфавиту», он имел личное объяснение с Николаем I по поводу своего участия в тайных обществах («был членом Союза благоденствия, о чем сам лично объявил государю императору»)[163]. Имя Бибикова впервые прозвучало в показаниях Трубецкого, данных не позднее 19 декабря, а 23 декабря было помещено им в развернутый список известных ему членов[164]. В связи с этими показаниями, очевидно, и состоялась встреча Бибикова с Николаем I. Данные о конкретном содержании и итогах объяснения в фонде следствия обнаружить не удалось. Несомненно, что результат оказался вполне положительным для бывшего участника Союза благоденствия, поскольку Бибиков был освобожден от формального привлечения к следствию и впоследствии внесен в список лиц, отошедших от тайного общества[165].

Из числа участников тайных обществ после 1821 г. и заговора 1825 г. от наказания были освобождены два человека, привлекавшиеся к следствию неарестованными. Но если в отношении допроса полковника А. Н. Тулубьева имеются конкретные указания в материалах процесса, то свидетельство о привлечении к допросам полковника А. Ф. Моллера содержится лишь в мемуарном источнике: записках Николая I.

Непосредственной причиной вызова в Следственный комитет Александра Никитича Тулубьева, командира 1-го батальона Финляндского полка, стали показания его подчиненного, поручика А. Е. Розена, участника заговора и мятежа 14 декабря. Розен показал, что 13 декабря сообщил Тулубьеву о планах заговорщиков на следующий день, а 14 декабря лично предложил полковнику вести полк для соединения с восставшими частями. Розен утверждал, что Тулубьев согласился, отдав приказание строить батальон. 11 января 1826 г. Комитет обратился к императору с сообщением об этом показании Розена, в ответ последовало повеление привлечь Тулубьева к допросу без ареста[166].

Допрошенный Левашевым, Тулубьев отверг показание Розена. На допросе Тулубьев приложил все усилия, чтобы представить отданный им приказ выводить батальон в необходимых для оправдания тонах. Он утверждал, что сделал это, чтобы иметь солдат перед глазами и чтобы они ничего не предприняли. Об этом же свидетельствовала записка, составленная в результате специального исследования этого эпизода в полку, за подписью бригадного командира Е. А Головина; источником сведений послужили свидетельства офицеров батальона Тулубьева и других чинов полка[167]. В итоге следствие сделало благоприятное для Тулубьева заключение; после допроса он был «по высочайшему повелению» освобожден и не привлекался к дальнейшему расследованию.

Но, кроме показаний Розена, в распоряжении следствия оказались показания Трубецкого об участии Тулубьева в тайном обществе, а также показания других лидеров заговора о знании полковником намерений заговорщиков и его согласии участвовать в выступлении, данном еще накануне 14 декабря[168]. По этим показаниям Тулубьев, однако, спрошен не был.

Командир 2-го батальона Финляндского полка Александр Федорович Моллер в день 14 декабря возглавлял караулы Зимнего дворца и оказал немалые услуги новому императору, обеспечивая охрану дворца и находившейся в нем семьи Николая I. За свои действия в этот день Моллер был пожалован в Свиту; он пользовался очевидным благоволением императора. Однако уже в первые недели следствия появились показания о давнем участии Моллера в тайном обществе, о знании им цели и конкретных планов заговорщиков накануне 14 декабря. Трубецкой свидетельствовал о том, что знал Моллера как члена тайного общества еще до начала совещаний участников заговора в период междуцарствия. 21 января 1826 г. Оболенский показал, что Моллер был «предварен» о намерениях тайного общества на 14 декабря, но отказался содействовать. Это же утверждал А. А. Бестужев, со слов брата, Н. А. Бестужева, который посетил Моллера 13 декабря 1825 г. [169]

вернуться

160

Там же. С. 546.

вернуться

161

Междуцарствие. С. 170, 174.

вернуться

162

Дело Комарова опубликовано: ВД. Т. XX. С. 393–412. См. также комментарий к нему А. В. Семеновой: С. 547–548. Мы далеки от укрепившегося в литературе отнесения Комарова к числу предателей и доносчиков. Действительно, его показания на процессе были использованы в качестве одного из первоначальных источников информации о Союзе благоденствия и его персональном составе. Слова об «измене» Комарова тайному обществу, которые содержат мемуары И. Д. Якушкина (Якушкин И. Д. Мемуары. Статьи. Документы. Иркутск, 1993. С. 114), и фраза в записках С. Г. Волконского – «…впоследствии был доносчик» (Волконский С. Г. Записки. Иркутск, 1991. С. 365), по нашему мнению, отражают факт откровенных показаний Комарова на следствии и последующего его прощения. Более того, оценка Якушкина, по-видимому, есть реакция на открытое несогласие Комарова с целями политического характера, а главное, – с конкретными средствами политического действия (расчеты на военную силу вместо заложенного в уставе Союза влияния на общественное мнение и правительство), которые обсуждались в 1820–1821 гг. среди руководящих участников тайного общества; на это прямо указывают собственные показания Комарова (ВД. Т. XX. С. 399). Сколько-нибудь определенных данных об «измене» Комарова или сделанном им доносе на тайное общество обнаружить до сих пор не удалось. Если бы Комаров в действительности участвовал в агентурной деятельности против тайного общества или выступил доносчиком, то, несомненно, не преминул бы заявить об этом на следствии, по примеру И. М. Юмина. Намерение «обнаружить» общество, если оно не вернется к своей первоначальной цели – прием защиты на следствии, использованный многими подследственными в своих показаниях (Якушкин И. Д. Мемуары… С. 336). Между тем, в показаниях Комарова отчетливо видно стремление доказать «чистоту» своих намерений – сохранить тайное общество в рамках просветительской деятельности, а кроме того, достаточно заметны его усилия спасти себя от грозящей ответственности: ведь доказывая свое несогласие с политической целью общества, он там самым обнаруживал свою осведомленность о ней. В свете сказанного позднейшие обвинения в его адрес, высказанные на уровне гипотезы, представляются неубедительными (Нечкина М. В. Движение декабристов. Т. 1. С. 325, 451). Утверждение авторитетного ученого, будто Комаров после своего освобождения был заключен «для вида» в Петропавловскую крепость, основано на недоразумении: использованная исследователем в качестве доказательства сопроводительная записка Николая I относилась не к Комарову, а к вновь арестованному Т. В. Комару (Декабристы. С. 83–84). В основе негативной ауры, которая сложилась вокруг образа Комарова в историографии, лежит отношение к нему мемуариста Якушкина и особая ситуация, в которой он, как «отставший» участник Союза благоденствия, оказался на следственном процессе.

вернуться

163

Алфавит. С. 226.

вернуться

164

ВД. Т. I. С. 10, 32.

вернуться

165

Алфавит. С. 226; ВД. Т. XX. С. 487.

вернуться

166

ВД. Т. XVI. С. 56, 57. Алфавит. С. 326.

вернуться

167

ОР РНБ. Ф. 380. Д. 58. Л. 9 об.-10 об. Эта записка Е. А. Головина цитируется в исследовании Я. А. Гордина (Гордин Я. А. Мятеж реформаторов: 14 декабря 1825 года. Л., 1989. С. 285–286).

вернуться

168

ВД. Т. I. С. 33, 234.

вернуться

169

Там же. С. 33, 97, 240, 246, 258, 435, 446.

19
{"b":"603071","o":1}