Вино охота им лишь пить,

Чиновники – ужасный люд,

Страну не долго так убить,

Не жизнь у них, а блуд!

Так чиновник и провел первые годы своей службы предаваясь обжорству, пьянству и непристойностям с маленькими мальчиками, которых он развращал в своем доме, отобрав их пред тем у родителей. Чиновник разжирел, стал толстым, будто самый боров, растерял сексуальную энергию, а потому все более стал болеть и страдать: пришла гипертония, пришел цирроз печени, появились и многие другие болезни, способные убить в нем все человеческое, что там еще осталось. Когда врачи из Германии помочь ему не сумели, то совсем он отчаялся, да отправил посыльного в один местный монастырь чтобы узнать о том, сколько придется ему уплатить за похороны свои собственные, уже начав к ним готовиться. Вернулся скороход к нему с доброй новостью: живет в нашем монастыре святой человек, который все болезни лечить умеет, да уже многих любителей вина и обжорства спас от лютой смерти, а потому неплохо бы в нему обратиться. Велел тот самый святой человек чиновнику для излечения самому ступать до монастыря через темный и страшный лес, в котором обитали дикие звери и разбойники, с которыми никто не боролся, да при этом в дороге в рот не брать злаков, но есть только цветы древовидной розы и не спать. Вышел чиновник рано утром из своего дома с цветами древовидной розы в походной сумке, да и отправился по лесной дороге к монастырю, по дороге поедая цветы до того момента, пока все не съел. Тяжко идти было чиновнику, не привыкшему путешествовать на своих ногах, но все же пришлось ему добраться до леса к самой ночи, когда он совсем устал и далее следовать не мог, а потому решил в траве заснуть до завтрашнего утра. Нельзя было спать ему, но только ослушался он приказа, решив, что не так уж это и важно в его случае, быстро захрапев уж. По дороге в ее лесной части он успел довольно много прошагать, а потому сейчас был от него во все стороны лес, по которому шла дорога, на обочине которой он и остановился. Быстро захрапел чиновник в траве, признавая сейчас, что никогда доселе не спал он так хорошо, как то сейчас было, уже почти погрузившись в сон, как вдруг услыхал он шорох со стороны леса. Вылезли из из леса тут дьяволы, да давай ходить кругами рядом с чиновником, да петь песни безо всяких слов, потому напоминавшие мяукание, но герой наш притворился спящим, а потому всего этого не видел, спокойно уснув до самого рассвета, а по нему выйдя в путь. Пришел он в итоге к священной горе, но которой стоял монастырь, населенный монахами, служителями культа русских богов, да и начал он подниматься по горе, мучаясь отдышкой. Долго он поднимался по горе, совсем уж потемнело, да только насторожило его, что дорожка из плит совершенно заросла, а потому продираться по ней стало нелегко, хотя настоящий ужас он познал лишь на вершине горы, когда увидел, что монастырь пришел в полное запустение. Оставались сгнившие и давно уж разрушенные постройки, а всюду произрастал бурьян высокий и колючий, который теперь начал шуршать, а после из него прямо на чиновника рванул некий злобный демон, которого наш герой так испугался, что сразу упал в бесчувствие, сделавшись как деревянный истукан, кои в обилии стояли в храме. Пока лежал чиновник в таком состоянии, то думал он о райских кущах, да о том святом человеке, что его посещал в этом самом сладостном сне, окончился который только на следующее утро, когда разбудил его монах. Он сказал ему: «Что же ты наделал, неразумный человек! Велел же я тебе не ложиться спать во лесу, ибо когда ты уснул там ночью, то злые бесы напали на тебя, да вселили в тебя многие новые болезни, да еще ты этим помог им обрушить белы на всю провинцию! Если ты уж не станешь отныне на истинный путь, то бесы будут приходить к тебе каждый раз в сумерках, пытаясь забрать твою душу, а они это обязательно сделают.». Вынужден был теперь чиновник против воли своей принять постриг в монашество, распродать имущество, а потом и уйти в скит, чем он и окончил эту историю, остаток жизни проведя в лесу, где обитал в хижине. Прошло еще двадцать лет, а потом случилась история, когда в январский буран пришли в этот скит новые монахи, всюду найдя лишь запустение и жуть: дорожки замело, окна выбиты, двери распахнуты, а в домах снега по самое колено. Единственное, что там они нашли, так это целую гору бутылей, в которых раньше было вино, но которые ныне пустовали, а от этой самой горы тянулись следы, быстро заметаемые снегом, которые вели прямо в лесную чащу. Отправился по этим следам один монах, да пропал, не вернувшись, как пропали и все былые обитатели скита, но искать его уж и не отправлялись, ибо всем было жутко страшно. С вечера, едва стало темнеть, как кто-то ходил по двору скита, постукивая в окна и дергая двери, а как совсем ночь настала, так в двери он аж ломиться начал, скакать по всему двору, выть нечеловеческими и человеческими голосами, пугая до смерти монахов. Утром покинули они то место, не велев кому ходить туда до самого лета, а в июле обнаружили близ того скита кости монахов с явными следами зубов человека, но скелета бывшего чиновника не нашли вовсе. С тех самых пор тот лес также сделался опасным, а в зимние месяцы из него жуткие звуки разносятся: то будто диктор по радио говорит, то как Пугачева поет, то Высоцкий, а иногда и Гитлера голос слышат. Рассказывали путники, что иногда в зимний буран они видят, что стоит на обочине дороги то маленькая девочка в платьице, замерзая, то дедушка, то бабушка, то охотник, да только смотрит по дьявольски, а если не остановишься, то такой вой от них поднимается, что уши закладывает. Жители окрестных деревень рассказывали, что и к ним этот демон в образе маленькой девочки приходит иногда, открыть просит, а когда отказывают, то давай в дверь колотить, в окна заглядывать, а образина у него отвратительная, как говорили те, кто через окно его видел. Словом, не ходите вы в тот лес, а то еще чиновника-каннибала встретите…

Я подобен Конфуцию…

Я, обыкновенный московский школьник, подумав пред тем некоторое время, решил, что я очень и очень сильно подобен Конфуцию, что «не садился на циновку, которая лежала не по ритуалу». В вопросах ритуала я всегда стремился придерживаться наибольшей точности, никогда его не упуская, но всегда совершая все надобные по закону церемонии во всех подробностях, сколь бы они ни выглядели «несущественными» со стороны невежд. Конфуций, которому я всегда стремился подрожать, за почтение принимая желание быть косвенным его учеником и последователем, заявил, однажды узрев неверный ритуал в храме: «Если такое можно вытерпеть, то чего же вытерпеть нельзя?». Именно это я, обыкновенный московский школьник, высказал в лицо директору нашей школы по поводу того, что один ученик явился в наш священный храм науки в презрительной, низкой одежде, в гадких джинсах, оскорбляющих честь данного учреждения. Я очень долго стремился терпеть тот отвратный факт, желая не обращать внимания на хождение моих сверстников в американских узких штанах по улице, какие стыдно надевать жителю нашей замечательной Родины, но вытерпеть факт появления этих мерзких кусков парусины цвета индиго, обтягивающих все пошлые места, еще и снабженных специальным загибом для обнажения ног – столь низкого и пошлого для демонстрации места, я совершенно не мог. Во все времена я повторял, повторяю, да и буду повторять далее, что школьнику нашей Пресветлой Федерации требуется соблюдать особый канон правил и ритуалов, без которых он не может носить высокое имя школьника, а называться должен хулиганом и нарушителем общественного спокойствия, а среди тех канонических правил есть и запрещающие носить джинсы, есть в ресторанах быстрого питания, притом особенно в американских, к которым даже приближаться стыдно, ибо окружающие могут подумать, что ты собираешься зайти в них, а также нельзя ругать людей и вещи бранными словами и делать многие другие нехорошие вещи. Я всегда изволю появляться во всех общественных местах в любое время года, безо всякой зависимости от времени вакации, выходных и праздников, а также всех прочих случаев суетных, только и исключительно в черных брюках, черных туфлях, черной жилетке и белой рубашке, ходя в них и летом, к чему призываю и всех остальных. Искренне у меня не вызывает понимания то, как может школьник, нередко относящийся даже к знатным родам, надевать одеяние нижайших классов наших западных соседей, фактически же – одежду беднейших варваров, которой и знать их брезгует, при этом еще считая себя достойным учеником. Не меньшее раздражение вызывает у меня и то, как мои братья и сограждане жестоко насилуют и калечат родной язык, занимаясь всякого рода его извращениями, при этом даже и не стремясь соблюдать все его каноны, хотя это уже в самом прямом виде установлено для них законодательно, а потому отсутствие желания быть грамотным есть мерзейшее попрание всех наших норм законов, преступление против нации. Неграмотность само по себе есть не порок, но естественное состояние человека, данное ему от рождения, а потому ему обязательно следует бороться с нею всеми силами, обращая свой ум к высшим образцам чистейшей мудрости, а тем уже заслужить себе прощения со стороны законов; плох не то, кто неграмотен, но тот, кто не стремиться к грамоте. Самым же мерзким в то же время нарушением наших божественных законов представляет собой гнилостное оппозиционное настроение в среде наших молодых людей, которые отказываются теперь уж и от своего первейшего долга по почитанию нашего правительства и воздаянию почестей господину Президенту! Поскольку наше государство есть Республика, то восстание против законного правителя есть объявленная этим лозунгом война со своим собственным народом, фактическое предательство интересов Родины. Полнейший ужас творится ныне с поддержкой со стороны школьников Навального, этого жалкого мракобеса, нарушителя церемоний и ритуалов, нигилиста и невежду, совсем готового опустить всю страну в смуту на долгие времена для растерзания ее варварами. Моим братьям-школьникам я могу дать один лишь совет, который всегда убережет их от дурного: блюдите все церемонии так, будто от того ваша жизнь зависит, ибо это и впрямь именно так!