Переоценка массовой культуры.

Поводом к написанию данной статьи стал недавний мой разговор с одним моим старым добрым знакомым, в котором мы затронули в том числе и тему сериала «Воронины», который мы в детские годы очень с большой любовью смотрели, но теперь, занятые другими делами, делать то совершенно перестали. В то время, как в былые годы отношение наше было к данному сериалу равно очень хорошее, прямо панегирическое, столь же сильное, каково оно было у социалистов России XIX века от романа «Что делать?», то теперь я выяснил, что мой несчастный знакомец попал под дурное влияние, напитавшись потому мерзким буржуазным снобизмом. Он посмел мерзейшим образом обозвать данное произведение «быдляцкой комедией», которую невозможно лицезреть без раздражения человеку интеллигентному и достопочтенному, чем он пеня очень сильно расстроил, заставив задуматься над тем, как мог человек так эстетически деградировать за это время. Увы, но между российской образованной публикой и нашим великим народом существует теперь ужасающих размеров пропасть, которая хотя и сокращается с годами, но все же не быстр этот процесс, да и контрреволюционные силы постоянно ему противостоят, надеясь отвратить интеллигенцию от родного народа. Воевать с реакцией мы совершенно теперь обязаны, поскольку являемся социалистами и сторонниками народного правления, при котором обязана исчезнуть противоположность между образованными и необразованными, против которой восстал еще Николай Федоров в свое время. Увы, но в современной интеллектуальной традиции, особенно с подачи Франкфуртской школы, в относительно образованных кругах утвердилось ошибочное представление о массовой культуре, столь теперь обычное. Выразить данное ошибочное представление не составляет особого труда, ибо оно довольно просто и однобоко в своей смысловой сути: «Массовая культура – это культурный суррогат, предназначенный для необразованной черни, лишающий ума и чувств, а потому вредный для тонких образованных натур.». При всей узости и однобокости данного взгляда, несмотря на всю его абсурдность, он укоренился в очень широких кругах, сделавшись полным трюизмом, с которым уж никто и не собирается спорить даже в быту, а тем более – на бумаге. Сколь бы не была отчаянна проповедь культурного плюрализма со стороны наших интеллектуалов, в данном случае никакого разнообразия мнений не допускается в принципе ими, а всякого, кто посмеет хвалить массовую культуру, немедленно провозглашают либо неискренним пропагандистом ее, либо глупцом, приравнивая его в «быдлу». Тут я непременно обязан напомнить, что я всегда выступал категорически против того, чтобы называть людей этим словом, уравнивая их со скотом, как равно и не могу допустить называть их иными обидными эпитетами, вроде «дебила» и «проститутки», если они, конечно, не обозначают их медицинскую и профессиональную принадлежность. До сего дня во всей нашей публицистике, философии и литературе не знали такой статьи, где нашли бы оправдание массовой культуре, ее защиту от идеалистической клеветы и ложных обвинений банды франкфуртских бюргеров. Итак, данная работа, как вы понимаете, написана как раз для того, чтоб стать щеткой, оттирающей с образа массового искусства плевки интеллектуальных вандалов, которые не только сами не сумели в ней разобраться, но еще и огульно обвиняют в своем непонимании не собственное невежество, а суть предмета, действуя по принципу, утверждающему: «Я – гуманитарий, а потому математику мне знать не дано!». Принцип этот есть одно из мерзейших проявлений мелкобуржуазности и филистерства, со всем присущим им воинствующим невежеством, которое так страстно желают обличить эти салонные обитатели; но теперь, оттоптавшись на врагах, перейдем к делу. Как и любое явление, будь оно простым или сложным, хотя сложным всякое явление на деле и является, в то время как простота его мнимая, так или иначе должно подвергаться осмыслению и всестороннему исследованию; у нас же положение дел с массовой культурой сложилось так, что большая часть критиков Донцовой, столь усердно ее проклинающих, книжек оной не читала, да и делать то не считает необходимым, в то время как незнание и порождает ошибочные суждения. Непонимание массовой культуры следует рассматривать, в то же время, не с точки зрения метафизика, для которого все всегда было качественно равным, но с точки диалектического материализма, исследуя явление в его историческом развитии с самого начала. Непонимание и ненависть высших классов к низшим во все времена имело место в классовом обществе, но в тех его специфических формах, о которых идет речь ныне, оно выразилось лишь на исходе предпоследнего столетия, хорошо проявившись у тогдашних идеалистов, в том числе и у Ницше в его понятии «человека рабской морали» (см. «К генеалогии морали»), которое фактически является поздним повторением известной и очень древней идеи о существовании «высших» и «низших», что встречается еще у Конфуция (см. «Суждения и беседы») или у Платона. В первой половине XX века, особенно в 1920-х годах, сразу по окончанию Мировой войны, в европейских государствах расцветают всевозможные буржуазные литературные течения, творят соответствующие богемные писатели, вроде Хемингуэя и Ремарка, первый из которых об образе жизни всей этой братии хорошо написал в книге «Праздник, который всегда с тобой»: «В Европе а те дни мы считали вино столь же полезным и естественным, как еду, а кроме того, оно давало ощущение счастья, благополучия и радости. Вино пили не из снобизма и не ради позы, и это не было культом: пить было так же естественно, как есть, а мне – так же необходимо, и я не стал бы обедать без вина, сидра или пива. Мне нравились все вина, кроме сладких, сладковатых или слишком терпких, и мне даже в голову не пришло, что те несколько бутылок очень легкого, сухого белого макона, которые мы распили, могли вызвать в Скотте химические изменения, превратившие его в дурака. Правда, утром мы пили виски с минеральной водой, но я тогда еще ничего не знал об алкоголиках и не мог себе представить, что рюмка виски может так сильно подействовать на человека, едущего в открытой машине под дождем.». Теперь, полагаю, мои читатели будут иметь понятие о моральном облике тех, кто критиковал массовую культуру, поскольку аргументы их я представить не могу за их отсутствием, ибо данные люди не считали нужным себя оными утруждать. В 1936 году Джордж Оруэлл опубликовал роман «Да здравствует фикус!», в других переводах называемый «Да будет фикус!», где он выразил свой взгляд на массовую культуру, до определенной степени завершив тем самым начинания других культурных деятелей межвоенного времени на этом поприще. Надо сказать, что все литературные работы Оруэлла, будь то «Глотнуть воздуха», «Да здравствует фикус!» или «Скотный двор», в действительности представляют собой философские и политические трактаты, покрытые лишь тончайшим слоем литературности, едва прикрывающей их действительную суть, а потому данный автор стилистическими изысками не блещет, полагая важнее мысли, но не форму; в то же время для многих авторов и назвать памфлетами работы его не представляется возможным, отчасти ввиду глубины и оригинальности их, хотя мы знаем и высококачественные образцы памфлетного жанра: «Лао-цзы просвещает варваров» в Китае, «Письма темных людей» в Европе, к примеру. Я, однако, склонен полагать Оруэлла очень уж высококлассным памфлетистом, работы которого написаны хотя и блестяще с точки зрения их философского наполнения, все равно лишены многих достоинств и литературных изысков, столь мною любимых. В «Фикусе» Оруэлл пишет следующее: «Мрачно обозревая стену, он все тут ненавидел: продукцию классиков и модернистов, умников и пошлых болванов, остряков и тупиц. <…> Любая чушь на стеллажах, по крайней мере, существует, как никак сляпана, даже дипинги и дэдлы ежегодно выдают на-гора килограммы своей писанины. <…> Деньги и культура! В такой стране как Англия «культурный мир» для бедняка не более доступен, чем Клуб кавалергардов. <…> Деньгами книги и пишутся, и выпускаются, и продаются. Господи, не надо благодати – подкинь деньжат, Отец небесный.». Говорится в другом месте и такое: «Гордон, конечно, ненавидел фильмы и в кино, даже когда мог себе позволить, ходил редко. Нечего поощрять искусство, выдуманное вместо книг! Хотя некую притягательность тут не оспорить. Сидишь с комфортом в теплой, пропахшей сигаретным дымом комнате, безвольно впитывая мигающий на экране взор, отдаваясь потоку ерунды, пока не утонешь в этом дурмане, – что ж, вид столь желанного наркотика. Подходящий гашиш для одиноких.». Надо сказать, что кино того времени было совсем не тем, чем оно является ныне, а в 1920-1930-х годах было снято множество фильмов, столь любимых современной интеллигенцией, притом тогда они предназначались для самых широких слоев общества, а не были «артхаусом»: в 1920 году сняты фильмы «Кабинет доктора Калигари» и «Голем»; в 1921 снята «Усталая смерть»; в 1922-м – легендарный  «Носферату. Симфония ужаса», «Доктор Мабузе» и «Призрак»; в 1924 году – лента «Последний человек» и «Кабинет восковых фигур»; в 1927-м – научно-фантастический фильм «Метрополис»; в 1931-м – «Город ищет убийцу»; в 1933 году снят последний экспрессионистский фильм «Завещание доктора Мабузе». Действие романа Оруэлла происходит в Лондоне осенью 1930 года, в то самое время, когда на экраны вышли такие фильмы, как «На западном фронте без перемен», итальянский фильм «Рельсы», отличающийся от многих лент того времени своим драматизмом и элементами реализма, а также «Убийство!» Хичкока, которые, вероятно, должны были бы заинтересовать главного героя книги – типичного интеллигента с явными демократическими и социалистическими взглядами. В 1950-1960-е годы в оценках массовой культуры наступил новый этап, связанный по большей части с левым движением этого периода, а также с людьми, которые старательно делались его западными теоретиками, объединенными общим именем Франкфуртской школы. В трудах Маркузе, Фромма и тому подобных буржуазных кликуш, ничего в жизни своей не смыслящих, да и не могущих невероятной глубины массовой культуры понять, была оная демонизирована в самых отвратных красках. Увы, но до самого недавнего времени любое исследование массовой культуры означало одно лишь ее осквернение, вызванное непониманием, как мы видели уже выше. Типичным примером «исследования» подобного рода могу я назвать книгу Богомила Райнова «Массовая культура», которая была фактически заменителем работ Фромма и Маркузе для жителей восточных стран, что подвергнется тут обсуждению несколько ниже, будучи особенно важной для понимания причин, неустанно побуждающих нашу интеллигенцию верить во всяческие пошлые побасенки, касающиеся этого вида искусства.