Степан Степанович всю дорогу до Ганешей молчал и старался вспомнить, как называлась та книжка… Книги читать было некогда, да он и не очень любил: сплошные выдумки, из головы все сочиняют, а не настоящую жизнь описывают, но эту случайно прочел. Застав сына вместо уроков за этой захватанной и разбухшей, как стоптанный валенок, книжкой, Степан Степанович дал сыну легкий, но вполне назидательный подзатыльник, а книжку унес к себе. Он вспомнил о ней только перед сном и решил поинтересоваться, что читает подрастающая смена. Пробежав две странички, он погасил верхний свет, оставив настольную лампу, и принялся читать внимательно. Марья Ивановна, непривычная к тому, чтобы он тратил ночные часы на чтение, сердито ворочалась. Степан Степанович слышал это, но не оторвался, пока не дочитал до конца. Закончив, он минут пять посидел, раздумывая и наливаясь негодованием. Книжка несомненно вредная. Непонятно только, почему ее до сих пор не изъяли. К удивлению Степана Степановича и еще большему возмущению, книга оказалась вовсе не дореволюционного издания, а совсем недавнего, прошлогоднего, а затрепанность ее свидетельствовала лишь о том, как много и жадно ее читали. Черт знает что! О чем они там думали, когда издавали? Переводили еще с английского… Ну, за границей, понятно, такие вещи в ходу — воспитывают всяких гангстеров. А у нас зачем? Мозги засорять?

Зачем читать про то, что какой-то проходимец откормил громадную страшную собаку, натравливает ее на своих родственников, те один за другим загибаются, а проходимец подбирается к наследству, чтобы его единолично захапать?.. Какая тут идея? Какая может быть от этого польза? Ничего, кроме вреда! А если, понимаешь, у нас начитается кто-нибудь таких книжек и сам начнет?..

Книжка начисто вылетела из головы, вытесненная серьезными делами и заботами, но всплыла в памяти теперь, после столкновения на берегу Сокола. Выходит, он правильно подумал тогда, что книжка вредная. Вот — факт налицо. Даже у них в районе появились любители разводить такое зверье и натравливать на людей… С этим надо в корне кончать! Вот только как называлась та собака?.. Лишь поднимаясь на крыльцо сельсовета, он вспомнил. Хмуро кивнув вышедшему навстречу Ивану Опанасовичу, он прошел впереди него в кабинет, швырнул разложенные на столе бумаги.

— В кабинете отсиживаешься? В бумажках зарылся?.. Что у тебя с собаками делается?

Иван Опанасович остолбенело посмотрел на него. Сдурели они с этими собаками сегодня, что ли? То один, то другой… Или, может, ему уже сообщили и про малого Хомку и про Митьку?..

— Так, а что ж с собаками? — неуверенно протянул он вслух и на всякий случай соврал: — Вроде ничего не делается…

— Вот именно — ничего! А ты здесь для того, чтобы делать, а не ушами хлопать!.. У кого здесь собака есть черная, здоровая, как теленок?

— У нас больше рыжие. И маленькие. То, может, в лесничестве завели?

— «Может, может»!.. — раздраженно повторил Степан Степанович. — Знать должен, а не гадать!

— Так что ж меня тут поставили собак считать, что ли?

— Ты не выкручивайся! Лесничество — твоя территория или нет? Значит, ты отвечаешь за все, что на ней происходит. А у тебя, понимаешь, бегают по лесу баскервильские собаки, несовершеннолетние хулиганы нападают на людей. Тут же люди живут! Дачники, понимаешь, отдыхают, дети… А если эта собака кого покусает, загрызет? Думаешь, тебе даром пройдет?

— Да что ж я могу… — нерешительно начал Иван Опанасович. — Какие у меня для этого дела возможности?

— Изыщи, привлеки людей. Охотников.

— Откуда в селе охотники?

Иван Опанасович на всякий случай умолчал о Митьке Казенном, твердо порешив больше с ним не связываться и дела не иметь, чтобы не влипнуть в скверную историю. И, как на беду, именно в этот момент ввалился Митька, нахально ухмыляясь и держа перед собой отремонтированное ружье.

— Куда? Куда лезешь без спроса? — крикнул ему Иван Опанасович. — Видишь, я занят, потом придешь…

— Подождите, товарищ, — остановил попятившегося Митьку Степан Степанович. Будучи человеком решительным и последовательным, он считал, что нужно ковать железо, пока горячо, и каждое дело доводить до конца. — А ты говоришь, в селе охотников нет! — повернулся он к Ивану Опанасовичу. — Инициативы у тебя нет, председатель, вот что! Вы охотник? Да что вы там стоите? Подходи ближе.

— Да так. — Митька нерешительно повел плечом. — Трошки. Баловался когда-то… — Подойти ближе он не решался: в городе он здорово «ударил по банке» и знал, что от него за версту несет перегаром.

— Стрелять умеешь? Не промахнешься?

— Ну уж, это уж… — Митька так хвастливо ухмыльнулся, что все сомнения в его уменье стрелять отпали.

— Так вот. По лесу здесь шатается какой-то малолетний хулиган. Видно, приезжий, одет по-городскому. Какой-нибудь, понимаешь, будущий стиляга… Ходит с собакой, натравливает ее на людей. Большая такая, черная…

— Я эту тварюгу знаю, — сказал Митька, зло ощерясь, — она на меня кидалась, чуть глотку не перекусила…

— Вот видишь! — торжествуя и негодуя, сказал Степан Степанович председателю. — А ты, понимаешь, мягкотелость тут разводишь. С такими вещами надо в корне кончать! Найди эту собаку и стреляй без всяких!

— Так той собаки нет, вроде в Чугуново увезли.

— Я не знаю: та — не та… Полчаса назад я с этой собакой столкнулся…

— Значит, сбрехал старый хрыч! — сказал Митька. — Ладно, товарищ начальник, будет полный порядок. Не сомневайтесь. Если я сказал — точка. Я теперь эту собаку под землей найду. И пацана тоже…

— Вот так. Действуй. Желаю успеха, — сказал Степан Степанович и, не прощаясь, пошел к выходу.

Иван Опанасович, а вслед за ним Митька вышли на крыльцо. Степан Степанович сделал ручкой прощально-приветственный жест, захлопнул дверцу, «козла», отплевываясь синеватым дымком, укатил.

— Ну, теперь я ему… — угрожающе сказал Митька и сжал волосатый кулак. — Счас патроны возьму и прямым ходом туда…

— Ты лучше проспись сначала, — сказал Иван Опанасович. — А то спьяну бабахнешь опять не туда, будет, как с тем Хомкой…

— Ничего, на газу я еще лучше попаду… — сказал Митька и, грохоча сапогами, сбежал с крыльца.

Иван Опанасович смотрел ему вслед и озабоченно думал, чем все это кончится. Объяснить Степану Степановичу, кто такой Митька, он не успел да и не решился — тогда пришлось бы объяснять, почему его, Ивана Опанасовича, ружье оказалось в руках у Митьки, а это не сулило ничего хорошего. Отобрать сейчас у Митьки ружье тоже было невозможно — могло обернуться еще хуже. Но уж совсем плохо будет, если спьяну Митька наломает дров. Тогда не расхлебаешь. Ему хорошо говорить — «под мою ответственность». Сказал да укатил. И отвечать в случае чего будет не он…

Сашко ошибся только в одном: Митька пошел искать Антона и Боя не по берегу, а в лесничество, к деду Харлампию. Перед уходом он к городской «банке» добавил из домашних запасов, шагал с преувеличенной твердостью, но говорить стал невнятно, будто набил рот ватой.

Дед Харлампий, как всегда, встретил его насмешливо:

— А, помещик пришел. Завел псарню-то уже ай нет?

— Ты, дед, зубы не скаль. Серьезный разговор будет. Ответственный.

— От тебя сурьезом за версту несет. Отойди чуток, а то и меня на закуску тянет.

— Не твое дело. Не на твои пил, на свои.

— Ну, своих-то у тебя, окромя ворованных, сроду не было.

— Ты меня поймал?

— Не я — другие поймают. Глаза у тебя завидущие, а лапы загребущие. Попадешься!

— Шо ты мне шарики крутишь? Я тебе говорю — ответственный разговор. Я тебя спрашиваю, а ты мне отвечай. Понял, нет? Ты зачем про пацана набрехал? Который с собакой.

— А я не брехал. Уехали они. Второй день нету.

— Брешешь, старый хрен! Ты мне всю правду говори. Понял, нет? А то и тебя — к этому… к ответственности… за это, как его? За соучастие. Понял, нет?

— Какое соучастие? Ты поди-ка, вон там бочка стоит, поныряй в нее своей пьяной башкой, может, мозги-то посветлеют…