Потом Харитонов поступил в Академию МВД, сессии были долгими, они стали чаще расставаться, потом его перевели в Управление.

Однажды Харитонов, крепко выпив, приехал к ней домой. Она отпаивала его кислым морсом. Он капризничал и нёс какую-то чушь. Потом занял 25 рублей и, обиженный, ушёл. Иногда, хлопнув стакан-другой, Хомяк звонил Марине, но встреч больше не было. Да и разговоры были сумбурными и мало внятными.

Прошло полгода и, подняв телефонную трубку, Харитонов услышал голос детской инспекторши, которая напоминала ему, что он должен Марине 25 рублей. Хомяк хлопнул себя по лбу пухлой ладонью и помчался занимать деньги.

Подъехав к 50 отделению милиции, он узнал, что инспекторшу угнало куда-то начальство. Харитонов побрел к Марининому дому. Открыла дверь её соседка. И тут Харитонов узнал, что Марина умерла.

— В смысле? — тупо спросил он.

— Да рак у нее был. Сгорела как свечка, — поджав губы, процедила соседка.

— А сын?

— Бывший муж забрал.

Дверь захлопнулась. Хомяк тупо смотрел на обитую чёрным дерматином дверь. Маринино лицо стояло перед его глазами. Во вспотевшей ладони, сжатой в кулак, четвертак стал скользким и противным. Подумалось, что надо съездить на кладбище, купить цветов. Вино-водочный магазин оказался ближе. Он пил в подсобке водку.

— Что-то случилось? На вас лица нет, — тревожно спросила продавщица.

Хомяк не ответил. Выцедил стакан водки. Хрустнул половиной яблока. За ним грохнул засов магазинной двери.

Двор магазина был завален ящиками, пахло гнилью и прокисшим пивом.

На кладбище он так и не попал. Прошло много лет. Иногда в толпе ему казалось, что он видит Марину, её глаза, наклон головы, лёгкое движение руки, поправляющей прическу. Тогда он замирал. Толпа обтекала грузного полковника милиции, тупо таращащегося в никуда. Потом он вливался в толпу и шёл бодрым шагом. Дома его ждал телевизор, диван, початая бутылка коньяка, жена и тёплые тапки. Равнодушная толпа сдавливала его со всех сторон, его ладонь, сжимающая ручку дипломата была потной, а сам дипломат тупо и больно бил по ноге.

Город Хоп и немножко Гяп

В аэропорту мы почувствовали сладковатый запах гниющих фруктов. Было солнечно и жарко. Ветерок гонял пыль. Хотелось чихнуть, но не получалось, только морщился нос и слезились глаза. Сиденья милицейского «Козлика» были горячими, водитель улыбчив и, бросая руль, широко разводил руками, показывая на улицы, застроенные однотипными, кондовой советской постройки домами.

Показал на здание казарменного типа, резко выделяющиеся на фоне панельных домов.

— А здесь Керенский учился, давно, ещё царь был, — торжественно произнёс наш гид.

Тут же спросил:

— Алишер Навои знаешь?

Здание местного МВД было суровым, окна были похожи на бойницы. Начальник Управления сплавил нас местному сыскарю. Тот, появившись из дверей приёмной, произнёс:

— Хоп.

В его кабинете нам было сказано, что надо пить чай. Обычай.

— Хоп.

Чай был в фарфоровом чайнике. Терпкий и без сахара. Осилили.

— Хоп.

И нас устроили в гостинице.

— В обед плов. Хоп?

— А когда обед?

— Сейчас.

После обеда не хотелось двигаться, хотелось лежать и слушать журчание воды.

— Вечером ужин. Шашлык, русский чай и гяп. Хоп?

Усилием воли мы собрались и поехали делать то, зачем нас послал родной МУР.

Вечером был обещанный шашлык, водка в чайнике — русский чай, просто чай. Много разговоров и туманных намеков — короче, гяп.

Через сутки нас провожали на самолёт. Пакет с фруктами, две стеклянные банки, в которых лежали куски баранины, залитые салом, и пиво — это чтобы скучно не было.

— Прилетайте. Хоп?

— Хоп, — облегчённо сказали мы и открыли пиво в самолёте. Потом мы решили попробовать баранину. Запили её остатками пива.

Мне снился Ходжа Насредин, Алишер Навои и Рашидов, пьющие чай.

Выйти из самолёта было сложно. Сало и баранина слиплись в желудке с пивом. У них был гяп. Вы ходили когда-нибудь с гирей в животе? И не пробуйте. В аэропорту у буфетной стоки мы пытались что-то сказать. Говорить было тяжело.

Но мы сказали заветное слово из трех букв:

— Чай.

Буфетчица посмотрев на нас сердобольным взглядом, подала тёплое пойло в липких гранёных стаканах.

— Хоп, — выдохнули мы, попив тёпленького. Отлегло. Народ в конторе крутил у виска пальцем, глядя на непрерывно кипящий чайник в нашем кабинете. Стакана чая хватало на час. Потом сало, баранина и что-то там ещё вступали в гяп. И нужна была новая порция горячего.

А вы говорите: Ташкент — город хлебный. Неправильно это.

Хоп!

За райскими яблоками

Бабушка каждую осень варила варенье из райских яблочек. Райские яблочки она ездила покупать под Данков. Там были сады и знакомый сторож, колченогий дядя Серёжа. Бабушка брала отцовский абалаковский рюкзак, мне полагался солдатский сидор. Из него вкусно пахло. Там лежала половина орловского, чеснок, сало и ножик со сточеным лезвием. Дождик то шёл, то прекращался. В центре площади была громадная лужа, которую аккуратно обьезжали автобусы. Из автобусов выскакивали пассажиры и бежали в сторону туалета. В туалете на полу пирамидками лежали фекалии, по стенам тянулись тёмно-коричневые полосы. Станционный буфет имел гордое название «Кафетерий». Серого цвета бывшие вафельное полотенце с весёлой злостью мелькало в руках монументальной буфетчицы. Она вытирала им прилавок. С ловкостью опытной цыркачки она доставала из громадной кастрюли пирожки, разливала по гранёным стаканам кофе с синюшным молоком, а особо выпендрёжные получали песочный коржик, похожий на шестерёнку. Мы стояли под навесом и ждали автобус. Три бабульки в плюшевых жилетах, с коричневыми платками в белую клетку, молодуха с платком на котором акрилово топорщились ядовито красного цвета розы, на её ногах прочно сидели коричневые полусапожки, с которых морщил ушастый профиль пожухлый заяц. Мужичонка в засаленой телогрейке тёрся около молодухи, методично отхлебывая из бутылки, на этикетке которой гордо и змеино держали голову три семёрки. Городская дама в сером габардиновом плаще покуривала папироску и презрительно стряхивала пепел в сторону бабулек. Те шмыгали носами, но помалкивали.

— Вот хлеб мешками из города вывозите. Как вам не совестно! Что печь разучились?

Мужичонка встрепетнулся. Поправил кепку.

— А скотину чем кормить-то, ты как думаешь, красавица?

— Известно, чем, комбикомом. — презрительно произнесла городская дама.

— Э, милая, да гдежь его взять-то, комбикорм этот? — мужичонка толкнул молодуху и свернув козью ножку закурил.

Дым мохорки был сладкий и тягучий.

Одна из бабок поджав губы и не глядя на городскую сказала

— А ты милая пойди, поработай за палочку с наше, тогда и мы тебя послушаем.

— Да, хорошо, что усатый сдох, а лысому поджопник дали. Сейчас мир во всем мире, тока Израиль воюет? — хохотнул мужичонка — при лысом-то председатель орет: режь скотину. А какая скотина-то? Петя-петушок, да кура Ряба.

А щас, на-ко-те-выкуси!

Остромордый ПАЗик остановился у навеса. Мужичонка рванул первым, бабки засеменили бережно придерживая мешки сквозь ткань которых топорщились острые углы хлебных буханок. Молодуха резко толкнула городскую даму, та упала. Из автобуса донеслось

— Ты погорбся, сука, с наше!

Автобус уехал. Мы помогли встать городской даме. Она размазав грязь по плащу, погрозила кулаком вслед автобусу

— Сталина на вас нет!

***

Колченогий Сережа бережно доставал из ящика райские яблочки.

— Если что, скажите что в сельпо купили.

Мы кивнули. И пошёл дождь. На попутном грузовике мы ехали в Елец. А дождь всё лил и лил. Но сил у Бога было маловато. Потопа не получилось.

Щукин

Инспектор уголовного розыска, находится

на переднем крае борьбы с преступностью.