Лейтенантам было уже всё по барабану. Им хотелось тишины, свежего воздуха и, больше всего, холодного пива.
В то время, пока лейтенанты лихорадочно искали мелочь по карманам и пили в подсобке магазина Мартовское, которое горчило и шибало в нос, подполковник Савельев широкими мазками рисовал оптимистическую картину. В описании картины, правда, присутствовали слова «выговор с занесением», «замполит» и «прокуратура», но это был реализм. Социалистический. Сами понимаете, мы к коммунизму на пути. А в дороге всякое случается.
Через день в 16-е приехала проверка из ГУВД, её возглавлял лысый полковник внутренней службы. Комиссия шелестела бумажками, проверяла порядок выдачи оружия и боеприпасов, опрашивала личный состав по правилам обращения с оружием. Потом комиссия убыла. Полковник, правда, задержался и получил комплект для ремонта «Жигулей». Из этого комплекта можно было собрать ещё пару флагманов отечественного автопрома. Но полковник не был слесарем-сборщиком, у него были свои проблемы.
Савельев выдохнул. А потом задышал полной грудью, когда Прокуратура, просмотрев материалы проверки комиссии, промолчала.
В запоздалой сводке прошло, что участковый в результате неосторожного обращения с табельным оружием произвёл выстрел в жилом массиве, жертв и разрушений не было, но ГУВД обращает внимание на усиление контроля и разъяснительной работы с личным составом. Номер отделения в сводке не значился.
Через неделю сыщик Лёха Бородин, корча рожи, рассказывал своему приятелю и соседу по кабинету Колбасьеву, вернувшемуся из отпуска, о случившемся.
— И вот эти два птенца из Вышки не поделили Тамарку, ну, ты знаешь, официантку из «Долины».
От сперматоксикоза они нажрались водяры и решили стреляться. Типа, дуэль. И идут они на стадион. За неимением Чёрной Речки. Достают по чистому листу и пишут предсмертные записки. Все свои долги прощаем и ничего не завещаем. Становятся спиной к спине, передёргивают затворы и идут, отсчитывая -надцать шагов. Потом поворачиваются, и один из них лапкой за лапку зацепил, пьяные ведь, и упал. Ну и трах-пах, мимо. А второй стал сначала столбом от перепуга, а потом начал шаманские танцы выделывать и кричать, что это не по правилам.
Тут и честные граждане подключились из соседних домов. Одни звонят и вопят, что стрельба. А один умник, матрос, акулами не доеденный, с балкона в бинокль зырит и семафорит по 02, что убит сотрудник милиции. И ночь такая лунная… Ну, тут дежурный в панике. Двух участковых нет с табельным оружием. Дежурный сыщика с постовым посылает. Короче, Агата и Нехристи. А те, пока луна за тучкой, хлесть этого летёху, который шаманские танцы танцевал у полегшего товарища в бубен. Ну, а матрос опять по 02 докладывает, так мол так и так: второго завалили. Вопит с балкона: «Полундра!» А сам, конечно, помощь медицинскую не оказывает. Наверно подводник, все исподтишка. Народ проснулся, картину из окон наблюдает за этой милицейской Цусимой и трезвонит, как колокольчики на русской тройке. Слова правильные говорят, о том куда Советская Власть смотрит, так скоро у нас негров линчевать начнут, что мы, слава богу, ещё не в Америке, где безработица и полиция трудящихся по головам дубинками бьет. Дежурные хренеют. Ответственные молчат и выжидают. Ну, а утром Савельев всё разрулил, у него однокашник там где-то служит, — и указательный палец Бородина показал на потолок.
— Это он из-за папахи подсуетился, — рассудительно произнёс Колбасьев.
— Ну да, — согласился Лёха и, хмыкнув, продолжил: — Этих лейтенантов Савельев так замордовал, что им не до Тамары, они всё больше парой ходят в поисках большой палки.
Через год полковник милиции в отставке Савельев прихлебывал кефир из пивной кружки, кусал черняшку и слушал ругань ворон, посматривая на дворника, шмурыгивавшего по асфальту метлой. Ведь для мужчины самое главное — стабильность, как говаривала его покойная жена. Полковничья папаха мирно стояла на полке в прихожей. Завернутая в газету, мало ли что…
Бандерлог
А хули (эпиграф)
Лёша Бородин на пенсию уходил. Сыщики имеют право. Потому как люди. Правда, некоторые их милиционерами считают, но милиционер — это тот, кто в форме мелькает. В кино, в новостях. Сыщик — это другая ипостась. Он иногда правой рукой затылок почешет и подумает. Ключевое слово «подумает». Тем и отличается от остальной публики служивой. Это не я сказал– это пенсионер ляпнул.
Лёша в армии на самолёте летал. Стрелком. С тех пор в самолёт ни ногой. Лучше поездом. Насмотрелся на лётчиков. Хорошего в них только одно — куртки. Он такую домой на дембель притащил. Командир списать долго не мог, так ему, алкашу, и надо, вечно спирт для экипажа жалел, сам жрал. А в армии делится надо.
Потом Бородин в милицию пошёл, а так как у него техникум был, то стал он младшим лейтенантом в 1960-м, и послали его оперуполномоченным в Коптево. Район бандитский был, но опера резкие были, многие с войны, а другие и 41 в Москве помнили. И в конце 50-х тихо стало. Земля Лёше досталось спокойная. А потом и вовсе отделение новое, да и район новый образовался — Железнодорожный. Всех преступлений — то бытовуха, зимой шапки, ну квартирные, куда ж без них. Тут-то Лёша и кличку получил. На старости лет.
А началось, что кражи квартир одна за другой зачастили. И всё второй, третий этаж. Двери целы. А магнитофона нету, ну и там золотишко-сёрежки, колечко… Да и мало ли, что гражданам померещится. Дверные замки целы, косяк цел. Окна закрыты, пожарной лестницы рядом нет. Отказать. Чтоб прокурорские не кипятились, он даже замки дверные изымал и лично на экспертизу возил. Ой, как народ кричал! Обворовали, не ищут! Да ещё и замок выдрали. Ну выдрали, что Лёша слесарь, что ли? Народ, конечно, дай ему волю… один гражданин пришёл домой, видит, что везде, по его словам, конечно, рылись. Он сразу бросился смотреть заначку и видит — цела! И как нажрался, обрадовавшись, что Лёша его только на третий день опросить смог. Работай с такими.
А потом Бородина интерес взял, а мало ли… ведь уже четвёртая… И стал он смотреть, да присматриваться. И понял, как. Там везде деревья рядом с домами. А район-то старый, и деревья тоже. Ну а по ветке до окошка, а там в форточку. Форточка-то всегда открыта. У нас народ свежий воздух любит. И сел Лёша за стол, и написал: Оперативное дело «Орангутанг».
И пошёл искать подходящие дерево и квартиру. И нашёл. Потом провёл оперативное мероприятие, с бабками у подъезда переговорил. Ну и слух пошёл, что в этой квартире шахтёр гостит с женой. И шахтёр этот не с Донецка, читай Сталино… где шахту, в которой Хрущёв работал, искали, а с Шпицбергена — и шмоток там заграничных, и магнитофон Грюндиг имеется. Лёша в засаду сел, особо нет, так… красненькое с пивом, ну и рыбка, конечно. Повязал на второй день. Жена, правда, беспокоилась, но оперативный дежурный солидно отвечал:
— На задании.
На совещании хвалили. Премию дали, 25 рублей. Всё испортил Барбос. Он Лёшу Бандерлогом обозвал. Эти молодые, хамоватые какие-то. С тех пор Лёшу Бандерлогом все звали. А Бородин между прочим капитан милиции. Барбос успокаивал, что слово английское от писателя одного, Киплинга. Бородин нашёл этого Киплинга. Ему там Акела понравился. Серьёзный персонаж.
А вообще Бородин книги любил. Сам писать пробовал. В газету ГУВД «На боевом посту», но не напечатали его заметки. Ни про старшину отделения милиции, ни про 50 отделение милиции, когда оно на Петровке было. Лёша звонил, интересовался. Ему какая-то девица ответила, сказала, что он пишет, как матом ругается. Бородин с надеждой в голосе поинтересовался:
— Виртуозно?
Девица чем-то подавилась. Лёша обиделся. Деваться было некуда, он купил пузырь и поехал к Барбосу. Они говорили о литературе. Закусывали. Потом пришли потерпевшие, вечно они потрепаться о жизни мешают, и Бородин вышел из кабинета. Дома он зашёл в комнату дочери, снял с полки Чехова и стал читать на кухне.
Чехов успокаивал. Хотелось спать.
