У меня такое ощущение, что прямо сейчас меня вырвет.

7 глава

Слоан

Я стою на крыше больницы Святого Петра посреди ночи, и все те вещи, что я наблюдаю отсюда, могут показаться вам в полной мере непостижимыми. Давным-давно, когда мы с Алексис были детьми, наш отец, когда у него не было особо много работы иногда приводил нас сюда. Доктора на эти приходы закрывали глаза, потому как Джейкоб Ромера был один из любимейших врачей больницы, он работал тут рентгенологом на протяжении тридцати пяти лет. А затем он уволился и занялся частной практикой в ЛА задолго до того, как я пришла сюда работать.

Он любил нас приводить сюда, когда на улице прошел снег, но это было достаточно редкое событие, поэтому каждый раз, когда это происходило, мы практически выпрыгивали из кожи вон от волнения. Мягкие белые хлопья снега кружились, устремляясь к нам с белого одеяла небес, что простиралось над нашими головами, создавая ни с чем несравнимый мир, на который мы могли смотреть. Мы так стояли на протяжении долгих часов, задрав шеи кверху, пока наши тела не цепенели от холода, а отцу не приходилось силком утаскивать нас оттуда, чтобы мы не заболели. Эти воспоминая каждый раз врывались в мое сознание, выбивая весь воздух из моих легких, когда я приходила сюда.

Но сегодня я сделаю все возможное, чтобы оттеснить их подальше, в самый дальний уголок моей памяти. Сегодня нет мягких снежных хлопьев, сегодня беспрестанно идет дождь, в то время как мы ждем, пока доставят раненного больного. Это заставляет меня чувствовать подступающую тошноту — ожидание. Адреналин, что быстро струится по моему телу, помогает мне думать, просчитывать свои будущие действия, еще до того момента, как прибудет пострадавший. Завывающий ветер уносит капли дождя в сторону. Наши тела, облаченные в хирургические халаты, уже полностью промочил дождь, но мы все также терпеливо продолжаем ждать. Оливер стоит вместе со мной, он мой хороший друг, но важнее всего то, что он хороший человек. Забавный, милый, симпатичный и ужасный любитель построить глазки девушкам. Просто невероятно, что он одинок.

На расстоянии раздается механический шум, что отражается гулким эхом от высотных зданий.

— Слышишь это? Вертолет, — говорит мне Оливер, подталкивая локтем. — Он, скорее всего, на расстоянии мили от нас. Так что можешь нажать на кнопку вызова лифта.

Мне не трудно стоять и придерживать двери лифта, тем более что он стоит на этаже в течение последних десяти минут, а команда медсестер с каталкой и системой жизнеобеспечения ждет внутри в тепле и сухости. Пришло время этим неженкам тоже немного намокнуть.

Я бегу к металлическим дверям лифта и нажимаю кнопку вызова, как раз в тот момент, когда сильный порыв ветра ударяет меня в спину, обрушивая поток крупных капель на лица трех молоденьких медсестер, которые смеются и шутят. Майки, интерн, прекращает делать то, что он делал, замирая на месте. Его руки расположенные за головой, а бедра, что подавались вперед в танцевальном движении, замирают, с закушенной губой между его зубами.

— Хоксем, ты что проходишь, пробы на стриптизера? — кричу я в попытке перекричать завывание ветра и барабанящий дождь.

— Нет, нет! Простите меня, доктор Ромера, это...

— Больше не повторится?

— Нет! Нет, мэм. Никогда.

Я ненавижу, когда меня называют мэм. Мне всего-навсего двадцать шесть лет, а эти молодые интерны думают, что я какое-то древнее, всесильное существо.

— Ну, когда ты решишь вновь поиграть в доктора, почему бы тебе не шевелить своей задницей чуть проворнее. Вертолет на подходе.

Я могу сказать вам одну вещь о Майке Хоксаме — у него шило в одном месте большее количество времени, также парень любитель повалять дурачка, но чего у него не отнять, так это энтузиазма к работе, за который я могу дать ему десять из десяти. Он первым выскакивает из лифта, выкатывая за собой каталку. Когда колеса вертолета касаются взлетно-посадочной полосы, мы уже стоим около Оливера.

— Готовность на максимуме? — кричит он мне.

— Да, сэр! — кричит в ответ ему Майки. Оливер смотрит на него таким взглядом, который запросто бы заставил сойти всю краску с мебели. Интерн понимает свою ошибку, и краска стыда заливает его щеки. Я не могу ничего поделать и ухмыляюсь.

— Да, я готова! Давай! — Мы синхронно двигаемся к дверям вертолета. Двое парамедиков выскакивают из него и аккуратно вытаскивают на длинных жестких носилках пострадавшего — маленькое и хрупкое тельце.

— Мэйси Ричардс, семь лет. Гипотермия, глубокая резаная рана на правом бедре. Найдена в судорожном состоянии, лицом вниз в ванне. Без сознания, все еще держится тахикардический пульс. Дыхательные пути чисты, дважды впадала в шоковое предсмертное состояние.

— Хорошо, давайте доставим ее вовнутрь!

Оливер и аварийно-спасательная команда, уклоняясь от работающих лопастей вертолета, подхватывают пациента втроем и бегут к лифту. Я поворачиваюсь к парамедикам, которые убирают свое оборудование и инструменты обратно в медицинский вертолет.

— А где ее родители?

Первая женщина — парамедик, со свирепым выражением лица, нахмуренными бровями и пролегшей морщинкой между ними, раздраженно выдыхает.

— Да кто их знает? Соседка принесла девочке еду; вошла в квартиру, когда Мэйси не ответила на ее крики и нашла девочку в ванной.

— Что? Она была одна?

Врач качает головой, имея в виду, что сама не может поверить в это.

— Ромера! Давай! — Оливер держит двери лифта приоткрытыми. Я забегаю в практически в движущийся лифт, когда двери закрываться.

***

— Состояние стабильное. Это чудо, что она выжила. — Говорю я, вздыхая, пока заполняю необходимые бумаги на поступление Мэйси. Я так сильно разгневана, что с силой вдавливаю ручку в бумагу, отмечая, что у девочки аллергия на латекс, пенициллин и анестезию. По большому счету у нее аллергия почти на все. Она была практически при смерти четыре раза, пока лежала на операционном столе, когда мы сражались изо всех сил, чтобы спасти ее маленькую ножку. Рана была очень глубокой. И это просто чудовищно, потому что, если бы мама и папа Мэйси были тут, мы бы были оповещены заранее, что к девочке нельзя прикасаться стерильными латексными перчатками. Мы бы знали, что девочке ни в коем случае нельзя вводить обычный анестетик, а также и пенициллин после того, как мы с таким трудом вытащили ее с того света. Я до сих пор пребываю в полной растерянности, как ее небольшое сердечко смогло справиться с таким объемом шока.

Оливер смотрит на меня с ошеломленным выражением, когда я ставлю свою подпись под анамнезом и кладу его к большой куче медкарт пациентов, которые лежат тут для того, чтобы интерны внеси их в архив.

— Я вызываю органы опеки, — заявляю ему.

— Воу, постой-ка, ты не считаешь, что сначала нужно дождаться ее родителей, прежде чем звонить в органы опеки?

У меня нет слов.

— Ты разве сейчас... не вместе со мной боролся за жизнь семилетней девочки? Потому что малышка только что чуть не умерла. Никогда не следует оставлять детей одних.

— Я согласен с тобой, не пойми меня неправильно. Просто я к тому, что мы не можем знать всех обстоятельств.

Я направляюсь к раздевалке для работников, Оливер следует за мной. Я резко отрываю дверь, стягивая через голову свою медформу. Кровь полностью пропитала форму, а также кофточку с длинным рукавом, что я ношу под ней. Замечательно. Я открываю дверь шкафчика, чтобы обеспечить себе немного личного пространства, когда стягиваю и ее, чтобы натянуть чистую кофту. Когда я разворачиваюсь, Оливер стоит, обнаженный по пояс, его медицинская рубашка, заправлена за резинку штанов, и он усмехается, как он всегда делает, когда что-то набирает на телефоне.

— Я не могу поверить, что ты еще можешь улыбаться прямо сейчас, — ворчу я, проходя мимо него. Многие работники больницы были бы поражены видом его рельефных кубиков пресса, но только не я. Это зрелище меня не впечатляет, особенно после того как я видела идеальный пресс Зета. Оливер хватает меня за руку, когда я стараюсь пройти мимо него.