Батонэ Эпикур сделал немедленное философское обобщение.

- Вы - святой! - воскликнул философ-романист с коммерческо-плутовской жилкой, неожиданно перейдя на "Вы".

В подтверждение неизмеримо возросшего уважения к гостю, Батонэ приподнял Покрышкина за грудки и тряханул так, что его и без того серьезно деформированная газовыводящая система пришла в окончательную негодность.

Посетители "Зова Судьбы" заткнули носы и стыдливо уткнулись в тарелки. Хозяин заведения спустил своего "святого" с небес на земную твердь и втиснул в излюбленные схемы.

- Прямо по Питириму Сорокину! "Альтруистическая любовь" - точно про Вас! Вы и есть то самое мерило моральных ценностей, герой любви и духовности, без которого общество сдохнет.

Макарыч воспользовался моментом и предложил обмыть пополнение в стане непорочно гадящих. Батонэ встрепенулся и, галантно схватив Покрышкина за шиворот, а Макарыча за чуб, потащил их к столику для почетных гостей. Он представлял собой выдающийся пенек.

- Это увеличенная копия сооружения, на котором раскидывал мозгой родэновский "Мыслитель", - хвастанул Эпикур. - Глядь, гульнем за ним и тоже проникнемся чем-нибудь ладным.

Официант принес меню. Философ с душой романтика и повадками криминального авторитета настоятельно посоветовал журналисту отведать хинкали, прославлящие "Свободный ум" (отдел второй произведения Фридриха Ницше "По ту сторону добра и зла". - Авт.), а автокучеру - грузинского карпа в пивном соусе по-аджарски, настаивающего на том, что "Народные массы умнее и постояннее Государя" (глава тридцать восьмая труда Никколо Макиавелли "Рассуждения о первой декаде Тита Ливия". - Авт.).

Ледяная девяностодевятиградусная чача из глубоковредных скважин Панкисского ущелья в двадцатилитровой оцинкованной канистре из-под бензина взывала с этикетки к целой гамме переживаний.

"Одиночество. Тоска. Свобода. Бунтарство. Жалость. Сомнения и борения духа. Размышления об эросе" (глава вторая работы Николая Бердяева "Самопознание". - Авт.) наставляли земных и земноводных, пернатых и грызунов, изображенных на этикетке с пивными кружками за общим столом, на путь духовного покаяния и нравственного очищения.

Эпикур поднял тост за возведенного им в ранг святого Трансмиссия Газоотводовича Покрышкина.

- Если бы на свете существовали одни только сволочи и скоты, типа меня, Макарыча, змей, волков, крыс, удавов, тараканов, ястребов, клопов, гиппопотамов, лесных ежиков и птицы Секретарь, то и в этом случае нас следовало разбавлять девственно невинными людьми и животными, такими как Вы, Трансмиссище Покрышкин! - философские построения Эпикура выглядели, под стать чаче, практически стопроцентно безупречными и столь же чисто конкретными, как и Выдуры Верховного Смотрящего по Обновляемой Недомоченной Ичкерии (Чечне).

Компашка склинчевалась в брудершафте. Макарыч скрестил руки, как Пушкин на постаменте, и, взяв в каждую по стопке, накатил сам с собой, в два приема. Эпикур братанулся с Покрышкиным, но тоже весьма своеобразно. Каждый просунул правую длань с бокалом под левую мышку друга навек.

Трансмиссию "Непогрешимому" слегка не повезло. Его блаженное квакало уткнулось верзиле-визави в плечо, а в пупок вошло фонендоскопом днище "Балтики". Порожняя "сваренная для Вас" усилиями Макарыча надежно присосалась к ширинке "Pierre Cardin" Эпикура и не думала выскакивать на волю. В результате Газоотводович так и не газанул.

Сели за родэновский чурбан. Батонэ погладил Покрышкина по небритой щеке. "Святой" Трансмиссий, похоже, начинал входить в образ. Сутулый, с дебильной всепонимающей улыбкой на бледном челе, стеклянным пронизывающим взором и легкой укоризной в пыхтящих лошадиных ноздрях этому грешному миру, по которому, ничтоже сумняшеся, шастают такие протобестии, как деньги и власть, бабы и секс, да еще впридачу его жирная Улитка, окончательно выжившая из ума, шизоид Эпикур и репортеришко Макарыч, омерзительный до тошноты в заднице.

Впиндюрить бы их всех в одну бочку, зацементировать дерьмом, как почтенный Антисфен своего юродивого ученика и безродного космополита Диогена Синопского, да и сбросить в пражскую Влтаву. Наводнения августа 2002 и января 2003 сообщили ее водам исполинскую силу, так что всплытие не состоится, можно не переживать.

Такие светлые мысли одолевали человека, патриота, профессионального автоизвозчика и просто святого Трансмиссия Покрышкина.

Прочитав их по складкам в уголках губ, свойственных плаксивым дегенератам, старый зэковский лис и филосос-Батонэ Эпикур Иммануилович Ницшеашвили плавно перешел от философии любви к исправительно-трудовым правоотношениям, сквозь дебри которых пробиралась, кряхтя, его лихая планида.

- Пять лет назад в черной зоне под Мытищами меня короновали, наконец-то, в законники. Ты помнишь, Макарыч, я еще уломал Удава Обвиняковича Заключкина из районной Прокурватуры подбросить мне в трусы "Макарова". Надо было на некоторое время схорониться на хате от той сумасшедшей девки, забеременевшей то ли от нас с тобой, то ли от самого Удава.

Бродяги, когда узнали, за ЧТО меня на самом деле опять вписали в колымагу, мигом сдвинули очередь на коронацию и черканули перед фамилией "Ницшеашвили" единицу. Но я их сразу предупредил - зоновский общак под моим держаком будет прозрачным, как моча покойника. И ведь не пропало ни рублика! Это тебе не государственный бюджет. Мы еще умудрялись подогревать тех, кто временно мается на воле. По отсидке скорешанился я с местными властями и застолбил их у понятий. Братаны, в обмен на отвяз от шмона, заявили о готовности срубать часть "капусты" в закрома района.

Нашим первым крупным совместным проектом стало строительство в Мытищах Реабилитационного Центра по выводу населения из депрессии.

Директором я поставил Нозыру Перекошенныя. Ты его знаешь, Макарыч, это тот самый шалунишка, отбарабанивший семнадцать ярэальтов за разбои и прочие мелкие мокруши. Ну, он еще, помнишь, отрихтовал ненароком твой скудоумный калган и отобрал заварной чайник, когда ты сервировал в глухом лесном массиве журналистское чаепитие в Мытищах. У тебя еще апосля памятку слегка поотшибало. А чайничек, между прочим, что надо! Я в нем с тех пор развожу бычки и коллекционирую презики, отметившиеся в сражениях с окольцованными телочками. - Макарыч изо всех сил напряг останки того, чего и так катастрофически не хватало, но эпизод с проваленным репортерским чаевничанием в Мытищах и принудительной экспроприацией неким Нозырой Перекошенныя орудия мероприятия в лице заварной чаши упрямо отказывался вписываться в Эпикуровский сценарий.

Батонэ, узрев на лбу друга отпечаток умственной деятельности, успокоил его.

- Да ты не трудись понапрасну, брат Макарыч! Я же говорю, Нозыра тогда основательно твою черепицу перебрал. - Эпикур хохотнул и пристукнул по репортерской крыше. Макарыч ликующе поскреб между ног, дав понять, что ее ремонт удался на славу. - Сам я возглавил попечительский совет Депрессионного Центра. Лечение - анонимное. Первым клиентом стал гоуродский голова. Как сейчас помню, подваливает кавалькада из шести джипов, а у последнего на буксире - самокат с Мытыщинским Мэвором Прятаком Гороховичем Петрушкиным.

Он всегда был с прибабахом, еще в бытность коммунистическим вожаком района. Соберет, бывало, Пленум райкома КПСС, а сам спрячется в сортире, предварительно вывесив в секретариате объявление:

"Кто меня найдет, тот станет моим преемником".

И весь Пленум его ищет. А Прятак переоденется на унитазе райкомовской уборщицей Феклой Энгельсовной Марксозаразовой, нацепит лысый парик с рыжими усами, как у таракана, вооружится шваброй, натянет на нее пионерский галстук и давай шуровать.

Партийцы носятся, ищут его, а он знай вьюжит красной метелкой да слушает, что народ, забегающий облегчиться, думает о нем.