— Тебя вызывают на Кеннор, — явившийся в палату командир впился в лицо Вильхельма цепким взглядом. — Покрасоваться перед прессой. И не только… скажи мне, Бауэр, чем ты мог заинтересовать Эрлиха? До такой степени, что он назначает тебя личным пилотом и устраивает обследование в столичной больнице? Что я в тебе такого не приметил, а?

«Неужели догадался о донорстве? Я же все-таки не один такой в Корпусе… вроде бы. Из моей группы еще трое зачет на «отлично» сдали, я точно знаю».

Надо было снимать подозрения с себя и со светоча, уводить командира подальше от опасных гипотез, и Хельм набрал воздуха в грудь и ляпнул:

— Ну, я это… понравился ему. Он собирался… ну… особые услуги. Но сначала муха в кашу влипла, а потом нас сбили.

— Бауэр… — нахмурился командир. — Ты ему понравился? Ты соображаешь, что говоришь? Да кто ты такой, чтоб принцу нравиться? Или у тебя в ушибленной голове все так перемешалось, что охота выдать желаемое за действительное?

— Он мной заинтересовался в сексуальном плане, — заупрямился Вильхельм, не желая сдавать выгодную позицию. — Он меня трогал руками. Руку на плечо клал. И сказал, что у меня красивые глаза.

— Бауэр…

— Да. А еще он сказал, что у меня ресницы длинные и как будто накрашенные.

— Бауэр… — ошеломленно пробормотал командир. — Я тебя восемь лет знаю. Ты такое придумать не мог. Ты вообще врать не умеешь. Неужели ты ему и правда приглянулся? Что творится-то… кошмар.

— Почему — кошмар? — обиделся Хельм.

— Да не в тебе лично дело, успокойся. Просто поражаюсь тому, как его на дворняжек тянет. Ладно… примем за рабочую версию. Но ты, Бауэр, много о себе не воображай. Ресницы — ресницами, а свое место помнить надо.

— Я помню, — заверил Хельм. — Подождать, пока два раза не прикажет. Прямым текстом. После второго можно снимать штаны или открывать рот — что потребуется.

— Умница, — кивнул командир. — Действуй по инструкции, и будешь жить без всяких проблем. Долго и счастливо.

На Кенноре Хельму не понравилось. Его нервировали чужие взгляды и прикосновения — находиться в центре внимания оказалось до одури неприятно. Хороший пилот, хороший охранник должен быть незаметным. А его выставили на всеобщее обозрение, да еще и хором называли героем, — ну какой он герой, какой спаситель? Глупости это все.

Светоч вел себя странно. Когда они остались наедине, Вильхельм окончательно запутался в происходящем. Версия, что Эрлиху — вот зачем только на Кенноре? — срочно понадобился донор, рухнула. Светоч искрился магией, и Хельм не мог отдать ему даже каплю, при всем желании. В полный кувшин воды не дольешь — только лужи плодить.

Неожиданный поцелуй его ошеломил. Несмотря на брехню командиру, он ни на секунду не допускал того, что Эрлих вызовет его на Кеннор, чтобы изменить Юргену. В самом деле… не такое он, Вильхельм, сокровище, и без него найдется с кем потрахаться.

Понять, что происходит в этой больнице, похожей на сумасшедший дом, было невозможно. Когда светоч во время прогулки выразил желание целоваться — недвусмысленно выразил, первый полез — Хельм перестал докапываться до истины и поплыл по течению. Ему казалось, что он видит фантастический сон — Кеннор, музей Штольца, Эрлих в его объятьях.

«Хоть бы не проснуться среди серого свалочного киселя в аварийной капсуле… Не переживу, сдохну от разочарования».

Он боялся. Боялся проснуться. Боялся слишком сильно прижать светоча и доломать ему перебинтованную руку. Боялся, что его оттолкнут и насмешливо проговорят: «Ну, все, поиграли и хватит». Боялся потери контроля — очень уж хотелось повалить Эрлиха на землю и как следует ему засадить. А это было бы неправильно. Со светочем нельзя, как со шлюхой из борделя. И даже как с инструктором, обучавшим Хельма основам секса — тоже нельзя. С инструктором у него оставалось право на ошибку. А с Эрлихом такого права нет.

Светоч словно издевался — то целовал его до темных пятен перед глазами, то ласкал, избегая касаться члена, то вдруг усаживался на колени и начинал елозить задницей, в последний миг отстраняясь и не позволяя разрядиться в штаны.

В палате, стягивая с Эрлиха брюки, Вильхельм вспомнил, что прямого приказания он так и не получил. И, касаясь щекой возбужденного члена, уточнил:

— Можно?

— Хель… — простонал в ответ светоч. — Я не подозревал, что тебя будет так трудно соблазнить! Ты поразительный!

«Зачем было соблазнять? — удивился Вильхельм. — Не мог сразу сказать прямо! Зачем к музею ходили? Столько времени зря потеряли».

Остатки контроля куда-то исчезли, когда он уложил Эрлиха на бок. Укладывал-то еще осторожно, старался не придавить перебинтованное плечо, не задеть руку, потом увидел розовеющее ухо, загорелую шею, и пропал. Все это досталось ему — может случайно, а может — назло Юргену… какая разница?

Хельм заявил право на собственность, вцепившись зубами в шею светоча — ухо тоже привлекало, но это после — подхватил его под колено, облегчая себе доступ в тело, вошел одним сильным толчком и сорвался в «штопор». Кое-что он запомнил — смутными отрывками. Стон-выдох-ругательство, шлепки, с которыми встречаются подающиеся друг к другу тела, судорожное ускорение темпа, провальную попытку притормозить — Эрлих, он же еще не?.. теплую сперму на пальцах, свой крик и обессиливающее опустошение.

Шевельнуться и отодвинуться, или отпустить любовника он не мог. Его выжало досуха — непонятно, почему магия осталась.

— Слезь с меня, — через некоторое время попросил светоч и слабо дернулся.

— Сейчас, — пообещал Вильхельм и уткнулся носом в стриженый затылок.

Он понимал, что второй раз Эрлих его к себе не подпустит, и тянул секунды, отодвигая изгнание из постели. А скорее всего, не только из постели, но и из Корпуса… в общем, отовсюду, где он мог попасться светочу на глаза.

— Слезь с меня, — повторил тот и попытался уползти на край кровати. — О-ох… Как будто еще раз катапультировался, честное слово!

Они расцепились. Вильхельм успел поцеловать укушенную шею, — в качестве извинения — сполз на пол и стал дожидаться ругани и криков. Он успел заучить наизусть цветочный бордюр на краю простыни, не осмеливаясь поднять глаза на ворочающегося и постанывающего Эрлиха. А когда все-таки осмелился, обнаружил, что тот сладко спит. Сообразив, что скандал откладывается, Хельм вернулся в кровать — ну как было упустить такую возможность? — и долго и тщательно целовал светочу спину и разукрашенное наливающимися синяками бедро. Потом тоже заснул, почти в ногах, умостившись щекой на колене Эрлиха — так имелась хоть какая-то гарантия, что он не помнет ему руку во сне.

Самым удивительным оказалось то, что скандала не было и после пробуждения. Светоч продолжал поминать катапультное кресло, но без злости, не всерьез — Хельм понимал это по интонации. Он пытался извиниться за свое поведение без слов: вылизал Эрлиха с головы до ног, отсосал, пропуская член в горло, добился знакомого низкого рычания, а потом заработал неожиданный бонус. Светоч, как выяснилось, тоже умело брал в рот, а даже если бы и неумело — Вильхельму хватило бы готовности, и того, что он касается членом именно этих губ.

Вечером они опять пошли гулять. Хельм, утоливший первый голод, неожиданно для себя проникся очарованием сумрачного сада и распробовал тягучую сладость поцелуев, не заканчивающихся немедленным сексом. Он понял, что ему напоминает эта прогулка — когда-то давно, в училище, он встречался с парнем из архитектурного техникума, не-браслетчиком, и на выходных бегал на свидания в Императорскую рощу — огромный старый парк с аттракционами, брусчатыми и песчаными аллеями и лавочками в укромных уголках. Роман довольно быстро сошел на «нет». У Вильхельма было слишком много дополнительных занятий, да и куратор напомнил ему, что сотрудники Корпуса не могут состоять в браке — даже неревнивому мужу встанет поперек горла «особый момент».

В больнице он словно вернулся в юношеские годы и быстро забыл, что обнимает и целует самого завидного жениха Империи — Эрлих смеялся, дурачился, лез в дырки в заборах и с энтузиазмом щенка обследовал колючие кусты. Хельм проникся его настроением, и, когда очередной лаз вывел их на ярко освещенную улицу столицы, предложил найти какое-нибудь кафе и съесть по мороженому. Они бродили по городу около часа. В кафе почему-то так и не зашли, зато купили мороженое в автомате, — тот, заурчав, выкинул им четыре брикета за кредитку — ели его до замерзших пальцев и губ, а потом, уже привычно, грелись поцелуями.