Чемодан и трость остались под вишнями, в палисаднике, отделявшем дорогу от тротуара. Ким постарался унять дрожь, сделал несколько шагов по двору, огляделся. Несмотря на инструктаж и внешнее сходство с покойным тезкой, он боялся немедленного разоблачения. Зачем генерал провел такую подмену, догадаться нетрудно. Все граждане СССР, обладавшие паранормальными способностями, стояли на учете. Держать в рукаве туза — зеркальщика, не внесенного списки, зеркальщика, которого можно шантажировать проживанием под чужим именем, с чужими документами… ни один генерал от такого не откажется, и не только генерал.

— Ким? — голос из-за забора настиг, ударил в спину. — Кимушка, похудел-то как!

— Здравствуйте, тетя Тася, — чтобы повернуться, пришлось собрать волю в кулак. — По госпиталям лежал, там жира не нарастишь.

Бабка в цветастом платке и байковом халате мелко-мелко закивала, перекрестила издали, успокоила:

— Теперь-то отъешься. В отпуск приехал?

— Комиссовали. Подчистую.

В доказательство Ким шагнул, припадая на левую ногу, чем вызвал новую волну охов и вздохов.

Первый контакт прошел успешно, и Ким, продолжая успокаивать себя, поднялся на крыльцо и отпер дом. Ключ — длинный, массивный — с трудом провернулся в замке. Пахнуло застарелой сыростью, заскрипели доски пола. Ким прошел по узкому коридору, оглядел большую кухню с дровяной печью, умывальник, алюминиевый таз. Заглянул в одну дверь — за ней скрывалась маленькая спальня. Открыл вторую, двустворчатую, окинул взглядом зал. Ни шифоньер, ни сервант с парадной посудой его не заинтересовали. Трельяж. Зеркало на тумбе, пропахшей пудрой и духами. Подпорченная временем гладь, обрамленная рыжими потеками и черными пятнами, затуманилась. Ким закрыл створки, прошептав: «Не сейчас».

Дар вернулся еще в госпитале, перед выпиской. Радовать генерала Ким не стал, решил, что сначала отгуляет долгий отпуск.

Движение за окном, пойманное краем глаза, напомнило сразу обо всем: о брошенном на улице чемодане, о возможной слежке. О том, что надо было первым делом позвонить куратору, а Ким поехал прямо в дом.

На покосившийся забор, разделявший участки, вспрыгнул огромный черный кот. Посмотрел на Кима внимательно, проникая в душу, фыркнул, взъерошился, сбежал, выражая неодобрение коротким воем. Животные чувствовали отклонения от нормы. Ни коты, ни собаки рядом с зеркальщиками не задерживались. И не только с ними — и с кукловодами, и с ворожеями, и так далее по списку.

Животных было невозможно взять под контроль, поэтому мимолетное чувство опасности исчезло — неодушевленные предметы Кима пугали больше. Он побрел за чемоданом, попутно оглядывая двор. Пустая собачья будка, стоявшая на боку кроватная сетка, оцинкованная лейка. Ни тряпичных зайчиков, ни пластмассовых неваляшек, ни деревянных птичек-свистулек. Да и сомнительно, что к Киму с первого дня приставят кукловода. Вот если потянуть пару лет, утверждая, что способности так и не вернулись — тогда жди гостя в дом. Мелькнуло и исчезло воспоминание: как бывший товарищ по факультативу выслушивал отчеты кукол, выполняя задание в Москве. Крохотная, в палец размером, елочная Снегурочка со стершейся с пластика краской, пищала, передавая хозяину отчет о действиях иностранного спортсмена, подозреваемого в спекуляции валютой. Снегурочка пряталась в гостиничном номере, возле батареи. Плюшевый медведь сопровождал спортсмена на прогулках в парке, оставляя клочья шерсти на кустах. Можно было заглушить микрофоны, держаться подальше от зеркал. Избавиться от игрушки, которую кукловод натравил на объект — нельзя. В зайчиков, мишек, снегурочек вселялись души самоубийц, отравленных ненавистью ко всему живому. Плюшевая и пластмассовая нежить преследовала людей, охотно отчитываясь кукловоду. Поговаривали, что некоторые умельцы вселяли душу в посуду, подушки, одеяла, добираясь до самых сокровенных помыслов и действий объекта, но за истинность рассказов Ким не ручался. Он знал тайны, неведомые простому обывателю. Волей-неволей узнаешь, пока учишься и работаешь. При этом огромная часть паранормального айсберга все равно оставалась сокрытой от глаз. Ко многим секретам Ким не имел доступа, и, как любой обыватель, довольствовался слухами.

— Тетя Тася! — крикнул он, ставя чемодан на крыльцо. — Ближайший телефон на универсаме? Позвонить надо, а я уже не помню ничего.

Перед отъездом Кима заставили выучить карту окрестностей. Город он мог не знать — прожил-то всего ничего. Но дорогу к магазину и обратно должен был запомнить.

— На пятиэтажках, — отозвалась та. — Если трубки целы. Кто-то уже второй месяц балуется, отрывает. Ты туда пройди, а если поломано, до универсама рукой подать. Там пяток на стене, какой-то да работает. Мелочь есть или двушку дать тебе?

— Мелочи полный карман, — успокоил соседку Ким.

Номер, по которому он собирался звонить, соединяли с абонентом без проглоченной телефоном-автоматом монеты. Однако соседке об этом знать совсем необязательно.

Чемодан придавил вытертую коридорную половицу. Ким запер входной замок, привыкая к ключу и действию, поковылял прочь от калитки, опираясь на трость. Он примерял карту к реальности. Пятиэтажки. Три кирпичных дома. Ведомственное жилье железнодорожников. В одном из домов на первом этаже сберкасса, продовольственный и промтоварный магазины. Кажется, еще «Кулинария». Это надо проверить на месте.

Ким медленно и осторожно пересек вымощенную булыжником дорогу: ни «зебры», ни потока машин. Пошел вперед, по узкой, изъеденной ямами и трещинами полосе асфальта — тротуару между одноэтажными частными домами и палисадниками. Переулок Тенистый оправдывал свое название. Над головой смыкались ветви деревьев, тянувшихся из дворов на улицу и наоборот. Здесь не росли ни ели, ни клены, ни тополя. Сплошь плодовые — вишня, слива, алыча — и море цветов. Ким рассматривал палисадники, старички и старушки, коротавшие вечер на лавочках рядом с калитками, рассматривали Кима. Отглаженную, с иголочки, форму. Погоны. Трость. Кто-то поздоровался. Ким пожелал доброго вечера в ответ. Приветствие могло означать личное знакомство, а могло отражать любопытство и почти сельское добродушие. О конфликтах и подозрениях соседей Ким должен был сообщать куратору. Пара дней пройдет, и видно будет — приняли или не приняли. Скорее всего, примут и поверят. Генерал всё правильно рассчитал.

Вторую дорогу Ким переходил с осторожностью. Движение интенсивное, не скажешь, что улицы квартал разделяет. Светофора нет. Троллейбус пролетел, не сбавляя скорости перед «зеброй». Так бы и стоять Киму на разделительной полосе, спасибо, дед на «Москвиче» притормозил и пропустил.

Телефонные будки он увидел издали: яркие, красно-желтые, приметные, несмотря на облупившуюся краску. Трубка уцелела только на одном телефоне, вторую обрезали. Ким вошел в будку, прикрыл за собой дверь, отсекая часть уличного шума. Снял тяжелую темно-коричневую трубку. Есть гудок! Он набрал номер, дождался нейтрального приветствия, проговорил пароль: «Разбитое зеркало». Куратор потребовал отчет. Ким доложился — сжато и преувеличенно бодро. Выслушал обещание: «Завтра к вам заеду» и с облегчением повесил трубку на рычаг. Стекло в двери помутнело, явило вереницу лиц, беззвучно шевелящих губами. Ким стер лица легким движением руки, и побрел к магазину, обуздывая дар — только и не хватает, чтобы кто-то обратил внимание на неправильные отражения в витринах! Пойдут слухи по району, потом от куратора не отвяжешься.

Первый этаж добротной кирпичной пятиэтажки занимали сберкасса и три магазина. Галантерейный, овощной и продовольственный. «Кулинарии» не было — то ли переехала, уступив место овощному, то ли информатор что-то напутал. Ким вошел в дверь, косясь на силуэты отражений. Нормально. Лотки с сухофруктами, сетки с мелкими яблоками и картошкой, свекла, морковь. Ким соблазнился початками кукурузы, сваленными кучей в углу магазина. С трудом присел, выбрал пяток с хохолками светлых нитей — молочной спелости, и замер. Как нести? Авоську-то он не прихватил.