Второе мое озарение: люди с крайними проявлениями навязчивого поведения кажутся исключениями, но тревога, толкающая их к крайностям, универсальна. Умеренные и экстремальные проявления компульсии имеют одну и ту же причину. Снимать тревожность активными действиями – наш глубокий и древний инстинкт. Осознание этого изменило мое отношение к себе самой и к окружающим. Поступки, представлявшиеся бессмысленными, эгоистичными, манипулятивными или вредными, оказались обоснованной реакцией на страх и беспокойство. Слабовыраженная навязчивость у людей, которым далеко до психиатрического диагноза, порождается теми же страхами, что и сильная. Все компульсии выполняют одну задачу, но ослабить глубинную и острую тревогу удается лишь маргинальным, подчас саморазрушительным навязчивым поведением, а тревожность средней силы вынуждает нас разве что не расставаться с телефоном, организовывать стирку по особым, только нам понятным правилам и строго определенным образом раскладывать предметы на столе.

Проявления навязчивого поведения настолько причудливы и разнообразны, что превосходят любую фантазию.

Несколько лет назад внимание врачей психиатрической клиники в Амстердаме привлек 65-летний мужчина, испытывавший непреодолимую потребность насвистывать карнавальные песни. Его жена обратилась в клинику в состоянии, «близком к отчаянию, поскольку почти 16 лет была вынуждена слушать свист на мотив одной и той же песенки», – сообщалось в статье голландских психиатров в журнале BMC Psychiatry за 2012 г. «Это продолжалось по 5–8 часов ежедневно» и даже больше, если пациент чувствовал усталость. Господина Э., как называли его врачи, лечили антидепрессантом кломипрамином, сократившим продолжительность художественного свиста до 3–4 часов в день, но ценой неприемлемых побочных эффектов. Придя к нему домой, психиатры «сразу же стали свидетелями четкого и безупречно чистого насвистывания одной песни, повторяющегося почти без перерыва». Врачи заподозрили обсессивно-компульсивное расстройство, но господин Э. заверил их, что никаких навязчивых мыслей за его неконтролируемым свистом не стоит. Однако «просьбы перестать свистеть вызывали у него раздражение и тревогу».

Если возможно неодолимое желание свистеть, почему не быть неодолимому желанию копать? Британский «человек-крот» Уильям Литтл испытывал неконтролируемую потребность выкапывать под своим домом в Восточном Лондоне глубокие извилистые туннели. Дом он унаследовал от родителей, а 20-метровые туннели, уходящие на глубину до 8 метров, вырыл сам. «Сначала я попробовал выкопать винный погреб, затем увеличил его вдвое», – рассказал он журналистам незадолго до смерти в 2010 г. После того как местные власти, опасаясь обрушения, выселили Литтла, из туннелей было убрано 33 тонны мусора, в том числе три автомобиля и лодка.

Когда узнаешь о подобных крайних нарушениях поведения, поневоле думаешь, что компульсивность – удел немногих, что это психическое расстройство, которое лично тебе не угрожает. Но статистика утверждает обратное. Целых 16 % совершеннолетних американцев (38 млн человек) совершают компульсивные покупки, заявили ученые Стэнфордского университета, проанализировав данные за 2006 г. Патологическое накопительство наблюдается у 2–4 % населения (до 9 млн человек). В любой 12-месячный период 1 % американцев страдает обсессивно-компульсивным расстройством (ОКР, неврозом навязчивых состояний) – «королем» тревожных расстройств.

Еще больше тех, кто испытывает не настолько тяжелые навязчивые состояния, чтобы диагностировать у них психическое расстройство. Некоторые компульсии – это адаптивное поведение в чистом виде, помогающее более эффективно и результативно жить или работать (во всяком случае, так мы это объясняем самим себе). Вряд ли кто-нибудь из ваших знакомых безостановочно насвистывает карнавальные песенки, роет туннели под домом или бегает на компьютерную томографию. Но вы наверняка знаете многих, кто не может не схватиться за смартфон, едва проснувшись. Один влиятельный литагент потребовал смартфон сразу, как только очнулся после операции на открытом сердце. Компульсивное поведение порой принимает безобидные формы, и никто, кроме самых близких и наблюдательных, его не заметит.

Возможно, вам знакомы люди вроде Эми, старшекурсницы, изучающей нейронауки, и организатора группы поддержки для людей с различными видами компульсивного поведения. Мы с ней встретились в кафе. Подъезжая, я не задержала взгляда на молодой женщине, стоявшей на углу 73-й улицы. Эта брюнетка с роскошной гривой никак не могла быть человеком, согласившимся поведать мне о навязчивом стремлении избавиться от своих волос.

Однако именно она неуверенно обратилась ко мне:

– Вы Шэрон?

– Эми?

За едой Эми рассказала, что начала выдергивать у себя волосы в двенадцать лет. «Так я справлялась с тревожностью», – пояснила она. В частности, с необходимостью блестяще учиться и прорваться в одну из лучших нью-йоркских старших школ с научной специализацией. Проплешины пришлось прикрывать шапочками. Десять лет она избегала плавания, поскольку головой дело не ограничивалось, руки и ноги Эми тоже ощипывала, и в результате волос у нее на теле было не больше, чем у змеи. Трихотилломания – влечение к выдергиванию собственных волос, столь навязчивое, что больной может облысеть – превратила ее в посмешище, но в то же время стала подспорьем, облегчая неотступную тревогу. «Тревога неотделима от меня, – рассказывала Эми. – Она копится и копится, наконец, я выдергиваю волосок и, ах, какое же это облегчение! Снова чувствуешь себя нормально, словно вернулся на твердую землю с верхней ступени стресса».

В ее группе поддержки для страдающих трихотилломанией состоит офицер полиции, который когда-то увлекался гольфом, но был вынужден от него отказаться. «Всякий раз, глядя на свои руки, сжимавшие клюшку, он должен был выдернуть волос с запястья и тыльной стороны кисти», – объяснила Эми. Другого участника, раввина, одолевает вина – не за то, что он рвет у себя волосы, а за то, что работает (выдергивание волос тоже считается работой) в шаббат, день отдохновения от трудов, когда правоверный иудей самое большее щелкнет выключателем.

Изучать крайности человеческого поведения очень увлекательно (хотя бы потому, что понимаешь, как тебе самому повезло), но оказалось, что в примерах тяжелой компульсии всякий раз угадываются знакомые черты – собственные, родственников, друзей и коллег. Пусть мы сами не впадаем в такие крайности, но они помогают нам увидеть обширную зону нормы в спектре человеческого поведения, в которую вписывается большинство. За годы исследований и опросов в ходе работы над этой книгой я осознала, сколь многие наши поступки, даже не доходящие до патологии и психиатрического диагноза, диктуются не стремлением к радости и не любопытством, не чувством долга и даже не эго, а необходимостью справиться с тревогой. Один копит старые книги и газеты, потому что без них чувствует себя беззащитным, словно стены спальни вдруг испарились. Другой с головой уходит в работу, чтобы отвлечься от мучительного предчувствия бедствий, угрожающих ему самому, близким или всему миру. Третий требует от бакалейщика хирургической точности при нарезке колбасы, строго соблюдает схему развешивания полотенец или пытается превратить работу по дому в хореографически выверенное действо, достойное самого Джорджа Баланчина.

Всецело отдаваясь чему бы то ни было, рискуешь начать воспринимать мир через призму своего опыта и повсюду находить его подтверждения. Например, усматривать признаки патологии в поведении, прежде казавшемся нормальным. Закончив беседовать с людьми для этой книги, я всякий раз, оказываясь в лифте с коллегами, сжимающими смартфоны (как будто невозможно пережить несколько секунд пути из отдела новостей на 19-м этаже в кафетерий на 16-м, не проверив почту), думала: вот она, компульсия. Собственное решение автостопом добираться на работу после урагана Сэнди в октябре 2012 г. (когда встал весь общественный транспорт) тоже предстало симптомом не самой слабой одержимости. Библиотека, собранная мужем, стала вызывать подозрения в патологическом накопительстве, тем более что мои собственные представления об идеальной субботе выражаются фразой: «Давай-ка избавимся от части этих старых книг!» (Может быть, от захватывающего 1966-страничного фолианта «Экология и биология полевых культур», неоткрывавшегося несколько десятилетий?) Тревога (не забыть бы о деловом письме!), тревога (что будет, если я задержу проект?) и снова тревога (мне страшно расстаться с частью своего прошлого…) – всюду одна тревога!