С колокольни храма Николая Чудотворца в Гнездниках застрочил пулемет. С крыши дома Нирнзее поддержал его другой. На два голоса пулеметы поливали двор и здания внизу. Макар спрятался за автомобиль, стоявший у подъезда, и тут же брызнули осколки переднего стекла, разбитого пулеметной очередью.

Дом «Дрезден» на Скобелевской площади кишел как муравейник. Здесь все свои, двери не закрываются ни на минуту. На третьем этаже Макара внесло в самый людный кабинет – протолкался к столу, там сидят два товарища, он представился: такой-то такой.

Те ему: ни в коем случае! Отдай наган и возвращайся домой. Никакого террора и кровопролития! Будем живы – не помрем, все само образуется, власть и так отойдет к нам без лишних резких движений.

Макара выплеснуло на площадку, недоуменного, тут на него налетел Квесис, латыш, пересекался когда-то с ним на заводе Гужона. Тот обрадовался Макару, сразу обрисовал обстановку и расклад сил.

– Ты, друг, не туда попал, здесь сидят эсеры, меньшевики и объединенцы, они против вооруженного восстания и других отговаривают. Мы, большевики, этажом выше! Давай к нам.

Когда они вошли, все вскочили:

– Здравия желаем, товарищ Квесис, командир Бутырского штаба Красной гвардии!

«Да Юлик у нас теперь – большая шишка!» – подумал Макар и огляделся.

Стены вокруг были увешены военными картами из кабинета бывшего генерал-губернатора Москвы – с точным определением рельефа местности, с обозначением всех войсковых частей и полицейских участков. Сверху крестиками отмечены улицы, пригодные для баррикад, крыши домов, где встанут пулеметы и ящики с бомбами, а ноликами отмечены учреждения, которые надо занимать в первую очередь: телефонные станции, почта, телеграф, вокзалы, электростанции, самые высокие дома и колокольни церквей.

– Держи, Стожаров, шинель, – сказал Квесис, – снимай свой голубой редингот. Великовата слегка, ну, ничего, теперь хотя бы на человека похож. Атаман Каледин, стерва, идет с Дона, ведет на Москву казачье войско, – говорил он, спускаясь по лестнице, обходя на ступеньках солдат: кто раненый, кто просто смертельно устал, кто пытался узнать о ходе сражения. – Рябушинский все лавки закрыл, провизию схоронил, говорит, задушим большевиков голодом. Вот ему – шиш! И Родзянке с Милюковым – шиш! Надо идти на Думу, где они сидят. Сейчас Юрка Саблин телеграфировал – дом Нирнзее взяли, там теперь у нас пулемет и тридцать бойцов. Оттуда и Дума недалеко, и Кремль. Будем брать сегодня. Вовремя ты, Макар, объявился!

– Товарищи! – их окликнул солдат, весь обрызганный грязью с головы до башмаков. – Дайте нам командира! Юнкера теснят на Лубянке, еле-еле держимся. По стенкам отступаем, бросаем убитых, волочим раненых. Там они, на первом этаже лежат, ждут помощи.

– Вот вам командир, – сказал Юлиус Квесис, – товарищ Макар Стожаров, большевик, только что с Юго-Западного фронта.

Солдат снял серую папаху, вытер пот со лба и сказал:

– Давай, товарищ Стожаров, командуй!

И началась битва за Москву, стенка на стенку, иногда сразу не поймешь, кто за кого, все одного человеческого племени, все на русском языке говорят, все вроде москвичи, а думают по-разному, у каждого своя злоба и своя правда.

Начальник Московского военного округа полковник Рябцев не мог понять, как эта голь вдруг вооружилась, палят из-за баррикад, теснят его армию, несмотря на бывалых военачальников, поседевших на фронте и в штабе Академии, с их бронированными автомобилями, пушками и бомбометами.

Да еще некоторые полки предали правительство, переметнулись к мятежникам. Как могло случиться, что «двинцы» пошли на поклон к большевикам? Как пятьдесят шестой полк, охранявший арсенал в Кремле, изменил присяге, командованию, восстал против офицеров? Набрали в армию беспорточных крестьян, вот и получай! Только и надежда на юнкеров, студентов и офицеров.

Рябцев оттягивал начало военных действий, туманом отуманивал Центральный Военно-Революционный комитет, дожидаясь подкрепления: со стороны Каширы вот-вот должны были подоспеть казаки, из Твери двигался к Москве отряд Дикой дивизии, на полустанке Николаевской железной дороги высадились ударники…

А когда восстание вспыхнуло само собой, полковник вился голубем с масличной ветвью над Москвой – уговаривал о перемирии, которое сам же нарушал, выбрасывал белый флаг и поднимал стрельбу. А главное – беспрепятственно разъезжал по улицам, интриговал и давил авторитетом.

У него в руках Кремль, Манеж, Университет на Моховой, здание городской думы, гостиницы «Националь» и «Метрополь», Александровское военное училище, Арбатская площадь с «Прагой» и кинотеатр «Художественный». Возможно ли сдать Москву и уступить свой парабеллум этим оборванцам? Никак нет, никогда! Перестрелять как куропаток! И с новой силой начинался обстрел замоскворецких баррикад с башен и стен Кремля.

Макар Стожаров, в отличие от полковника Рябцева, не думал, он действовал.

– Давай, ребята, выдвигайся! – крикнул он самокатчикам. – Есть у вас лишний самокат для меня?

Из группы солдат выскочил мужик с пегой бороденкой и выкатил велосипед:

– Рядовой Дроздов, Егор! Вот, товарищ Стожаров, самокат системы Жерара, складывается, если нужно.

– Давно о таком мечтал, да мамка все не покупала: «Погоди да погоди, Макар!» – засмеялся Стожаров и уселся на велосипед.

Через три часа его батальон захватил Малый театр, из высоких окон которого они начали обстрел гостиницы «Метрополь» с майоликовой картиной «Принцесса Грёза» Врубеля на фронтоне.

– Смотрите, ребята, шторы хоть и бархатные, а пулю пропускают, прячьтесь за подоконник, – шутил Макар.

Дроздов обнаружил в буфете ящик зельтерской, небольшой запас консервов и две коробки шоколадных конфет.

– Ну что ж, антракт! Перекусим, потом – на Кремль! – объявил Стожаров.

К пяти часам бойцы продвинулись через Лубянскую площадь в Китай-город и вышли на Никольскую. Было сыро, пасмурно – темнело, но тучи вдруг разошлись, и засияло солнце, заиграв на спицах велосипедов, на куполах белой церкви, осветив спуск улицы, по которому им предстояло приблизиться к последнему оплоту «белых», как теперь их звали. Они же были «красные».

Одно это, что красный цвет – огня и противостояния смерти, вселяло в рыжую башку Макара абсолютную веру, что победа будет за ними, рабочими и простыми солдатами, надо только поднажать и освободить Кремль.

– У тебя все дедушки и бабушки были кудесники, – говорила Стеша. – Дедушка твой заговаривал зубы, бабушка заговаривала уши. Панечка видела вещие сны. Когда отец воевал в Крыму, маме пришла на него похоронка. Ночью ей снится – Макар медленно бредет среди крестов. Но кресты не наши, а с «домиками». Мама поняла, что он жив. И точно: это было недоразумение. Он на волах перевозил бидоны с молоком. Вол наткнулся на мину. Но папка отошел покурить и чудом спасся…

О сверхъестественных силах «папки» и его способности творить чудеса, ну и, наконец, о неописуемой красе Макара Стеша могла распространяться часами. Вот что она о нем написала, слегка меня озадачив, конечно, ведь эту рукопись мы намеревались торжественно занести с парадного входа в издательство «Политиздат» и как-нибудь приспособить в серию «Пламенные революционеры»:

«Тело у Стожарова было здоровое, сильное, светлое, пупок глубокий, хорошо сложены крупные и малые члены, взгляд незамутненный, чистый, живот округлый, гладкий, без складок, линии ладоней мягкие, глубокие, длинные, лицо вытянутое, губы вишневые, язык длинный, зубы округлые, глаза очень синие, ресницы густые, медно-красные, брови мягкие, с равными по длине волосками, руки длинные, сильные, уши равной величины, слух тонкий, лоб высокий и прямой, голова немного вытянутая вверх, но не слишком, волосы по цвету как огнище – густые жгуче-красные и жесткие вихры».

– Ой, не могу, – веселилась Панечка, – «взгляд незамутненный, чистый», «хорошо сложены крупные и малые члены»! Кожа да кости, вот его портрет! И всегда на кочерге. А язык длинный, даже слишком, тут ты попала в самую точку.