Парень поднял шурум-бурум, она теперь ходит мрачнее тучи, а на Макара даже и не глядит.

Октябрь 1915 года выдался дождливым, по утрам стояли густые синие туманы, пахло гарью, то ли от пожаров, то ли от костров, которые жгли мальчишки. Наворуют с краев огородов картошки, засядут где-то в оврагах да пекут ее в яркой сияющей золе до горелых корок.

Томительными осенними вечерами Стожаров до одури наливался чаем и вслух читал соседям «Витебские губернские вести». Это был театр одного актера.

На первой полосе в каждом номере громыхали приказы Верховного Главнокомандующего и прочих военачальников. Макар оглашал их важно и торжественно, выпячивая грудь в бинтах, якобы увешанную орденами Святого Георгия, Александра Невского, Белого орла, Святого Владимира и Станислава с мечами и бантами, четырех степеней.

– «Во время отхода наших армий из Галиции, – Макар с головой нырял в образ генерал-адъютанта Иванова, портрет которого украшал заглавную полосу «Губернских новостей», – при участии наших врагов, – голос у Стожарова густел, спускался в нижние регистры, – стали усиленно распространяться различные необоснованные слухи об обнаруженном предательстве. Слухи эти распускаются для того, – продолжал Макар, обводя палату сумрачным взглядом из-подо лба, – чтобы, пользуясь временно ниспосланным нам испытанием, внести смуту в рядах нашей доблестной армии и подорвать в населении веру в начальников».

Тут он страшно надувался, – так, Макару казалось, и должен выглядеть генерал, в свое время без единого выстрела усмиривший мятежный Кронштадт. У генерала от артиллерии Иванова был личный метод подавления волнений в армии, безотказно сработавший дважды: десять лет назад в Кронштадте, и в недалеком будущем он успешно использует эту находку – в феврале 1917-го на станции Дно, где встанет эшелон с революционно настроенным Петроградским гарнизоном.

Главным оружием Николая Иудовича служила его лопатообразная борода.

Приблизившись к мятежникам, имел он обыкновение гаркнуть что есть мочи: «На колени!!!» И бунтовщики послушно исполняли приказание. После чего бывали разоружены, а самые строптивые арестованы и взяты под стражу.

– «Твердо верю, – Макар грозно сдвигал свои белесые брови и оглаживал тощий ус – жалкое подобие пышной растительности на лице генерала Иванова, однако не оставалось сомнений, что это фигура с чрезвычайными полномочиями в золотых эполетах и наградной саблей на боку, усыпанной бриллиантами (еще за Японскую при Мукдене!), – ТВЕРДО ВЕРЮ, – Макар так и нажимал на магические «вера», «верные», «взирать и верить», обращавшие чиновничий циркуляр в магическое заклинание, – верные сыны Святой Руси, зная, что я непреклонно стою на страже интересов службы его величества и не допущу никаких послаблений, будут спокойно взирать на грядущее и верить, что с Божьей помощью мы доведем свое трудное дело до победного конца, несмотря на злобные козни наших врагов».

– Снова евреи во всем виноваты, – вздохнул Аронсон.

– А кто ж еще? Немец да евреи, – хрипло высказался приковылявший в палату сторож, инвалид Теплоухов. – Знаем мы ваши подземные телефоны! Шпиёны! Все военные тайны немцу разболтали.

– Это какие такие телефоны? – удивился Стожаров.

– Рази не слыхал? – вяло объяснил Теплоухов. – Жиды телефоны держат в пузе у коров. А золотишко припрятывают под крылами у специально науськанных гусей. Те летят и так и перебрасывают его к неприятелю, так и перебрасывают…

– Ну что ты всё брешешь, Теплоухов? – сказал Макар. – Вожжой бы тебя поперек спины!

– Он в штыковую атаку ходил? – крикнул Аронсон. – Он болотную воду глотал?! Такие, как он, душегубы готовы и в лазарете затеять погром!

– Я бы затеял, – апатично заметил Теплоухов, – будь у меня в наличии весь комплект, – и он горестно махнул культей.

– Слава Создателю, этот хмырь неукомплектован, только бы не сглазить, – задиристо отозвался Казя.

Список убитых и без вести пропавших воинов нашей «доблестной армии», «верных сынов Святой Руси» по Витебской губернии Макар норовил проскочить, больно уж траурно звучал этот мартиролог, но Казимир: огласи да огласи.

Макар скрепя сердце оглашал:

– «Поредиков Терентий, Буров Харитон, Можештейн Борух, Фелициантов Лейтер, Вельдман Мендель, Зельцер Шев-Герц, Хейсаман Иосиф, Цыганов Гаврила Васильевич, Щукин Константин, Федченко Анаисим, Сафонов Ефрем…» – и так на полосу, а то и больше, а супротив каждого имени – вероисповедание: православный или иудей, как будто это теперь могло иметь хоть какое-нибудь значение.

В скорбном списке потерь было порядочно знакомых имен, близких для Казимира. И да простит ему Господь, иной раз Казя с грустью бормотал:

– Эх, плакали мои двадцать пять рублей, взятые покойником всего-то за три месяца до призыва. Ну ладно, чего там горевать. Сегодня он, а завтра я за ним в братскую могилку. Все мы равны тут – и живые, и мертвые…

Третья полоса освещала «Высочайшие утвержденные положения военного совета».

– «Ввиду появления случаев мародерств, – читал Макар, – на основании повеления Верховного Главнокомандующего, изложенного в приказе по Двинскому военному округу, объявляю населению Витебской губернии, что все уличенные в мародерстве будут предаваться полевому суду.

Витебский губернатор Двора

Его Императорского Величества

шталмейстер Арцимович.

Октября 12, 1915 г.»

– Нет, все-таки человек – это венец создания! – качал головой Казимир. – Только мародерства нам не хватало – с нашими нервами…

– Сдрейфил за свою скорняжную лавочку? – спрашивал Теплоухов.

– А ты имеешь на нее виды? – парировал Казя.

– «На время войны приказываю установить для всех слабосильных команд отпуск денег на баню, – читал Макар. – Нижним чинам по таксе, увеличенной ввиду обстоятельств военного времени на 50 %, и по расчету двух посещений бани каждым нижним чином слабосильной команды в месяц. Число посещений бань должно оправдываться расписками или квитанциями баневладельцев…»

– Какие нежности при нашей бедности, – коричневыми от махорки пальцами Казя раскладывал на столе пасьянс. Он был запойный курильщик и добывал на фронте сигары с убитых немцев, потом растирал, толок и курил в трубке.

– Мерзость сверхъестественная, – говорил Казя, – но не пропадать же добру!

– «Гривский мещанин Авсей Шлоймович Лойш сим объявляет, что в поезде у него уворованы три вексельных бланка».

– Нет, это конец света! – всплескивает руками Казимир.

– «Имеются для продажи индюки хорошо выкормленные. Цена живого 30 копеек за фунт. Спросить в аптеке Яскольда».

– Я вас умоляю! «Хорошо выкормленные»! – ухмыляется Казя. – Выпил холодной воды, а рыгает кашей с кедровым орехом!

– «В связи с военным положением принимаю только два раза в неделю по уходу за красотой лица и волос, а также радикального восстановления цвета седеющих волос. Дамы по вторникам и четвергам, господа по понедельникам и субботам с 6 до 8 вечера после полудня. Массажистка Соня Шевердыкович-Ковалевская, Малая Могилевская, д. Конюшевского».

– Слушайте, это же как раз то, что надо! – умиляется седовласый Казя. – Ах, Боже милосердный! Да если Соня с Малой Могилевской восстановит цвет моих волос и красоту лица, Казимиру Аронсону цены не будет в базарный день!..

– Резеду не обоссы, – меланхолично произносит Теплоухов, протягивая Аронсону табакерку из копытного рога и делясь табачком.

В сущности, он был незлой парень с превратною судьбой. В прошлом году в ноябре с ним произошла жутковатая история.

Теплоухов днем напился и упал посреди улицы в грязь. К вечеру ударил мороз. Когда его нашли, он крепко-накрепко вмерз в лед, пришлось его вырубать изо льда ломом и топором. Но едва эта операция закончилась, Теплоухов ожил, пришел в себя и совершенно протрезвел. Правда, левые кисть и стопа его были обморожены и во избежание гангрены ампутированы.

Для здоровяка Теплоухова это происшествие имело большой плюс – так он выскользнул счастливо из лап Доди Клопа и остался работать сторожем в лазарете.