Теперь государственные заботы сломили богатырский организм, у Панечки заболело сердце от вида постаревших и ослабевших Ильичей.

Те вскоре утомились, присели на скамью в беседке. Особочтимый сидел безмолвный, как неприрученный зверь. Хоронясь за деревьями и кустами, Панечка прислушивалась к биенью пульса его и току крови, пока Стеша не подала голос.

К ним подошел Дмитрий Ильич.

– А где Макар?

– С Иваром в городки играет.

– Крестница не спит? Возьму ее на пять минут, Володе покажу. Я про нее рассказывал.

Дмитрий Ильич приблизился к беседке, где вождь мирового пролетариата с сестрами отдыхал на скамье, и, держа Стешу солдатиком, что-то говорил, а все смеялись.

– Ну, спасибо, кума, – сказал он, возвращая девочку, – насмешила всех Степанида, а брату сейчас полезно посмеяться…

Эхо войны все еще звучало в голове Ботика, но реже снились черные живые елки, железный стук поездных тележек, резкие окрики часовых, реже стал просыпаться в середине ночи, только если заплачет дитя.

У Маруси родился сын, которого нарекли благозвучным именем Герман, второй. Первый не выдюжил всей полноты мира, умер младенцем без имени от скоротечной лихорадки. И еще большей радостью стало прибавление в виде Геры, уж не он ли послужил причиной перемены в их судьбе – через два года они окажутся в Германии.

А через год отправилась тихо в селенья вечные Ларочка, не проснулась утром, на ее лице играло весеннее солнце, пробиваясь сквозь занавеску, но, как оно ни силилось согреть уснувшую, не смогло.

После похорон матери Боря стал тяжелее, из Управления возвращался под хмельком, опять вспоминал Сибирь, говорил: Маруся, надо ехать отсюда, ехать куда-то, все равно куда, так перемрем все здесь, – глядя на вишневое дерево, сбросившее листья.

В августе 1927-го в Управление пришло письмо из Центра, где содержалась настоятельная просьба отправить Бориса Таранду в Москву в распоряжение Орграспредотдела ЦК ВКП(б).

Боря собрал чемоданчик, обнял жену, поцеловал Геру (как устроюсь – вызову, жди депешу), и в путь. Застучали опять железные тележки, легче стало от этого стука на душе Ботика, он смотрел в окно поезда, ладонью протирал запотевшее стекло, и сквозь сырую муть возвращалась в его душу какая-то лихость, ощущение вольности и вместе с ней полноты жизни.

Стеша родилась третьего июня 1923 года. Две недели Паня с Макаром придумывали ей имя – листали календари, вспоминали гордые имена героев мировой революции, потом отчаялись и решили устроить «совет в Филях», вместо крестин провернуть «октябрины».

На воскресенье пригласили гостей. Тут как раз очень кстати прибыла из деревни Марфа Демидовна, привезла для внучки деревянную качку, украшенную резьбой и разрисованную – дело рук протвинских плотников. А для родителей гостинец – пшено в наволочке и сушеные грибы.

Марфа собственноручно нажарила оладий с грибной подливкой на той же чугунной сковороде, которая у меня и сейчас в строю, бессменная и доподлинная, уж больно до революции делали нетленную хозяйственную утварь.

Стали подходить гости, курили у окна, заглядывали вниз в переулок – с четвертого этажа были видны площадь, Страстной монастырь, часть Тверского бульвара с памятником Пушкину, трамваи…

– Брат твой, Макар, идет – Ваня!

– Герц появился…

– Где?

– Да вон, на извозчике. Слезает…

Дмитрий Ильич вошел нарядный, в жилете, шелковом галстуке – с букетом лиловых ирисов.

– Из оранжереи Рейнбота, – сказал, вручая Панечке цветы; Горки до революции принадлежали Рейнботу, московскому градоначальнику.

Приехали Бубнов, Андрей Могильный, Стас Дольский, Карпухин, Василий Григорьевич Шумкин (Фу-фу), по-соседски заглянул на огонек будущий директор завода Иван Лихачев, с некоторых пор он тоже поселился в доме Нирнзее, – товарищи Макара по революционному подполью, бывшие политзаключенные, друзья по тюремному «университету», по вологодской ссылке…

Пока Паня пеленала и кормила дочку, Макар за столом держал речь. Он говорил, что вообще-то ждал сына, поскольку была у него идея назвать ребенка Макаром, «чтобы наш Макар Макарович Стожаров дожил до коммунизма».

За бутылочкой и оладьями с грибной подливкой стали предлагать имена. Фу-фу с грохотом отодвинул стул и поднял руку, призывая к вниманию:

– Пусть ее имя будет новым именем, революционным! Предлагаю назвать ребенка… Марсельеза! А? Как звучит!

– Слыхал я, – осторожно произнес Иван Стожаров, – сослуживец мой, бухгалтер, назвал свою дочь Донэра – «дочь новой эры»! А что? Мне нравится! Кто за?

Паня, вернувшись к столу, вроде бы обрадовалась этому имени, но потом попросила еще подумать, повыбирать.

Гости зашумели и начали выкрикивать имена.

– Баррикада!

– Милиция!

– Гидростанция!..

Макар предложил:

– Авиация! – Он бредил самолетостроением.

Андрей Могильный думал-думал и придумал:

– Даздраперма!

– Это еще что? – удивилась Паня.

– Да здравствует Первое мая! – гордо объяснил Андрей.

– Ну, Даздраперма – немного замысловато, – загрустила Паня.

– Давайте назовем Тролебузина! – поддал пару Ваня и расшифровал: – Троцкий, Ленин, Бухарин, Зиновьев…

Иван из всех братьев Стожаровых – самый смирный и даже застенчивый в сравнении с народовольцем Вавилой и большевиком Макаром. Ванечка – средний, улыбчивый, кроткий. На словах-то он тоже рассуждал про царя, про забастовки и стачки, но сам в пекло не лез.

– Вот уж нет! – отрезал Макар. – Ты, Ванька, всегда отличался политической близорукостью. Ленина надо первым ставить…

Все смолкли. Застучали вилками. Задумались. Вдруг Бубнов («химик Яков») глубокомысленно изрек:

– Гертруда!

– Какая Гертруда, к едрене фене, – дружелюбно огрызнулся Макар, – мы ж с Пелагеей тебе не Карл Либкнехт и Роза Люксембург, мать твою!

– Эх, ты Макар, Макар, темнота, не понял смысла. Гертруда – это значит Герой Труда!

– Что ж вы девке имена-то придумываете корявые, никто замуж ее с таким именем не возьмет, – возроптала сидевшая в сторонке на сундуке и хранившая до поры безмолвие Марфа. – Назовем дитя Стешкой, Степанидой. Так мою тетку звали, ой, красавица была, самая видная баба у нас в деревне.

– Верно! – поддержал бабусю Дмитрий Ильич и поднял до краев наполненный граненый стаканчик. – Назовем Степанидой – светлой памяти… Степана Разина! Первого революционера и борца с царизмом. Давайте выпьем за славного Степана Разина и за твою дочь, Макар Стожаров!

Вскоре Марфа без спросу окрестила внучку в ближайшем Страстном монастыре. Хотя монашеские кельи занял Военный комиссариат, монастырь упразднили и густо заселили студентами Коммунистического университета трудящихся Востока, намоленные пространства захватил Центральный антирелигиозный музей Союза безбожников СССР, однако ушлая Марфа разузнала, что где-то в монастырских катакомбах, неведомых обновленцам, прячется пара сотен служительниц культа с чудотворными реликвиями.

Она станет к ним наведываться, научит Стешу молиться, причащаться Христовых таинств, красить яйца луковой кожурой, ликовать по случаю Пасхи, ждать пасхального кулича, брызгаться святой водой.

Дальше – больше. На просторных Гнездниковских антресолях они со Стешей укроют разыскиваемого чекистами протоиерея Афанасия. Будут потчевать его пшенной кашей, оладьями, подавать крепкий чай в стакане с подстаканником, покуда он, так никем и не замеченный, благополучно не укатит к родным в деревню Ромашково.

А по случаю октябрин был составлен исторический документ:

1923 года 17 июня мы, нижеподписавшиеся, собравшись на заседание под председательством Дмитрия Ильича Ульянова для обсуждения вопроса, как назвать родившуюся 3 июня 1923 года девочку, постановили после всестороннего обсуждения и различных докладов назвать ее Степанидой в честь неукротимого волжского героя народного восстания за свободу, атамана Степана Тимофеевича Разина.

Родителями единогласно признаны Макар Стожаров и Пелагея Стожарова.