Да уж, разница была ощутима. Финор привык к льесальфам, строгим, на грани с надменностью, но здесь все упиралось в противоположность, а именно в грань вседозволенности. Если льесальфы были держателями моды, основанной на традициях, этикете и каких-то моральных качествах, то здесь наряды кричали о совершенно противоположном. Открытые шеи, полупрозрачные ткани, свободный раскрой ног, все воздушное и, в отличие от привычных форм, призванных скрывать тело, их одежды, казалось, наоборот, были призваны подчеркнуть наличие того самого выше упомянутого тела.

«Вот сучка!» – про себя подумала бывшая королева, отметив, что при желании взглядом можно было выцепить местоположение сосков на груди красивой дьесальфки, идущей во главе процессии.

«Кобель!» – все так же про себя скрипнула она зубами, прекрасно уловив взгляд своего сына, направленный в небезызвестном ей направлении.

Ледельер, как весь эльфийский род, не была высока, но завораживающей грацией и статью могла свести с ума любого. Все при ней, и попочка поджарая, и линия ног, головку держит так, что даже нашей императрице впору обзавидоваться и взять на заметку. Хороша демоница, не идет, а перетекает, а еще глаза томные, людям такие не снились даже. Огромная радужка, практически неуловим белок глаза, такие могут свести с ума. Вот, кстати, и первое отличие. Старой королеве еще никогда не попадались эльфы с темными глазами. Были серые, сталистые, были голубые холодные, у того же Лаурикана зеленые кошачьи, а здесь же во взгляде была непробиваемая ночь. Темные омуты на лице, глубокие и живые, да уж, с такими в гляделки не поиграть. Опять же волосы. Вороново крыло, не просто так сказано, а с таким же отливом, словно в черном, сверкает призма радуги, сокрытая в тенях черни. Все подобрано безукоризненно, все идеально и утонченно. В черные волосы вплетена серебряная нить с россыпью алмазов, высокий лоб подчеркивает идеальной работы диадема, весь наряд с хозяйкой единое целое, единая изысканная композиция, созданная умелым художником.

«Ну, хоть что-то покажи в минус!» – фыркнула мысленно де Кервье, с радостью отмечая некий диссонанс на правом плече темной эльфийки. Платье шло вырезом по косой, открывая высокую шею и левое изящное плечико, а вот на правом, ближе к изысканному бугорку груди, было что-то подложено под платьем. Почти неуловимый выступ, но и это бывшая королева посчитала за хороший знак. Так сказать, мелочь, а приятно.

Заунывные речи, пространные обещания, заверения в дружбе и взаимной любви посыпались от послов к короне и от короны к послам. Старая королева в свое время уже наелась всего этого через край, посему откровенно скучала, ну а если быть точнее, уже успела даже разозлиться на все то действие, что открывалось ее взору из-за спины ее венценосного сына.

– Ганс. – Поманила она своего верного помощника. – Что известно о принцессе? Почему ее нет? Неужто приболела?

– Минутку, госпожа, – ответил тот шепотом. – Идет мой посыльный, сейчас все узнаем.

Вальери де Кервье задумчиво вернулась взглядом к мастерски улыбающейся темной эльфийке, про себя клятвенно заверив все высшие силы, что скорей открутит родному сыну все хозяйство под корень собственными руками, чем позволит Митсвелу прикоснуться к этой черной змеюке. Хитра, ой хитра! Бывшая королева по взгляду прекрасно оценила всю внутреннюю составляющую нового посла, не без улыбки отметив, как в противоположном конце зала с злостью и неприкрытым раздражением на Ладельеру смотрит императрица, чью красоту сегодня попрали прелестные ножки этой черноволосой бестии, отодвигая ее далеко в сторону.

– Госпожа Кервье! – Тяжело сглотнув, наклонился к ее уху Гербельт. – Только без нервов…

– В чем дело? – Она подобралась, недобро сузив свой пристальный взгляд.

– Катрин сбежала из дворца, – запнувшись, произнес Ганс. – Она тут вам письмо оставила…

Вальери, с виду спокойно, но внутренне крича от злости в голос, мягко развернула сложенный вчетверо аккуратный листок послания.

«Ба, не гневись, пожалуйста!

Ба, вздохни и не нервничай.

Бабуль, ну правда, не сердись, ведь ты одна всегда меня понимала, я только тебе могу доверять!

Бабушка, вздохни и не сжимай кулаки, я, кажется, влюбилась!»

– Мкх-р-р-кх! – Сквозь стиснутые зубы с трудом протиснулось из старенькой женщины. Руки у нее задрожали, а смятый листок, кружась, упал на пол. О-о-о! Какое это было чудовищное усилие для человека! Стороннему даже половины эмоций было не прочитать по вроде как умиротворенно безмятежному лицу седоволосой пожилой женщины. Ох, как ей сейчас хотелось вскочить и зарядить с ноги по яйцам Гербельту, подхватить стул и разбить его о голову тупорылого папочки короля, выдавить пальцами глаза беспутной мамаше, что сидит умиротворенно рядом с мужем и даже не подозревает, где сейчас находится ее дочь! Одним махом вырвать алебарду из рук гвардейца, чтобы крошить ей в кровавый фарш всех присутствующих в этом зале, невзирая на чины и звания, а потом прыгать, торжествуя на их смердящих внутренностях, раскиданных по мраморному полу!

О, да! С каким бы она удовольствием раздолбала бы сейчас здесь все в щепу и пыль! Разорвала эту лицемерную толпу на куски голыми руками, схватила в левую руку отрубленную голову императрицы, а в правую голову лицемерной эльфийки, чтобы ими колошматить и добивать всех прочих, кто бы посмел проявить в этой агонии хоть малейший признак жизни!

– Госпожа Кервье, как вы? – Склонился к ней Гербельт, жутко потея и краснея.

– Ну-ка поднял листок, сучонок толстожопый! – Все так же продолжая внешне оставаться безмятежной, мягким вкрадчивым полушепотом произнесла она.

Глава королевской стражи правопорядка не без волнения исполнил указ своей госпожи, вновь протягивая ей выроненный до этого листок бумаги.

«Бабуль, ты главное держи себя в руках, постарайся никого сильно не убить. Хотя бы просто постарайся много кого не убить, а то ты у меня всегда все принимаешь близко к сердцу. Тебе нельзя волноваться, и главное это то, что все под контролем, я знаю, что делаю!

Да, и еще я подозреваю, что скоро ты спустишь всех своих псов с поводка, чтобы разыскать меня, за что, конечно, искренне благодарна тебе и век буду обязана…»

В этом месте маленькая старушка невольно шмыгнула носом, видимо крайне расчувствовавшись.

«Очень люблю тебя, бабуль, никому постарайся не рассказывать о случившемся, прикрой там меня, сколько сможешь. Это пусть останется исключительно между нами, девочками, остальные не поймут, они тупы и непроходимы, а мои чувства живы и не дадут мне покоя, пока я жива. Постараюсь во всем разобраться как можно быстрее, а то уже самой надоели эти душевные переживания.

Все, люблю тебя, ба, обнимаю, целую.

Твоя Катрин».

Маленькая старушка улыбнулась, платочком промачивая скупую, едва заметную слезинку, попытавшуюся сбежать по ее щеке. Эх, молодость! Эх, Катрин! Как же я тебя, моя маленькая, понимаю, и как же я тебе, мой маленький огонечек, сочувствую, ибо чувства эти, что рождаются в нашей женской груди, всегда несут горечь обмана и разочарования.

– Сюда слушай, – обернулась она к застывшему и побелевшему Гербельту. – Если что-то где-то как-то с ней! То я тебя не знаю что! Понятно?

– Угу, – кивнул затравленно тот.

– Вот и отлично. – Она вновь улыбнулась, выискивая в письме нужные строчки. – Давай, Ганс, не подведи, спускай всех псов с поводка…

– Командор, вам нужно отлежаться, это чудо, что вы остались в живых! – Вокруг Альвы Шернье суетился подслеповатый, но еще крепкий дедок, что исполнял при рыцарях лекарские обязанности, заодно приглядывая за псами, так как в прошлом служил на псарне их ордена.

– Отстань, Шег. – Она поморщилась от боли, вновь после перевязки с трудом натягивая на себя свой доспех. – Зови старшину.